Владимир Березин - Путевые знаки
Мне стало казаться, что Одноглазый – это просто спятивший школьный учитель, который все двадцать лет читал философские книги. И наверняка он читал их в одиночестве, вот и сбрендил. Я вот тоже чуть не сошёл с ума, пока занимался самообразованием в заброшенной библиотеке, но у меня всё же была туча людей рядом, да и работать на общество приходилось.
А из Одноглазого всё лился и лился этот поток подсознания. Владимир Павлович тайком проверил дозиметром капусту, и она оказалась совершенно нормальной. А когда хозяин принёс ему стакан сивухи, он и вовсе подобрел.
Одноглазый меж тем рассказал, что первые несколько лет после Катастрофы жил совсем в другом месте с женой и набрёл на целый склад с чёрной икрой. Несколько лет он питался одной чёрной икрой и возненавидел её хуже смерти. Тогда с ним была жена, но жена долго болела, а когда она умерла, он пустился в странствие и вот нашёл этот брошенный бункер.
Мои предчувствия оправдались: он действительно немного тронулся в одиночестве, да и брошенная библиотека в его рассказе присутствовала.
Одноглазый предложил меняться – съездить к поезду и взять там что-нибудь в обмен на свежее и заготовленное им вяленое мясо.
Что мне понравилось в нашей трапезе, так это то, что откуда-то у Одноглазого была очень вкусная вода, та родниковая вода, которую я пил давным-давно. Впрочем, нам он подсовывал еще и настойку на можжевельнике, и медовуху, которые готовил сам. По его словам, в бункере обнаружилась цистерна с техническим спиртом, которую он за десять лет не смог сам даже ополовинить, а медовуха – след его занятий бортничеством.
Комнат в подземном бункере хватало, и мы заняли отдельную клетушку, снабженную фальшивым окном с нарисованным на нем горным видом. Мы выпили настойки, и как-то сразу нас потянуло в сон. Владимир Павлович спал чутко, но на всякий случай барашек двери был припёрт металлическим стулом. Да вот беда, под утро меня прихватило, видимо, из-за непривычной пищи. Я бесшумно открыл дверь и вылез в коридор, освещенный тусклыми аварийными лампочками.
Минуту я думал, в какой стороне санузел, и пошёл направо, на свет. Санузел был там. И довольно примечательный. Свет пробивался через небольшой круглый иллюминатор в металлической двери. За ней, в большой комнате, где пол и стены были выложены белым кафелем, сидел наш хозяин, спиной ко мне. На противоположной стене висел чёрный автомат Калашникова с вытертым до белизны рожком. Но самое интересное было посредине комнаты. На цинковом столе прямо перед Одноглазым лежал один из наших буддистов, совершенно при этом неживой.
Трудно представить, что человек, тушку которого разделывают, как свинью, может оставаться живым. Пейзаж дополняла одинокая нога, уже отрезанная от тела и приставленная сбоку к столу. Такого, признаться, я не видел никогда. Что ещё больше меня потрясло, так это то, что Одноглазый при этом пел. Он пел какую-то странную песню про Египет и Нил. Да мне-то что за дело до Египта с Нилом? Может, и Египта уже никакого на свете нет, а я ещё есть.
На цыпочках я побежал к Владимиру Павловичу, который мгновенно оделся. Мы разбудили буддистов. Узнав, в чем дело, они позеленели от ужаса, и мы стали пробираться к выходу. Ан нет, дверь наверху была снабжена кодовым замком. Ловушка захлопнулась.
Мы, стараясь не шуметь, спустились в столовую, как Вдруг погас свет. Захлопнулась входная дверь, из-за нее донесся голос Одноглазого:
– Так-так, гости оказались невежливыми и хотят уйти, не прощаясь. Как это невежливо, как невежливо…
Я сразу представил себе, что Одноглазый нацепил прибор ночного видения. – Отчего он не стреляет? – шепнул я Владимиру Павловичу.
– Боится шкурку нам попортить, – ответил он из темноты. – На самом деле ему совсем не нужны отметины от пуль на стенах. Зачем это ему, вдруг кто ещё в гости зайдёт?
Буддисты поняли, что терять нечего, и гнусаво запели. От итого пения вообще недолго было свихнуться. Людоед и пофигисты в одном флаконе. Похороны с музыкой. Впрочем, похороны, видно, случатся, когда людоед нас полностью переварит.
– Гости плохо себя ведут, – снова раздался голос хозяина за дверью. – Гостей надо наказать.
