Rein Oberst - Чужой для всех
Танк вздыбился от резкого торможения и, раскачиваясь, гася энергию движения, остановился, не доехав метров десять до армейского 'Виллиса'. 'Виллис' стоял пустой, без людей. Все военные, даже водитель, как саранча, успели выпрыгнуть из открытой машины, боясь в одночасье быть раздавленными танком.
Увидев, что Т-34 остановился, и опасность миновала, тут же в адрес экипажа понеслась неслыханная площадная брань и матерщина. Криволапов не столько от возмущения, сколько от удивления открыл свой тяжелый передний люк и высунулся, чтобы поближе воочию посмотреть на носителей великого русского языка в погонах, три года позабытые им. Его добродушная, хитроватая, тамбовская улыбка несколько сбила темп ругательств русских военных. Они, отряхивая грязь, стали ближе подходить к танку. Вдруг из их среды выдвинулся вперед старший офицер в звании полковника. Увидев перед собой не серьезного танкиста, а в промасленном комбинезоне, улыбающегося Криволапова, он вновь распалился и закричал в бешенстве:
— Кто такие, вашу мать? Ослепли, что ли в своей консервной банке и ничего не видите. Или перебрали лишние наркомовские сто грамм? Кто такие, я спрашиваю? Ты слышишь меня танкист? Или оглох от своего дизеля. — Полковник ударил палкой по танку.
Криволапов понял, что обращаются к нему и надо что-то отвечать грозному полковнику, захлопал глазами и взволновано, глуповато, как обучила его нелегкая детдомовская жизнь, и сиротская судьба слабого промямлил:
— Так мы это свои товарищ полковник. Свои мы. На марше вот.
— Я вижу, что свои, — орал офицер. — Часть, какая, кто командир, куда двигаетесь?
— Так мы это двигаемся вперед, куда командир прикажет, туда и двигаемся. Вперед значит. Если бы не вы и дальше токмо двигались бы.
— Фамилия?
— Чья? Моя?
— Твоя солдат? Твоя. Мать твою. Безграмотность.
— Так моя, Криволапов. Двадцать два года, как Криволапов.
— Ты что, первый день в армии танкист? — бушевал полковник багровея. — Как надо отвечать, когда к тебе обращается полковник?
Франц в это время думал, как поступить в данной ситуации, чтобы не раскрыть себя. Утром их спас русский комбат. Сейчас другой случай. Криволапов долго не продержится. За его кривляния, он получит сейчас по шее и его вытащат из танка по первой команде напыщенного русского офицера. Взгляд Франца вдруг остановился на пустом 'Виллисе'. Этот шанс нельзя упускать. Он резко открыл свою крышку люка и, высунувшись из командирской башни, заговорил с акцентом:
— Товариш полкофник! Што вы раскричались как рязанская паба. Группа выполняет задание штапа 48 армии генерала Романофа. Не мешайте нам.
— А это что за эстонец выискался? — полковник, позабыв о Криволапове, бросил на Ольбрихта удивленный взгляд, услышав его речь, чуть отойдя назад от танка. — Коля, — обратился он к рядом стоящему и до этого молчащему старшему лейтенанту. — Ты его знаешь? Это не твой комсомолец?
— Да нет товарищ полковник, этих варягов я вижу в первый раз.
— Опаньки! Доложите ваше звание и фамилию танкист.
— Сначала вы представьтесь.
— Ого! — воскликнул полковник. — Я начальник отдела партийной работы политотдела 48 армии, полковник Катаев. Кто вы!
'Этот полковник будет вроде нашего Бормана, только армейского масштаба'- мысль как молния пронеслась в голове Ольбрихта. Прекрасная добыча. И у него загорелись глаза охотника. — Я командир особого батальона капитан Эрдвитте. Отрабатываем задание штапа армии.
— Почему я вас не знаю товарищ капитан? И что за вахлак сидит у вас на месте водителя танка. Он чуть не раздавил нашу машину и всех офицеров. Это безобразие.
— Он будет наказан товариш полкофник. Мы отрапатываем маневр на максимальной скорости передвижения. Отойдите с дороги товарищ полкофник.
— Иван Семенович, посмотрите! — вдруг обратился к полковнику шепотом удивленно и настороженно старший лейтенант и кивком головы показал на башню танка.
— Что такое Николай?
— Посмотрите, фашистским шрифтом написан лозунг за товарища Сталина и без восклицательного знака.
— Что? — испуганно воскликнул полковник и завертелся вьюном, глядя вначале по сторонам, ища капитана в малиновых погонах, а за тем на башню и увидев надпись 'За Сталина' в готике, налился кровью. — Это измена! Сержант! Арестовать танкистов.
