Борис Толчинский - Боги выбирают сильных
— Забери меня Эреб! Ты что такое говоришь, кузина? Сочувствуешь ему?! «Выпил лишнего?». Скажи иначе: надрался, как скотина, как дикий варвар!.. О, позор! И это князь, потомок Фортуната!.. — красный от гнева, искренне переживающий за оскорбление, нанесенное ему лично, кузине, подруге кузины и благородному сообществу в целом, Эмилий обвел глазами комнату, взгляд его остановился на пострадавшем калазирисе, и кесаревич процедил: — Нет, я это дело не оставлю, ему придется заплатить сполна!
София проследила его взгляд и усмехнулась, но тут же спрятала усмешку и заметила:
— Кузен, взглянем на эти вещи здраво. Какое преступление вменим в вину моему гостю? Неужто изнасилование? Я ничего другого придумать просто не могу. В наших законах не сказано, какое наказание положено мужчине, брызнувшему своей спермой в родного внука императора. Ударил бы кинжалом он тебя или стрельнул из бластера, плеснул бы кислотой или какой отравой — другое дело, а спермой — нет, не предусмотрено: сия благая жидкость опасной не считается у нас.
Эмилий опешил и покраснел, хотя, казалось, куда уж больше. Не давая ему опомниться, София продолжала:
— Я с содроганием думаю, что будет, если публика узнает об этом скорбном происшествии. Мы проиграем все. А больше прочих проиграешь ты, Эмиль. Прости, но я должна тебе сказать, как другу. Повсюду за тобой, подобно второй тени, отныне будет следовать молва: «Тот самый кесаревич, которого принцепсов сын обрызгал спермой с ног до головы»…
— Да как ты можешь говорить такие вещи?! Что ты за женщина?!! — ахнул Эмилий.
— А ты предпочитаешь, чтобы это самое говорил кто-то другой? — в упор спросила София. — И не только это. Fama crescit eundo[52], как сказал Вергилий.
— Я убью его, — пробормотал кесаревич.
— Кого убьешь? Покойного Вергилия? Или сына друга своего отца?
— Дьявол, дьявол, дьявол!..
— Возьми себя в руки, Эмиль, и предоставь это дело мне.
— Тебе?!
— Ну разумеется! — улыбнулась София. — Я люблю тебя, кузен, я помогу тебе спастись из затруднения. Никто ни о чем не узнает. А ты послушай доброго совета и закажи себе новый калазирис.
— Как-то странно мне все это, — сказал Эмилий, с подозрением глядя на нее. — Мне кажется, что ты… что ты… ты выглядишь довольной, дьявол побери! Не отрицай, я знаю тебя с детских лет!
— Ну да, прекрасно знаешь, — нимало не смутившись, хмыкнула София. — Еще добавь, что это я подстроила, от альфы до омеги, нарочно пригласила Гектора, коварно опоила, подсунула ему Медею и, зная, что ты явишься, так время подгадала, с секундной точностью, чтобы он спустил не ей, а милому кузену… Vivat me, carissime Sophia![53] — Я это не хочу сказать, — смутился Эмилий. — Ты не могла узнать заранее о моем приезде…
— Ну наконец-то! — с облегчением выдохнула она. — Ты явился, словно Deus ex machina[54]. И я пылаю знать, зачем. Ответишь?
София изумилась, сколь разительно трансформировалось лицо кесаревича после этих ее слов. Вся краска растворилась где-то, точно Эмилий в одно мгновение забыл свой гнев, на его лице проявились доброта и сострадание. Сердце ее отчаянно забилось, ибо она знала: такое выражение лица бывает у кузена, когда ему приходится нести дурные вести…
Дальнейшее лишь укрепило ее страхи. Эмилий подошел к ней, опустился на одно колено и взял ее руки в свои, — так успокаивал ее он в детстве.
— Пожалуйста, Эмиль! — взмолилась она. — Не мучай, не томи!
Отец, да? Он…
Эмилий отрицательно покачал головой.
— Не он. Тит жив. Пока!
— Не беспокойся, — быстро промолвила она, пресекая, как ей казалось, излишний разговор, — очень скоро, может быть, на днях, я смогу отпустить его… и заменить! Нет, подожди… Ты произнес: «Не он»? Что это значит?!
— Мужайся, кузина…
Не дослушав его, София стремительно поднялась с кресла; она внезапно поняла, кого имеет он в виду, и горе поразило ей рассудок.
— Нет, нет, не может быть! Вчера я только отослала ему письмо!
— Прости… Твое письмо он не получит.
— О, Марс!.. Не может быть, не верю, Эмиль, ты слышишь, я не верю!!!
Она стиснула пальцы в кулаки и в отчаянии ударила ими в грудь Эмилия. Он обнял ее, успокаивая.
— Я не верю, нет, не поверю никогда… — то и дело всхлипывала она.
