Олег Бажанов - На изломе
– Как же так, Наташа? Зачем ты здесь? Мы же договорились, что ты будешь ждать меня сегодня. А ты… здесь…
Что-то надавило в спину, будто кто-то, стоящий близко, пристально смотрел на него. Иванов медленно огляделся по сторонам и почувствовал, как в полумраке царства мертвых сгущается вязкая, отдающая холодом тишина.
«Жуткое место», – подумал Иванов. И еще он подумал, что теперь Наташа ближе к ним, лежащим здесь, в холодном покое, а он, Иванов, им чужой. От этих мыслей, от ощущения чужого взгляда по телу пробежал неприятный озноб.
– Тебе, наверное, очень холодно здесь? Я согрею тебя, потерпи немного… – подрагивающими руками Иванов нашел под простыней Наташину руку Ладонь была холодная, как пол. Он попытался пропустить свои пальцы меж ее – так любила делать она, но пальцы девушки не поддавались, и он только смог крепко сжать их.
– Господи! – взмолился Иванов. – Верни ее. Пожалуйста…
Но в ответ – только тишина.
– Это ведь несправедливо, Господи! Она должна жить! Забери мою жизнь, верни ее, Господи!
Иванову показалось, что тишина вокруг становится еще более тяжелой и осязаемой.
– Наташа, прости меня за то, что я не был с тобой в последнюю минуту! – Иванов припал губами к безжизненной руке. В этот момент он ясно ощутил, как мертвый холод ее руки проник в его тело. Боковым зрением Иванов уловил в полутемном помещении какое-то волнообразное движение, будто промелькнула чья-то расплывчатая тень. Он поднял голову. Присмотрелся. Никого… Не отпуская руку, Иванов зажмурился. И вдруг…
«Еще не время…» – ему показалось, что он ясно услышал тихий шепот. Иванов открыл глаза и посмотрел вокруг. Ничего не изменилось, он все так же был один в этом мрачном месте.
– Наташа! – тихо позвал Иванов и снова осмотрелся.
В ответ – тишина.
– Я тебя люблю! Наташка, ты слышишь? – прошептал Иванов громче.
Но ответом снова была лишь тишина…
Проникающий до костей холод каменного пола привел Иванова в чувство. Он поднялся. Что это было? И было ли что-то? Безумие? Иванов снова посмотрел по сторонам. Ему показалось, что в гнетущем покое мира мертвых уродливый лик смерти с каждой минутой все плотнее окружает его со всех сторон. И теперь она – смерть – знает, кто такой Иванов. Нужно было уходить.
– Я никогда не забуду тебя, Наташа. Ты заставила меня почувствовать жизнь. Ты научила меня радоваться ей. Спасибо тебе за все.
Прежде чем накрыть простыней дорогое лицо, он еще минуту вглядывался в него, стараясь запомнить каждую черточку. Склонившись, он поцеловал холодные губы. И вдруг ему показалось, будто легкий ветерок подул в наглухо закрытом помещении, и Иванов ощутил знакомый запах Наташиных духов.
«В конце концов, этого не может быть! Я схожу с ума!» – оглядевшись, Иванов снова посмотрел на Наташу. Ее лицо оставалось мертвым, чужим и холодным. Понимая, что больше не может здесь находиться, со словами «Прощай, прости…» он накрыл лицо простыней и, не оборачиваясь, пошел к выходу. И снова легкое дуновение ветерка… «Живи!..» – коснулся слуха то ли шепот, то ли неясный шелест…
Холодный пот катился градом по его спине, когда Иванов, выйдя из дверей морга, окунулся в ласковое живое тепло летнего вечера. Он поймал себя на мысли, что жизнь и смерть, хотя и существуют в одном мире, но они как два различных измерения, как две параллельные Галактики – несовместимы друг с другом.
Рядом с Ковалевым стояла заплаканная Ирина. Когда Иванов подошел, она уткнулась ему в плечо и зарыдала. Он обнял ее дрожащие плечи и стал повторять:
– Ну все. Ну все…
Опасаясь, что тоже может не сдержать слез, Иванов подозвал Михаила и аккуратно передал ему Ирину. Сам кое-как доковылял до ближайшей скамейки. Казалось, что невыносимая тяжесть навалилась на все тело, сделав его слабым и непослушным. Подошли Ирина и Михаил и сели рядом. Ирина еще продолжала всхлипывать, но понемногу успокаивалась. Иванов молчал.
– Завтра Наташку оденут в этот цинковый ящик и отправят самолетом домой. – Михаил показал на ряд гробов, стоящих вертикально у дальней стены морга.
– Дай закурить, – попросил Иванов.
– Ты же не куришь? – удивился Михаил.
– Дай.
Михаил протянул сигарету. Потом спички. Иванов не курил уже пятнадцать лет. Но затянулся как настоящий курильщик. Отвыкший от никотина организм зашелся в кашле. Иванов пробовал еще и еще, но это не приносило облегчения. Недокурив, он выбросил сигарету.
– Что будешь делать? – спросил Михаил.