— Фойер! — коротко отдал команду Ольбрихт и скрылся в командирской башне. И здесь же несколько танковых пулеметов дерзко ударили вдоль дороги, срезая политработников и солдат сопровождения.
Старший лейтенант, стоящий прямо перед танком был распорот надвое очередью стрелка-радиста Карасева. Полковник получил пули в горло и захлебываясь кровью, покатился по земле. Водитель и сержант, стоящие ближе к машине, успели схватить автоматы, и кубарем скатится в кювет дороги и залечь, сделав при этом несколько беспорядочных очередей, но тут, же были разорваны фугасным снарядом, выпущенным из танка Эберта. Только капитан и два солдата в малиновых погонах без сопротивления, услышав стрельбу, бросились наутек в сторону леса, но длинная очередь спаренного пулемета второго танка обер-фельдвебеля Каульбаха настигла и их на опушке.
Бой был неравный, неожиданный и глупый для разведчиков, но другого выхода не было. Их раскрыли, казалось бы, для немцев, по несущественной, второстепенной, но столь поразительно-вопиющей для русских детали. Это был провал.
В воздухе повисла тягостная минутная тишина, которая всегда следует за боем, какой бы продолжительности и значимости он ни был, тем более этот: короткий, бессмысленный, уничтожающий, после которого разведгруппа стала не охотником, а дичью, не разведчиком, а диверсантом.
В наушниках танкистов послышался характерный треск подключения командира. Команда замерла, вслушиваясь в взволнованное, глубокое дыхание Ольбрихта, а затем в его слова, сказанные, чуть хрипловатым берлинским голос:
— Эберт ко мне, всем экипажам находится в готовности.
После чего Франц сердито двинул сапогом в плечо Криволапову и уже на русском языке крикнул:- Криволапоф и его команда на выход, — и сам без промедления вылез из танка. Перед глазами Ольбрихта предстала картина кровавой бойни.
Еще несколько минут назад шесть русских офицеров и солдат были полны жизни. Они двигались, разговаривали, отдавали команды, были чьими-то детьми, отцами, сыновьями. Наверное, каждый из них строил планы на будущее, каждый надеялся выжить, ну, а если и умереть, то героем. И вот они, бездыханно скорчившись, как их приняла к себе смерть, лежат в грязи у дороги. Франц содрогнулся.
Он неоднократно видел смерть за время войны, сам был ранен трижды, причем один раз серьезно, но он оставался живым. Здесь же была картина жестокой, беспощадной расправы, не оставившая никому даже шанса на жизнь.
Он никогда не задумывался над тем, что и ему когда- то придется умереть. Он был бойцом этой войны: отважным, храбрым и умелым. Он был всегда там, где трудно и где опасно и Высшие силы за это его берегли. Но это были бои с умным и сильным врагом на передовой. А здесь, он впервые почувствовал себя убийцей. Убийцей беззащитных, хотя и вооруженных людей, которые носили погоны военных и находились в состоянии войны с ним.
Проходя мимо поверженного врага ему было горько и досадно смотреть на эти тела, изуродованные и превращенные им в трупы. Но он не мог поступить иначе. Как и эти русские будь они на его месте, поступили также. Шла война и если не он их, значит они его.
Глядя на изрешеченное тело молодого человека, почти его ровесника в погонах старшего лейтенанта, со значком русской молодежной организации ЛКСМ в его голове впервые возникла мысль об анафеме войне. — Будь проклята эта война, — тихо прошептали его губы. Он отвернулся от старшего лейтенанта и перешел к телу русского полковника.
— Господин гауптманн! Вы что-то сказали?
— Это вы Эберт? — тихо и задумчиво проговорил Франц.
— Да, это я, по вашему приказанию.
— Хорошо Эберт. Постойте немного.
Лейтенант Эберт бросил беспристрастный взгляд на окровавленного русского полковника, который так и застыл, разорвав, на себе гимнастерку, захлебываясь кровью в предсмертных мучениях.
— А красиво мы разделались с этими русскими Иванами господин гауптманн.
— Замолчите Эберт и стыдитесь своих слов. — На молодого командира взвода смотрели возмущенные глаза. — Я знаю вас храбрым офицером, но храбрость лучше всего доказывать в бою, а это была бойня. Вам понятно это лёйтнант?
Эберт посмотрел на капитана удивленными глазами, не до конца понимая, что требует от него командир батальона.
— Вам понятно это лёйтнант? — повторил Ольбрихт. — Это была бойня, хотя и вынужденная бойня.
— Я понимаю вас господин гауптманн. Я глубоко вас понимаю. Но на войне иначе не бывает. Чтобы быть победителем, надо не быть побежденным.
