Вильгельм Шульц - Последняя подлодка фюрера. Миссия в Антарктиде

— Вы уже научились высасывать энергию из пустоты?

— Не совсем из пустоты; магнитное поле Земли — это гигантская электростанция, нужно лишь правильно принять энергию, перераспределить ее… Если создать поток ионизированного газа в нужном месте и с нужными свойствами — это и движитель, и оружие. Ройтер, помните, мы в 42-м пытались сотрудничать? Вы не растеряли свои способности предвидения?

— Да вроде нет… Хотя историю в Монтевидео я должен был бы предвидеть, но не предвидел…

— Вы понимаете, Ройтер, мы топчемся где-то рядом… — с жаром объяснял Леопольд Майер. — «Ипсилон» стоит на стыке технологий и тонких психических энергий. Ведь что такое «Врил»? Это та самая ментальная сила, которой владели древние арии, благодаря которой они совершали совершенно удивительные вещи. Человеческий мозг — не что иное, как электрогенератор, генератор, или, правильнее сказать — трансформатор. Это единственный прибор, способный взаимодействовать и с «виманой», и с информационным полем.

— Вы хотите сказать, что информация — это форма существования энергии и трансформировать ее в, собственно, энергию способен лишь человеческий мозг?

— Именно! Энергия атома — это лишь объедки с пиршественного стола богов. Силы, которые заставляют вращаться Землю, — вот чем нужно овладеть. Мне нужен ваш мозг.

Для тех, кто прошел через Бискайские порты, на базе 211 не было ничего нового, ну только, может быть, постоянная тьма и ледяной купол над головой. Свет нескольких сотен мощных прожекторов, размещенных в наиболее выгодных точках, заменял солнце. А на улице все равно — полгода полярная ночь. Пурга, штормовой ветер и — 38. А так все то же… Учения, техобслуживание, вахты, патрулирование периметра, пиво в барах. В Новом Берлине — столице колонии — их было несколько. Здесь даже был свой кинотеатр. Репертуар, правда, обновлялся редко. Но старые фильмы вроде «Чернобурки» крутили регулярно. Настоящим событием было, если с очередным транспортом приходила какая-нибудь голливудская новинка. «Касабланку» новинкой можно было считать лишь с большой натяжкой — но ее любила Вероника и ее не смущало то, что немцы были представлены там как какие-то дебилы. Пожалуй, компромиссом был «Сан-Франциско» с Кларком Гейблом. Ройтер с невероятным вниманием всматривался в картины пылающего американского города, а Вероника в сотый раз смахивала слезу, следя за судьбой Мэри Блэйк. И много раз потом, когда его судьба висела на волоске, он вспоминал горящий фанерный Сан-Франциско и это заставляло идти вперед, к цели, которая оставалась недосягаемой.

То, что война еще не окончена было истинной правдой. Со сцены сошла Япония, уступив под ударами Советов на суше и американцев с моря. Но полыхал еще Китай, и это пламя могло перекинуться на всю Юго-Восточную Азию. В Европе ожесточенные столкновения шли по всем Балканам. Греция, после того как Вермахт ушел оттуда, превратилась в арену настоящей резни. Англичане против националистов, националисты против коммунистов, те и те против монархистов. Как-то в Сурабайе Ройтер видел битву марионеток — местные бродячие кукольники давали представление. Это было очень похоже… Только вместо оборванных индонезийцев были Черчилль и Сталин. Ладно, не Черчилль, Иден — один хрен. Бывшие союзники еще не стали врагами, но, похоже, единственное, что этому мешало, — это общий враг. Он корчился в пыли у ног победителей, истекал кровью, но окончательный удар еще не был нанесен. И его решили нанести. Ноябрь 45-го был еще хуже, чем май. В этом месяце победители начали процесс над законным рейхспрезидентом. Опасаясь народных выступлений, освободители пустили по улицам Нюрнберга бронетранспортеры. Самой популярной радиопередачей, популярнее, чем футбол, в Новой Швабии стали новости из древней столицы Священной Римской Империи. Судили ведь не только папу. Судили весь военно-морской флот Германии. Союзники, конечно, перегнули палку с этим процессом. Да, право победителей, но все-таки это очень походило на фарс, где порой справедливые обвинения перемешивались с нелепыми пропагандистскими скетчами. Война вообще такая штука, если начать судить — можно засудить кого угодно, было бы желание. «Англосаксонская придумка все эти „преступления против человечности“, — заметил Рёстлер. Получается, теперь всякий, кто выступит против них с оружием в руках, автоматически становится вне закона. Ну а собственно, чему удивляться? Закон теперь один — жидовско-англосаксонский». Карлевиц особенно болезненно реагировал на факты преследования евреев, которые всплывали по мере разворачивания процесса против СС, гестапо, Партии. И невозможно было понять, что это — масштабная фальсификация или нечто, что скрывалось от них за семью печатями секретности.

