Специальный корреспондент - Евгений Адгурович Капба
Глазик выколю!
Глазик выколю —
Второй останется,
Чтобы знал, хамло, кому кланяться! — допел он и помахал мне рукой: — Доброе утро, поручик!
Меня оторопь взяла, если честно. Карский — здесь! Что ж — удивляться не приходится, а потому я выдал первое, что пришло в голову, воспользовавшись классикой лаймовской литературы:
— Что вы хотите этим сказать? Желаете мне доброго утра? Или утверждаете, что утро доброе и неважно, что я о нем думаю? Или, может, вы хотите сказать, что испытали на себе доброту этого утра? Или вы считаете, что все должны быть добрыми в это утро?
— Все это сразу, я полагаю, — Карский хохотнул, отложил гитару и встал, подходя ко мне для рукопожатия, — А еще я полагаю, что ты всё такой же непроходимый зануда! Чего руку тянешь, иди, я тебя обниму!
* * *
— У вас всегда тут так многолюдно? — зал был полон, за каждым столом сидело по пять-семь человек, все — с оружием, и все говорили по-имперски.
Феликс снова взял в руки гитару:
— Эх яблочко,
Да ты неспелое…
Лоялистское дело
Погорелое!.. — опустошил стопку водки, занюхал местным лимоном и сказал: — Нет, только во время фестиваля. Сотня стволов легко остудят горячие головы, которые перепьются и пойдут крушить мироедов, ретроградов и мракобесов — то есть нас и тевтонов. Вон, через дорогу «Астория» — у них на крыше пулемет стоит. Тевтоны — народ основательный. Ну что, останешься с нами сегодня? Будет жарко, я тебе обещаю. Учитывая тот факт, что ночью начнет заседать Конгресс, гавань завтра будет полна трупами, как суп — клецками.
— Вот об этом я и хотел поговорить… Тут один человек дал мне рекомендательное письмо в пресс-службу Континентального Конгресса, нужно бы приодеться соответствующе.
Карский оглядел меня с ног до головы и хмыкнул. Потом возвел очи горе и задумчиво пялился в потолок некоторое время.
— Я дам тебе…
— Парабеллум?
— Почему — парабеллум? Френч, брюки-классика и белая сорочка. И штиблеты.
— Нет-нет, увольте, только не штиблеты, достаточно будет гуталина, щетки и новых шнурков…
Каждая моя попытка носить гражданские туфли оканчивалась кровавыми мозолями, да и вообще — в целом доставляла страдания и невезение.
— Эх, яблочко,
Бочок подпорченный,
Еду-еду я домой
Раскуроченный… — пить водку с утра — моветон, но Феликса это никогда не смущало.
Чем отличается имперский офицер от лоялистского эмиссара? Офицер всегда до синевы выбрит и слегка пьян, эмиссар — до синевы пьян и слегка выбрит.
— Знаешь, Феликс, я тут на маяке встретил Новодворского… — мои слова заставили его зрачки расшириться, а потом вернуться в нормальное состояние.
— Надеюсь, не прикончил бедолагу? Он там у них был самым адекватным, настоящий идеалист с пламенным взором… Сейчас расплевался с соратниками и умирает от рака.
Значит, всё-таки — рак.
— Масса! — прогудел голос абиссинца, — Масса, мне тоже нужна другая одежда. Или вы меня оставите здесь? Здесь добрые люди — меня угостили у каждого стола, мимо которого я проходил!
Мы с Карским переглянулись и разулыбались — если бы он еще и присел, то всё — поминай как звали. Пока «Черного ворона» без акцента не споёт и на образа не перекрестится — черта с два его бы выпустили. Хотя с «перекреститься» у богобоязненного мавра проблем бы точно не возникло — как ты Джа ни называй, это Он и есть — хоть в Натале, хоть в Империи, хоть в Абиссинии.
— А ты умеешь стрелять из пулемета? — вдруг спросил Феликс.
— Нет, масса, не умею. Зато я умею драться!
— Он убил человек сорок, — пояснил я.
Феликс уважительно оттопырил нижнюю губу и кивнул:
— Такие люди нам нужны. Хочешь — возьму тебя на работу в «Заведение»? Достойная оплата, бесплатное питание, койка и по истечении срока контракта — имперское подданство, а?
— Хочу, масса, я за этим и пришел в Зурбаган — искать работу. Но чтоб никого убивать не пришлось… — грустно покачал головой Тесфайе.
— А вот этого не обещаю — уж больно место у нас специфическое, — вздохнул Карский.
— Никогда мне не отмыться, масса, никогда!..
XIII ФЕСТИВАЛЬ
«Двадцатый Зурбаганский фестиваль уличного искусства» — вот как это называлось. Каждый год власти города выделяли целую улицу в старой части Зурбагана под его проведение. Стены домов и заборы превращались в красочные фрески, созданные усилиями художников, на тротуарах поднимали паруса палатки и навесы с кулинарными изысками, прямо на проезжей части устраивались труппы бродячих музыкантов, танцоров, циркачей…
Я шел сквозь всю эту праздничную суету, поднимаясь по крутым лестницам, ныряя под арки и уклоняясь от низких ветвей деревьев. Непризнанная столица Колонии была потрясающе контрастным местом — вот такие узкие, тенистые улицы и двух-трехэтажные домики уживались здесь с новыми промышленными районами и многоэтажными зданиями, архаичные двуколки делили дорожное движение с дизельными кабриолетами и электрическими трамваями, одетые во фривольные, яркие, обтягивающее трико гимнастки выделывали свои трюки бок о бок со сгорбленными от работы и времени старушками, которые подгоняли своих коз палками и бормотали про «Содом и Гоморру»…
Устроить Конгресс именно сейчас было идеей или совершенно кретинской, или блестяще-гениальной. В городе витало ощущение праздника, я тут и там замечал флажки и флаги — ультрамариновые, с желтым солнцем посередине. Кажется, ни один из городов Колонии такими символами не обладал, да и у Зурбагана герб был совсем другим… Что ж, этому не следовало удивляться — всё уже давно решили.
Громадное здание Гранд-Театра, в котором должно было начаться заседание Континентального Конгресса было оцеплено полицией, два огромных сине-солнечных штандарта — от куполообразной крыши до мощного мраморного фундамента — волнами полоскались на ветру, здание сияло электрической подсветкой, придававшей барельефам, барочным завитушкам и искусно выполненным гигантским атлантам и кариатидам некий мистический ореол.
Для прессы выделили отдельный вход, и белесый молодой мужчина — тот самый Упманис — проверял документы у репортеров и фотографов.
— Откуда? «Подорожник»? А аккредитация? Рекомендация, говорите… Дайте взглянуть, — его глаза стали квадратными, когда он понял, что Новодворский рекомендует ему спецкора журнала Имперского Географического Общества; было видно, что ругательства так и просятся ему на язык. Но сказал он просто: — Проходите. Лестница справа на балкон. В вестибюле вас обыщут, не препятствуйте полиции.
Я не препятствовал — даже частично разобрал по их требованию фотокамеру и зарядил пленку, вывернул карманы и зачем-то широко открыл рот. Полицейские заметно нервничали, форма кое-кого из них показалась мне знакомой:
