Хранить вечно. Дело № 1 - Борис Борисович Батыршин
Остаётся только погрузить клятые ящики в трёхмоторный угловатый гроб, склёпанный из гофрированного дюраля в германском Дессау, на заводе «Junkers Flugzeugwerke AG» - и постараться при этом не продрать «парадку» об углы и топорщащиеся концы упаковочной проволоки.
В самолёт мы с Марком забрались первыми, через боковую дверку, к которой была приставлена маленькая алюминиевая лесенка – и тут же направились в хвост, чтобы принимать подаваемые снаружи ящики. Фюзеляж «Юнкерса» изнутри был такими же, как и снаружи - угловатым, с выгнутым потолком и гофрированными стенками-обшивкой, вдоль которых тянулись горизонтальные балки нервюр, пересечённые широкими дырчатыми арками лонжеронов. В потолке, позади пилотской кабины, и примерно в середине фюзеляжа имели место проёмы под пулемётные турели – сейчас они были сняты вместе с сиденьями и закрыты от набегающего потока брезентовыми прошнурованными чехлами. Ага, вот и ещё одно доказательство военного назначения тевтонского пепелаца: такое же отверстие, только шестиугольное и больше размером, имелось и в днище - раньше в него выдвигалась цилиндрическая, похожая на бочонок пулемётная башенка, призванная защищать машину от атак с нижней полусферы. В данный момент отверстие было прикрыто листом гофрированного дюраля и для верности застелено поверх листа досками, чтобы тяжёлые ящики не продавили тонкий металл. Я наклонился, посмотрел - а лист-то, дорогие товарищи авиаторы, прихвачен халтурно! На соплях, прямо скажем, прихвачен - несколькими витками стальной проволоки, закрученной пассатижами. А вот и сами пассатижи, заткнуты за металлическую рейку, идущую вдоль бортовой обшивки. Рядом моток проволоки и бухта троса – ага, это для того, чтобы крепить ящики, потому как ни ремней, ни багажных сеток здесь не предусмотрено. На взгляд обитателя двадцать первого века, имеющего хотя бы поверхностное представление о строжайших регламентах безопасности в авиации – головотяпство, граничащее с диверсией. А здесь ничего, сходит, и долго ещё будет сходить…
Стоящий в проёме бокового люка техник в промасленной аэродромной спецовке посторонился, пропуская внутрь Копытина и Семенченко, и снаружи стали подавать ящики. Мы принимали их и оттаскивали в хвост – техник сердито покрикивал, распределяя груз. То, что полегче, стремянки и тележки, оказалось в самом конце, и мы крепко прихватили их тросами, чтобы не болталось и не дребезжало в полёте. Ближе к середине корпуса поставили ящики со стартерами – они были тяжелее, и техник, возясь с креплениями, бурчал что-то насчёт правильной центровки, без которой самолёт может не взлететь, или, хуже того, потерять управление в воздухе.
Наконец, погрузка была закончена; снаружи раздался повелительный глас Олейника - «Пацаны, вылазьте живо, сейчас на самолёте катать будут!» – и Копытин с Семенченко кинулись к трапу.
Мысль мелькнула в мозгу вдруг, внезапно, словно метеор, прорезающий ночное небо.
...Безумие? Ещё какое! Но секунды стремительно утекают, и если уж решаться, то прямо сейчас...
Я ухватил Марка, ринувшегося, было, к люку, за локоть.
- Погоди, нам с тобой не туда!
Он обернулся.
- А? Что?.. Не туда? А куда?..
- Все вопросы потом, студент. Видишь щель между ящиками и потолком?
- Ну, вижу, и что с того?
- Полезай, и смотри, не порви штаны. Тебе в них ещё по Москве ходить!
Марк собрался возразить и даже открыл для этого рот - но я бесцеремонно подтолкнул его к ящикам и полез следом, оглядываясь – не возникнет ли в люке давешний техник? Но нет, обошлось; не прошло и минуты, как мы уже забились в самый хвост, где были сложены свёрнутые брезенты. И они и плотно уложенный груз надёжно скрывали нас от членов экипажа.
Марк сделал ещё одну попытку добиться разъяснений, но тут загрохотало, затарахтело – завелись один за другим все три двигателя. Разговаривать сразу стало невозможно; «салон», он же грузовой трюм сразу наполнился сизой газолиновой гарью, аэроплан мелко затрясся и покатился, подпрыгивая на кочках. Потом двигатели слитно взревели, тряска усилилась - «Юнкерс» разогнался по ВПП, набирая положенную скорость, и тяжело, нехотя оторвался от земли.
В бортах нашего лайнера имелся ряд квадратных окошек-иллюминаторов, оставшихся, видимо, от его гражданского прошлого. До ближнего к хвосту можно было кое-как добраться, ящики перекрывали его не полностью – и когда самолёт лёг на крыло в развороте, я прилип к иллюминатору – как раз в тот момент, когда машина, закончила вираж над центром Харькова, площадью Дзержинского, которую жовто-блакитные потомки однажды переименуют в площадь Свободы. Центрального памятника Ильичу, вокруг которого разгорелось в 2014-м столько страстей ещё не было, однако неповторимый архитектурный облик площади уже начинал формироваться. Так, высилось на положенном месте грандиозное здание Госпрома, один из первых советских небоскрёбов достроенный в прошлом году в стиле советского конструктивизма. Дом Кооперации, которому предстояло стать северным корпусом Харьковского университета, пока стоял в лесах, и сверху мы видели цепочки подвод и грузовички со штабелями кирпича и досками, снующие вокруг стройки, словно муравьи.
Сзади дёрнули за рукав, не слишком сильно, но настойчиво. Я обернулся – Марк стоял передо мной и глаза его пылали праведным гневом.
- Может, объяснишь, что это всё значит? Договорились же – после обеда отправимся на вокзал, возьмём билеты…
- Планы изменились, студент! – Я пошёл, сгибаясь в три погибели, в хвост и улёгся на чехлы. Да ты ложись, в ногах правды нет. В масле только не изгваздайся, выбери местечко почище…
Он послушно опустился на корточки. Самолёт в этот момент тряхануло в какой-то воздушной яме, и Марк чувствительно приложился затылком о шпангоут.
- Ох, чтоб его… так ты собираешься отвечать? За каким… тебе понадобился этот аэроплан? Доехали бы, как решили, на поезде, чем плохо?
- Да ничем таким особенно… - я повозился, устраиваясь поудобнее. – Просто так гораздо быстрее, и меньше возможностей попасться. Самолёты транспортное ГПУ пока не шмонает, да и пересадка в Белгороде не нужна, а это, как ни крути, лишний шанс спалиться.
- Лишний шанс?.. – он задохнулся от