— Я был у твоего отца, когда ему принесли экстренную депешу из Сиренаики, — сказал Эмилий. — Марсий… он прошлой ночью плыл по одному из притоков Анукиса. Он и его сопровождающие. Какая-то инспекция. И почему-то ночью. Ужели он не знал, что ночью плавать в тех местах опасно?! Напали гидры на корабль. Его схватили щупальца, и… помилуй меня, я вестник горя!
— Это все ложь, Эмиль!.. Депеша лжива! Мой Марс не тот, кто мог подставиться под щупальца неразумной твари! — пылко воскликнула София. — Да, да! Конечно, он не мог. Его убили! О, Марс злосчастный, я же тебя предупреждала, а ты не внял мне или не успел… Когда пришла депеша?
— Несколько часов назад, но тебя уже не было в Темисии, — вымолвил Эмилий. — И я сразу бросился искать твою галею!
София прикрыла глаза рукой и застыла, как статуя. Эмилий, не на шутку испугавшийся за ее рассудок, осторожно тронул локоть. Глаза, которые взглянули на него, заставили сжаться доброе сердце; ему почудилось, что София постарела в этот краткий миг. Точно прочитав его мысли, она сказала:
— Я приняла самое трудное решение в своей жизни. Но я не могу ждать. Мне надлежит знать правду, немедленно, сейчас. Пойдем со мной, Эмиль; мне нужен человек, который сохранит меня от посторонних глаз.
— Не понимаю…
— Скоро поймешь.
Они вышли на палубу. К счастью, там никого не было — а ночь, казавшаяся бесконечной, не собиралась отступать… Встав спиной к сиянию Сафайроса, то есть лицом на юг, София бросила:
— Следи, чтобы никто не видел нас. Меня. Я на тебя надеюсь. И, ради всех, богов, молчи, не отвлекай меня.
Сказав такие слова, она внезапно вскинула руки, ладонями вперед, точно желала дотянуться до любимого, который сгинул там, куда она его послала… Минули несколько мгновений, и пораженному взору Эмилия предстали два туманных облачка, как будто выделившихся из ее ладоней… они сверкнули и унеслись кометами в ночную даль, туда, на юг… Эмилий посмотрел в лицо Софии. Оно казалось каменным, застывшим, разверстые глаза не выражали ничего — словно душа оставила земную оболочку! Так минули еще мгновения; София не менялась, и суеверный ужас закрадывался в сознание Эмилия. Он словно ощущал безжизненность этого тела, такого родного, такого близкого, такого привычного… «Она не могла умереть, — повторял он себе. — Так не умирают. Если люди умирают, то они падают. А она стоит! Но почему тогда она стоит, подобно жене Лота?!».
И Эмилий Даласин стоял, сотрясаемый страхами и сомнениями, и годы проносились перед его мысленным взором. Родной сестры никогда не было у него; София стала ею, хотя по крови они были очень далеки. Как старший брат, он опекал ее; особенно их сблизила трагедия Овидия Юстина, сына Клариссы Даласины и Тита Юстина. Эмилий и София росли вместе, но по-разному, ибо высокое положение члена царствующей династии, дарованное Эмилию самим фактом его рождения дочерью Виктора V, всецело удовлетворяло кесаревича; Софии же предстояло добиться многого, предстояло оправдывать доверие отца и надежды окружающих, всех тех, кто видел в ней наследницу великого юстиновского рода.
Пути их разошлись; размеренная жизнь Фортуната резко контрастировала со стремительным взлетом Юстины, как тлеющий огонек контрастирует с ярко пылающим факелом. Однако родственное единение и дружба остались неизменными; конечно, Эмилий сам был не без ушей и слышал о Софии всякое; пожалуй, ни о ком другом последние годы не говорили столько, доброго и дурного. Само собой, у них случались размолвки, поскольку кесаревич с его внутренним, всеобщим и неизменным благородством не принимал тех правил жизни, которых придерживались политики. София щадила его чувства; если бы Эмилий знал хотя бы треть того, что знала о Софии Медея Тамина, он бы просто не поверил. За всю жизнь София не сделала ему ни единой подлости, отвечая добром на добро.
Сказать по правде, он боготворил сестру-кузину, хотя бы только потому, что она спасла жизнь его младшей дочери.
Старшая дочь Эмилия и Стефании, Беатриса, родилась слабой, ее чудом выходили, и врачи единодушно заявили, что девочка не проживет и года. Они ошиблись, и ошиблись в корне: Беатриса росла красивой и здоровой, ей было уже семь. Те самые врачи, которые позорно обманулись с Беатрисой, два года спустя взялись предостерегать Эмилия и Стефанию против второго ребенка. Понятно, не было им больше веры, супруги жаждали еще детей, и ребенок появился, вторая дочь… Жрецы Асклепия на этот раз, увы, не обознались: ребенок, родившийся много раньше положенного срока, оказался тяжело болен, и никто не верил, что его удастся выходить.