— Карлевиц, — как-то после очередного сеанса «радиосвязи» спросил Ройтер. На мгновение мелькнула мысль — лучше бы парень действительно застрелился, испытания, выпавшие на его долю, что-то и вправду зашкаливают. Тем не менее он как командир обязан найти какие-то слова. Он все время ищет слова. Слова в ситуациях, когда и слов-то таких не придумано. Слова — это самые страшные лжецы на свете. Он положил руку на плечо почетному арийцу и лишь тихо спросил: — Вы с нами?

Карлевиц молча кивнул. Казалось, Ройтер был удовлетворен ответом, но, когда он уже готов был уйти, Карлевиц вдруг сдавленным голосом произнес:

— У меня была семья: отец, мать — евреи. Пять сестер: Цицилия, Анна, Майя, Петра, Цара, Люция, — тоже, как вы понимаете, еврейки. Они жили при том режиме, при котором жили. 12 лет. Я никогда не находил ничего плохого в Нюрнбергских законах. Скорее наоборот. Евреи настолько далеко ушли от своего национального, настолько погрязли в каких-то мутных махинациях и настолько забыли, что они евреи, что сегрегация была даже, я бы сказал, во благо. Я ничего не знаю о том, как и с какими перегибами или сознательным вредительством эта сегрегация проводилась. Да, у отца пытались отобрать аптеку, но он выиграл суд. Его забирали в кацет, у Майи были проблемы в школе — ее дразнили и все такое… Да, меня пытались выдавить с флота. Но погибли они не в Аушвице. Крематорий им устроили американцы. Как я после этого могу осуждать Гитлера? При Гитлере они были, по крайней мере, живы. У меня была семья…

Черт… У Ройтера ведь тоже была семья. И где она теперь? Такой деятель, как Демански, не может остаться незамеченным. Вон Шахт же сидит рядом с папой.[37] Этого вообще из лагеря вытащили. Где Демански? Почему его нигде нет? Его нет ни среди спасшихся, ни среди погибших. Анну эвакуировали. Куда? Кто?… Рёстлер разводит руками. Он был в Берлине в те дни. До последнего момента эвакуировал архивы РСХА. Странно, был так близко и ничего не знает. На Рёстлера не похоже. Если семья Карлевица определенно погибла, то его семья, будем все-таки называть это так, получается, пропала без вести. Старушку мать во Фленсбурге скорее всего не тронут, а смысл? Он же умер еще в 43-м. А вот на что она живет-то… Денег ей больше не платят…

— Начали! — Майер привычно следил за показаниями самописцев, скрупулезно фиксировавших малейшие изменения в состоянии организма Ройтера. Сейчас входить в состояние транса было куда проще, чем в 42-м. Все-таки опыт мастера Накамуры не прошел даром. Ройтер уже мог это сделать практически по заказу. Единственное, что требовалось, — поймать состояние между сном и явью, а когда ты практически любую свободную секунду используешь для сна — это не трудно.

— Что видите, Нойман?

— Вижу кабину «Ханебу». Внизу — лед на много километров. Все белое. Слепит.

— Порывы ветра мешают?

— Я их не чувствую… боковой ветер эффективно отсекается крылом.

— Что делает пилот?

— Да ничего особенного… выходит на позицию стрельбы… А-а-а-а! — Ройтер рванулся из кресла, сон растаял. Он стоял на полу на четвереньках, среди осколков банок с глюкозой.

Майер подбежал к нему.

— Что? Нойман, что вы видели?

— Взрыв. Взрыв чудовищной силы, — проговорил он, отрывая со лба уже бесполезные датчики.

— Чем вызван взрыв?

— Не знаю…

— Вы чувствовали то же, что и пилот?

— Страх…

— Страх?

— Да… Пилот боялся активировать луч. Он не был уверен в исходе. Может, предчувствовал… Не знаю…

Глава 18

DEUTSCHLAND, GLÜCK AUF![38]

Wir zeigen uns würdig dem neuen Geschlecht,Kennen den Weg, unser eisernes Recht,Der Heimat zum Schutze vor Sturm und Orkan,Glaube an Deutschland erhellt unsere Bahn.Greifet der Tod uns mit nasser Hand,Wir wanken nicht, Engeland![39]

Вероятно, главной жертвой в этой войне стало благородство и достоинство древних рыцарских традиций. Теперь воюют не так, как раньше — один на один, с поднятым забралом. Теперь в заложники берут семьи, города, страны. Бандитские нравы переместились в большую политику. Теперь можно запросто арестовать главу государства, как какого-то мелкого жулика, и устроить глумливое судилище. Диктует тот, у кого больше сил, — закон джунглей. Или тюрьмы… Весь мир тюрьма… Дания — тюрьма, Германия — тюрьма. И есть Антарктическая Вандея. Горстка храбрецов, которые бросают вызов этой непроглядной мировой тьме.