Светлейший князь - Михаил Шерр
Санитары кивают, похоже с речью проблема. По ходу посмотрим, как понятно.
Я максимально аккуратно, стараясь не беспокоить раненного, подвел под сломанную ногу длинную лангету, от пятки до середины бедра. Это почти до раны на бедре. Манипуляция не из простых, лангета была достаточно толстой, а сделать это надо было максимально щадяще. Раненый опять начал стонать и беспокоиться, но мне удалось завести лангету как надо.
Закончив, я сделал паузу. Надо было дождаться пока лесоруб опять заснет.
— И так, теперь самое сложное. Я ставлю кость на место. Держу её. Ты, — я ткнул пальцем в стоящего ближе ко мне санитара, — помогаешь мне поднять за лангету ногу, что бы Евдокии было удобно бинтовать. Ты, держишь голову, он очухается и будет вопить как резаный.
Я выдохнул. Закрыл глаза. Господи, помоги!
— Начали.
Я обхватил руками голень ниже места перелома и пытаюсь сопоставить костные отломки. Процедура вообще-то садистская, в нормальной медицине так не делают. Но где эта нормальная медицина!
Раненный проснулся и дико кричит, ему очень больно, ужасно больно. Но тут же замолкает, я понимаю, что от боли он теряет сознание. Наверное, это даже хорошо.
Мне удается выполнить репозицию и удерживая костные отломки, я начинаю поднимать лангету.
— Помогай! — это санитару. — Выше!
А теперь Евдокие:
— Евдокия, бинтуй! Туже бинтуй! Туже, мать твою! — крик мой слышен наверное всей округе.
Евдокия заканчивает накладывать повязку до раны на бедре. Дело почти сделано.
— Молодец, а теперь давай еще раз, только сверху вниз, — раненый приходит в себя, но он не кричит, а тихо стонет. — Всё милейший, больше мучить тебя не будем.
Через полчаса я выхожу из госпиталя на свежий воздух. Раненный лежит в палате и опять спит. С ним один из санитаров. Второй вместе с Евдокией наводит порядок в операционной.
— Ваша светлость!
Я поворачиваюсь к Евдокии. В руках у нее поднос, на нем стопка хлебного вина, то есть водки, аккуратно нарезанные кусочка хлеба, мяса и соль.
— Спасибо, Евдокия. Не серчай, что закричал.
Стопка крепкого алкоголя срубила меня просто на корню. Практически моментально я захотел спать и заботливые Евдокия с санитарами уложили меня спать в ординаторской.
Четыре часа сна оказались для меня просто животворящим бальзамом. Проснулся сам и своё состояние после пробуждения я охарактеризовал банальной фразой: как заново родился. Ничего не болит, голова свежая, полон сил, настроение на все сто.
И готов ответ на вопрос, который у меня возник во время операции: почему товарищ Настродамус не предупредил меня о ожидающей меня такой «приятной» неожиданности? Я просто напросто настолько мозгами и душой устал за последние два месяца, что никаких тонких материй уже не воспринимал. Особенно пагубным было недосыпание, я спал последнее время реально три-четыре часа в сутки, то дела какие-нибудь, то просто бессонница. Делайте выводы, сударь мой.
Все-таки молодое тело — это неплохо. Посмотрев на часы, я убедился, что внутренний хронометр меня не обманул. Ну что же, сегодня есть еще время заняться делами.
Зайдя в палату, я осмотрел раненого. Визуально все было в порядке, признаков гноя на дренажах не было, лоб был не горячий. Как-то надо термометр придумать, полагаться на ощущения это не зер гут.
— Как самочувствие? — интересно, что он ответит?
— Хорошо, ваша светлость, — ответил бодро.
— Болит?
— Терпеть можно.
— Терпеть не надо. Евдокия, половину дозы дай ему. И такой вопрос к тебе. У нас вроде было восемь санитаров? Ты всех под свое крыло вернула?
— Да, ваша светлость.
— Этих отправляй отдыхать, — отдых мужики честно заслужили. — Установи дежурство в госпитале сутки через трое, то бишь постоянно здесь двое, мужик и баба. Меняться утром, в восемь часов. Ты по необходимости. Сегодня дежуришь, пока я не вернусь, — я немного подумал, вроде ничего не упустил. — По возможности буду вести занятия. Всё понятно?
— Я, ваша светлость, в часах не разбираюсь, — виновато сказала Евдокия.
— Не забивай голову, решим, — махнул я — Остальное понятно?
— Понятно.
В нашем лагере царило просто праздничное настроение. Все кого я встретил, выйдя из юрты-госпиталя, улыбались и было такое впечатление, что они просто навеселе. Метрах в пятидесяти от госпиталя, команда отца Филарета заканчивала оборудование храма. Как мы и запланировали, для этого была использована одна из правильных юрт. Вокруг юрты-храма была размечена колышками и выделена натянутыми веревками, храмовая территория, квадрат примерно сто метров на сто. Юрта-храм была установлена в северном, ближнем к реке, углу.
Сразу же храмовой территорией установили три юрты, одну из них правильную. Возле неё играли дети Махановых. Около соседней юрты на привязи стояла пантелеевская лошадь. Туда я и направил свои стопы.
К моему удивлению меня ждали. Оказывается, пока я осматривал раненного, Петр Сергеевич получил весточку о моем пробуждение и созвал наш Совет Лучших, кроме естественно дедушки Фомы.
Посредине юрты стоял большой четырехугольный стол, сделанный из толстых свежеструганных досок. Во главе стола стоял знакомый мне стул, он свободен. Надо полагать это мое место. Серая скатерть на столе также мне знакома. Меня дожидаючись, все чинно пили чай. Посредине стола стоял самовар, перед моим стулом стояли тарелки с нарезанными кусками ржаного хлеб и жареным хариусом, и маленькое блюдечко с двумя буроватого цвета аккуратно кусочками наколотого сахара. Последний раз я видел такой сахар лет пятьдесят назад, когда впервые приехал со своей женой в эти края.
— Добрый вечер, Григорий Иванович. Ждем вас с нетерпением, — Петр Сергеевич жестом показал на стул во главе стола. Перед ним на столе лежали мои карта и записи, которые я сделал накануне.
Я никогда не считал сахар сладкой смертью и всегда пил чай или кофе исключительно сладкими. Но вкус этого сахар был просто прекрасен!
— Анна Петровна решила нас побаловать. Выяснилось что у нее есть секретные, неведомые мне запасы. И там оказалась четверть английской сахарной головы.
Честно говоря после ужина у меня было абсолютно не рабочее настроение, но … дело надо делать, батенька,
