Возрождение Феникса. Том 1 - Григорий Володин
Сначала мы обсуждаем картины. Об истории российской живописи я знаю мало, лишь поверхностно нахватался из сети, но, зато, могу оценивать произведения в плане искусности техник и верно подобранной манеры исполнения. Хватает опыта созерцания произведений искусства разных Галактик.
— Вот здесь с тенями художник немного поленился, — киваю на пейзаж овсяного поля.
— Что вы говорите? — хлопает глазами девушка. — Это же «Овес»!
— Уж вижу, что не кукуруза, — улыбаюсь. — А посмотрите на грунт, тени колосьев будто не законченные. Тут бы довести дело до конца свободной кистью с чередующимися пастозными и лессировочными приемами, но не сложилось.
— И ведь и правда… — всматривается в масляные краски Людмила. — Ну у вас и глазомер, Арсений! Пока не сказали, я и не замечала, а теперь не могу развидеть. Вы плохой человек! — игриво сверкают ее глазки. — Ужасно плохой!
— Ну и ладно, — не расстраиваюсь. — Пускай. Слышал, что хорошеньким девушкам как раз нравятся плохие парни, — подмигиваю, и она смущается.
— А если я не такая? — уже почти флиртует барышня. — Станете ради меня хорошим?
— Зачем? — делаю непонимающее лицо. — Чтобы не мешать вам любоваться на скверные картины?
— Да вы нахал! — толкает Люда меня локтем, хитро прищурившись.
Спустя еще пару минут такого пустого веселого разговора она вдруг пытается оправдать подругу, о которой я успел позабыть:
— Извините Анфису, Арсений, уверяю, что не в ее характере быть такой грубой.
— Видимо, у сударыни были причины вести себя так.
— Даже и так, но не думаю, что у грубости могут быть уважительные причины, кроме, разве что, такой же грубости.
— Очень правильно сказано. Я восхищен вашей жизненной позицией, — помешиваю кубики льда трубочкой.
От моих слов барышня краснеет и чуть сутулится, от чего ее достойные формы едва не выглядывают из выреза платья, опасный момент. Не замечая чуть не случившейся катастрофы, она опускает взгляд.
— Арсений, можно вас немного попытать? — смущенно спрашивает.
— Зависит, насколько будут жестокими пытки, — улыбаюсь, кивая на окружение. — Не хотелось бы мешать посетителям нашими криками.
— Ммм, — немного теряется Люда, но включается в игру. — Тогда я постараюсь быть нежной, — игриво смотрит на меня. — Обещаю, обойдемся без жестокости. Помучаю вас только парой вопросов. Итак… — она внимательно осматривает мое юное лицо. — Вы ведь учитесь в Твери?
— Да, через три месяца заканчиваю среднюю школу, — киваю. — Затем поступлю в Москву.
— О, замечательно! — барышня радостно потирает открытый локоть. — Значит, скоро мы там и встретимся. Ведь здесь мы с друзьями гостим у Анфисы. Хорошо, что вы поделились своими планами. А то уже подумала, что больше с вами не увижусь.
— Всё в нашей воле. — Похоже, Гудновы — московский род. Узнать бы еще, к какому роду принадлежит Анфиса. Что-то у меня складывается подозрение, что шатенка не проста. Хотя, в принципе, какая мне разница? Ну вот и пофиг.
На последнем мысленном слове я мысленно спотыкаюсь. Лексикон Арсения плотно просочился мне в мозг, в том числе словечки, которые считаются в русской культуре просторечными. Остается только смириться, так что пофиг.
А с «экспериментом» в принципе понятно. Ничего не делая, я обаял Людмилу настолько, что она планирует в будущем новые встречи со мной. Так что можно обменяться телефонами и прощаться. Никаких планов на барышню у меня на сегодня не возникло. Она дворянка, себя бережет, а даже если и придерживается более современных взглядов, за ее спиной целый род, который запросто может доставить неприятности. В общем, ненужный риск.
Приходит смс от Тимофея:
«Мать вызвала. Уехал. Сам давай на такси»
Отправляю: «Понял».
В стороне раздается какой-то шум. Не обратить внимание сложно. Пожилая дама со статной осанкой выговаривает молодому сударю в черном костюме-двойке:
— Тебе завещал картины сам Краснов, и я дала разрешение на выставку. Так нормальным человеческим языком опиши «Девочку со сливами». Что ты видишь на картине? Или ты не ценитель? Или ты не понимаешь искусство?
Она подслеповато щурится на полотно с изображенной девочкой-подростком. Кажется, у нее проблемы со зрением. К сударыне подступает девушка в форме слуги, которая, похоже, выполняет функции поводыря. Девушка придерживает старушку под локоть.
— Ваше Сиятельство, — лепечет парень в костюме. — Спасибо за возможность заработать на показе доставшихся мне по наследству картин! Но я не занимаюсь искусством, в отличие от дедушки. Я — ветеринар. Может, помните, как-то лечил гнедую в вашей конюшне?
— Видели бы мои глаза как прежде, — вздыхает дама, титул которой уже не вызывает у меня сомнений. Сиятельством никого, кроме княгини не назовут. То есть жены или матери князя.
— О, Галина Константиновна уже подошла, — смотрит Людмила в ту же сторону и, неожиданно подхватив меня под руку, тянет в сторону пожилой сударыни. — Арсений, нам нужно поздороваться.
«Нам» звучит двусмысленно, но я вовсе не против проявить себя перед матерью Тверского князя. Поэтому киваю, улыбнувшись.
— Галина Константиновна, добрый вечер, — аристократично присаживается Людмила в реверансе, придержав платье. — Позвольте представить моего спутника, Арсения Беркутова. Его род служит вашему Дому.
— Здравствуй, Людочка, — вздыхает княгиня, слепо вращая зрачками. — И вы, молодой Беркутов. А это Егор Краснов, внук художника Федота Краснова. Его картины, в основном, сейчас представлены здесь. Егор решил их продать, и я устроила выставку. Кстати, Егор, больше вы мне здесь не нужны.
Тон у княгини неласковый, и молодой человек спешит уйти.
Княгиня оборачивается ко мне. Вблизи я наблюдаю все признаки пигментного ретинита. Оба глаза поражены слепотой. При повсеместно распространенном Целительстве болезнь удивительная. Либо ее причины связаны с нарушением энергокаркаса? Пока загадка.
— Ваше Сиятельство, — кланяюсь я и перевожу взгляд на ближайшую картину. Демонстративно улыбаюсь на публику. Пускай княгиня и не видит, маска лица
