Акула пера в СССР - Евгений Капба
— Хо-хо!
В это время объявили отбытие дизеля и прибытие пассажирского. Московский поезд пах не колбасой, а так, как и положено поезду: раскаленным металлом, дымом и сортирами. Федос — толстенький, потный, с кучей сумок, выкатился колобком из вагона СВ и, пыхтя, поскакал прямо через пути к стоянке, где дежурили таксисты.
Те мигом его обступили. Явно — тоже имели свой интерес. Милиционер на крыльце вокзала взирал на эту суету без всякого интереса, сбив фуражку с макушки на лоб, пожевывая травинку и щурясь на солнце. Мы не спеша, ожидая пока таксисты отстанут от челнока (или как это сейчас называется?), двигались по дорожке к стоянке.
Колбасой всё-таки запахло. Сервелатом, докторской и чем-то еще, малознакомым. Звякнули бутылки дорогого алкоголя, зашуршали обертки…
— Салют, Сапун! Держи, — Федос сунул ему какой-то небольшой сверток, взял деньги и отвернулся.
Пришлось покашлять, чтобы привлечь его внимание.
— А ты что за… А-а-а, Белозор? Намаялся я с твоим заказом. Восемьсот рублей с тебя за всё.
— ..ять, — сказал я, и полез за деньгами. — Эксплуататор!
Челнок только широко улыбнулся, демонстрируя золотую фиксу. С Федосом спорить было бессмысленно. Не отдаст товар — и всё. Потом найдет кому загнать барахло, за ним не заржавеет. Так что накопленные матерью Белозора деньги улетали в трубу. Заначку Геры я пока не нашел. Но, зная Викторовича, он ее точно спрятал в книгах. Придется перетряхнуть этажерку — и все полки… А эти деньги лежали в простом бумажном конверте в верхнем ящике стола, запертом на мебельный ключ. Девятьсот двадцать рублей, два царских червонца и серебряная цепочка — все сбережения. Сберкнижку Федоровна не заводила, поскольку государству доверяла не очень — старая школа!
Пересчитав десятирублевки, челнок сунул мне в руки одну из сумок — тяжеленную — и хлопнул по плечу самого толстого таксиста:
— Поехали, Гриша, в "Волну", — это ресторан такой, на берегу Днепра, самый шикарный в городе.
"Волга" с шашечками увезла челнока кутить, а мы с Тимохом двинули в сторону "Белого Аиста" — то ли кулинарии, то ли закусочной на другой стороне привокзальной площади.
* * *Над потолком вяло вертелся вентилятор с тремя лопастями, на которые пытались усесться крупные зеленые мухи. Одной это удалось, и она довольно потирала лапками, поглядывая на своих менее удачливых товарок фасеточными глазками и наворачивая круги — один за другим.
Столики тут были высокими, рассчитанными на распитие пива и употребление местных деликатесов исключительно стоя. На каждом столике имелся пластмассовый стакан с салфетками, частью уже скомканными и запихнутыми обратно, и керамическая солонка с крошками от яиц, каплями томатного сока и крупной солью. Рядышком располагались пепельницы: курить тут было можно.
В углу какой-то крупнотелый дед пытался отломать голову таранке, состроив зверскую рожу и выпуская огромные клубы дыма из самокрутки. Недалеко от входа компания работяг цедила пиво из стеклянных бокалов и жевала котлеты в тесте, одновременно ковыряясь в жареной мойве.
Сапун решительно двинул к прилавку:
— Два "Дубровицких" и таранку, вон ту, со спинкой пожирнее. Гера, будешь таранку?
— Не-е-е, я есть хочу. Два беляша и что это у вас? Жареный горох? О-о-о-о, дайте.
Про жареный горох мне еще батя рассказывал. Не Герин — мой. Вместе с поллитром пива бонусом шла камса — мелкая, соленая, из бочки. Были те, кто предпочитал другую закусь — но камса была халявной, а потому мало кто отказывался. Сапун взял себе горсть рыбешек, прямо на бумаге, несмотря на то, что имел виды на таранку. А я не стал — будут потом пальцы рыбой вонять до второго пришествия!
Устроившись за одним из столиков, мы звякнули краешками бокалов друг о друга и присосались к пиву. Господи ты Боже мой, я скучал по этому вкусу! Мне как раз исполнилось восемнадцать, когда Дубровицкий пивоваренный завод выкупил "Хайнекен", обещая золотые горы и небывалый рост качества. "Дубровицкое" и "Днепровское" и без того пользовались в народе доброй славой, а у дубровчан и вовсе считалось дурным тоном и отсутствием всякого соображения — пить привозную жижу из алюминиевых банок и пластиковых "торпед", когда наш, местный пенный напиток — лучший в мире! Стоит ли говорить о том, что завод наш "Хайнекен" прикрыл, и "Дубровицкое" стали разливать в Бобруйске, из одной бочки с сомнительным "Бобровым". Приватизацию потом взяли под цепкий контроль, но завод заново так и не открылся. Так что попить настоящего дубровицкого пива мне удалось всего раз пять — и вот теперь, в прошлом, можно было наверстать упущенное.
— Гера, — Тимох вопросительно посмотрел на меня. — Ты же нашел бункер? Ты же говорил, что дело верное, нужно только карты посмотреть. Говорил — съездишь в Москву, подгонишь схему с немецкими укреплениями у Гончаровки. Дальше мы уж сами… А теперь — стал сливаться! А меня уже спрашивают о том, о сём…
Ай да Гера, ай да сукин сын! Сам-то Белозор черным копательством не промышлял, червь архивный, а вот шпане местной информацию, добытую путем перелопачивания картонных папок и желтых страниц — сливал. Я знал, о чем идет речь — у Гончаровки был бой за брод через реку Брагинка, крохотный эпизод грандиозной Битвы за Днепр. И читал я об этом как раз из статей Германа, чтоб его, Викторовича! Небось со свойственной ему осторожностью он не зарился на места крупных сражений — тот же Лоев или Комарин, а разыскивал сведения о затерянных деревушках и урочищах, ставших местами схваток. А потом шел по цепочке, выясняя уровень укрепленности, воинские части, которые там стояли и другое, всякое-разное, сулящее немалые материальные ценности. Уверен — за эсэсовский кинжал или казацкую шашку и сейчас коллекционеры готовы отдать дикие деньги. А ведь были и вещи самые обычные: радио, патефоны, телефонные аппараты, бинокли, фляжки — что угодно! Если не зацикливаться на огнестрельном оружии — можно было развернуться неплохо и довольно безопасно. А что касается мин и снарядов, так ребятосики — народ безбашенный. Пока товарищу ногу не оторвет — ничегошеньки не осознают… К тому