Одноглазый топтался у дверей, явно к чему-то готовясь. Я высказал свое предположение о приборе ночного видения вслух. Темень была абсолютная, но наш хозяин не учёл того, что мы провели полжизни в тоннелях метрополитена. Это с питерцев спросу было никакого, а вот мы научились слушать темноту. Владимир Павлович, поняв, что Одноглазый ещё не вошёл в комнату, зашептал мне на ухо:
– У меня есть фонарик. Пластиковый, поэтому он прошёл сквозь рамку. Как только он войдёт, постарайся попасть ему из рогатки в глаз. В смысле, в окуляр.
Я достал рогатку и сделал несколько вдохов, чтобы успокоиться. Вместо пульки я свинтил с нижней поверхности стола большую гайку.
– Ещё раз, соберись, – повторил Владимир Павлович. – Сейчас я включу свет, постараюсь попасть лучом ему в при бор ночного видения. На секунду он ослепнет, так что постарайся не упустить эту секунду. В этот момент Одноглазый скрипнул дверью. – Ну, Саша, действуй! Давай, чёрт, давай!
Я оттянул резинку на рогатке. Моя пулька со свистом ушла в полёт, и Одноглазый завопил, схватившись за свой глаз, вернее, за разбитый прибор ночного видения. Кажется, осколки проникли довольно глубоко, и Одноглазый совершенно ослеп. Продолжая вопить, он скрылся за стеной. – Что теперь?
– Будем пробираться наверх, что же ещё? – ответил Владимир Павлович.
–
Только как пробираться, было совершенно непонятно, – гермодверь наверху, ведущая в фальшивый домик, была заперта на кодовый замок.
Наши размышления прервал чудовищный рёв за стеной. Мы бросились к двери, которую наш хозяин не догадался или не сумел запереть. Пробежав по длинному коридору, мы очутились в огромном, подавляющем своими размерами подземном ангаре. Посреди него стояла машина-монстр с двумя кабинами. Метров двадцать длиной, с восемью колёсами с каждой стороны, она производила довольно страшное впечатление, особенно в замкнутом ангаре. Одноглазый залез в левую кабину и шуровал там чем-то. – А это ещё что? – вопросил я окружающее пространство. И пространство устами одного из наших спутников ответило:
– Это МЗКТ, – выдавил из себя один из буддистов, пожилой дядька, -Что?
– Тягач такой. В смысле, это не МАЗ, а МЗКТ, то есть это Минский завод тягачей. Это платформа для стратегической ракеты.
Он назвал ещё пять или шесть цифр, которые мне совершенно не хотелось запоминать. Главное я понял, это был ракетный тягач без ракеты, стартовый комплекс, лишённый боевой начинки. Теперь всё вставало на свои места, и было понятно, чем занимался старик-хозяин.
Интересно, правда, запустил ли он свой "Тополь" или выпалил куда-нибудь в болото? – А ты-то откуда это знаешь? – всё же спросил я буддиста.
– Да я их строил, – вздохнул тот и посмотрел вбок. – Строил их, гадов, в городе Минске… Сейчас точно ворота откроет… – Так рванём вперёд. -
– Наш хозяин не дурак. Он встанет у ворот и порешит нас там к чёртовой матери. Проход узкий, и он далее вслепую нас всех там положит.
Утихший было мотор машины взревел, и всё пространство вокруг наполнилось кисло-горьким дымом. Ворота, скрипя, открывались. Конечно, за это время они перестали быть настоящими гермоворотами, резина повсюду облетела, но было понятно, что никакой дырки, пригодной для того, чтобы вылезти, нам судьба не предоставит. Сейчас он поедет вперёд, закроет ворота и позовёт своих. Одноглазый, вернее, теперь – Безглазый, вылез из кабины и стал шарить в пространстве перед собой выставленным стволом автомата.
Буддисты, стараясь не шуметь, полезли на платформу машины. Я понял, что надо делать, и шепнул Владимиру Павловичу, что мы лезем вниз, под брюхо этого гигантского колёсного монстра. Край платформы находился у пас как раа на уровне головы. Протиснувшись между колёсами, мы с железнодорожником зависли под днищем, благо какой-то душевный человек предусмотрел там скобы неясного назна чения.
Мы оказались правы, тех, кто полез на место ракеты, ждала незавидная участь. Наш хозяин профилактически зачистил верхнее пространство длинными очередями. Остался невредимым только один буддист, распластавшийся на крыше кабины. Ворота, наконец, открылись, и тягач, заревев, двинулся вверх по длинному, напоминающему аппарель пути.
Вскоре крутой бетонированный выезд из ангара закончился, и тягач оказался, судя по хвое и веткам на дороге, а лесу. Машина шла не сказать чтобы быстро, но чрезвычайно плавно. Мы, казалось, избежали самого страшного, и тут наш буддийский товарищ сорвался, и сорвался неудачно, угодив как раз под колесо поворачивающей машины. Причём повернулись сразу три колеса, так что у упавшего не было никаких шансов. За шумом мотора мы не услышали ничего, ни крика, ни стона.