– Когда?
– Вообще. И сегодня, в частности.
– Сегодня – не знаю. Хочу побыть один. А завтра попрошу у командира отпуск. Хочу сам похоронить Наташу.
Ковалев понимающе кивнул:
– Мой тебе совет, Саня: напейся до потери сознания.
– Напьюсь.
– Саша, а пошли к нам, – предложила уже переставшая плакать Ирина.
– Спасибо. Может, и зайду. А пока – извините, ребята…
Иванов встал и медленно побрел по направлению к парку, где они с Наташей провели последний вечер.
В их парке ничего не изменилось: все так же не горел свет, и в безлюдных аллеях играл с листьями ночной ветерок. Иванов отыскал их лавочку, что еще помнила тепло Наташи, и сел. Он вспоминал. С их первой встречи пошла всего лишь вторая неделя, но как много всего произошло за это время. Кому-то хватило бы на целую жизнь. А нужна ли она ему теперь – эта жизнь? Что с ней делать? Рука сама достала из нагрудного кармана летной куртки пистолет. Ощутив приятную тяжесть в ладони, Иванов привычным движением дослал патрон в патронник и заглянул в темный ствол «Макарова», как в вечность. «Надо только нажать на спуск, и не останется ничего – ни мучений, ни душевной боли. А я буду рядом с Наташей…» – Иванов поднес пистолет к виску и закрыл глаза…
– Ты чего надумал? – голос Ващенки заставил вздрогнуть. Иванов открыл глаза и опустил руку.
– Саня, звено тебя ждет. А я тебя обыскался, оказывается, ты тут прячешься… – Ващенка говорил так, будто ничего не произошло, а сам с опаской смотрел на пистолет в руке Иванова. – Если бы не встретил Ковалева, то и не нашел бы тебя. Мы без командира не начинаем. Пошли.
«Еще чуть-чуть, и не нашел бы никогда…» – Иванову вдруг стало стыдно, будто его уличили в чем-то нехорошем. Он поставил пистолет на предохранитель и, убрав его в карман, молча пошел вслед за Ващенкой.
Поминки по погибшему экипажу шли своим чередом. Сколько бы за плечами не оставалось боевых вылетов у молодых и бывалых пилотов, к боли от потери друзей привыкнуть нельзя. Еще вчера Иванов встретил Крапивина в коридоре, и они перебросились парой шуток. А сегодня уже нет этого молодого и веселого парня с Волги. И Наташи больше нет. Жизнь как бы разделилась на две части: до и после…
– Неправильно это, Саня, когда вокруг столько грязи, дерьма и уродства, а из жизни уходят красивые молодые ребята и девчонки. Обидно! – почти рыдал Ващенка, когда они уже пропустили вместе по пятой чарке.
– Да, – согласился Иванов, – красивая женщина, Андрюха, красивая мать – это творение природы, это целое искусство. А смерть – сволочь жестокая.
– Ну, Наташка-то была вообще… – Ващенка поднял большой палец левой руки, а в правой держал стакан. – Как жалко-то!
– Жениться тебе пора, Андрейка, – переводя разговор в другое русло, произнес Иванов. – Почему не женишься?
– Командир, хочешь честно отвечу? – Ващенка перешел на полушепот. – Мне нравятся многие женщины. Неглупые. Чтоб красивые там, сексуальные… Не всем из них, правда, нравлюсь я, но есть и такие, которым нравлюсь. Вот, предположим, встретил я женщину, и она мне понравилась. А я, естественно, ей. Взаимно. Я должен сразу с ней переспать или не должен?
– Это уж от тебя зависит.
– А как быстрее всего узнать, подходим мы друг другу или нет? – Ващенка ждал ответа.
– Ну, если хочешь быстро, то больше – никак, – пожал плечами Иванов.
– И вот я с ней сплю, – продолжал Ващенка. – И она мне нравится еще больше. Это любовь? Как узнать? – Ващенка пытливо смотрел на Иванова мутным взглядом.
– Время покажет.
– Правильно, Саня! – Ващенка даже обрадовался. – И я даю себе и ей это время, чтобы разобраться. Но со временем встречаю другую женщину, с которой тоже хочу переспать. А теперь ответь мне, Александр Николаевич, что такое любовь?
– Любовь, Андрей, это когда подумаешь об одной-единственной женщине на свете, и сразу становится тепло и уютно. Когда понимаешь, что тебе не нужна никакая другая. И сделать для нее ты готов все.
– Вот, – подытожил Ващенка грустно. – А я хочу всех женщин сразу. Это, наверное, страсть?
– Страсть, Андрей, это совсем неплохо. А если еще и любовь, то и совсем хорошо. Ты сейчас как ребенок в магазине игрушек: хочется все, а можно только одну. И какую бы ты игрушку ни выбрал, всегда окажется не та. Так и будет до той поры, пока не найдешь свою любимую.
– А я вообще не знаю, что такое любовь, – продолжал Ващенка. – Я маму люблю. И так, как ее, никогда никого не любил. Может, я не способен на любовь к другой женщине?
