Олег Кожевников - Kozhevnikov_Buduschee_v_tebe_2._Kombrig
Стативко козырнул и быстрым шагом направился к нашей эмке, а я вернулся в кабинет Гаврилова. В это время интендант 1 ранга изучал сопроводительные бумаги капитана. Когда я вошёл, незнакомец настороженно глянул в мою сторону, а я заметил, что у него кобура расстёгнута.
Изобразив на лице улыбку, я просящим тоном сказал:
- Слушай, капитан, ты нам не поможешь? Тут нужно загрузить три полуторки снарядами, а у тебя, я смотрю, ребята здоровые, им это раз плюнуть.
Настороженность с лица капитана спала, и он, тоже улыбаясь, ответил:
- Чего же не помочь! Поможем, конечно, товарищ подполковник.
Между тем Гаврилов прервал своё важное занятие по изучению бумажек и гневно посмотрел на меня. Как только он произнёс первое слово, я произвёл удар в голову стоящего капитана. Бил так, как нас учили в эскадроне, чтобы человека отключить на 20-30 минут. После моего удара у капитана закатились глаза, и он как тряпичная кукла начал заваливаться. Не обращая внимания на что-то мычащего интенданта, я придержал безвольное тело капитана и усадил его на стул. При этом голова его упала на посменный стол Гаврилова. Посмотрев на сразу замолчавшего и испуганно сжавшегося интенданта, я коротко произнёс:
- Это диверсанты. Ты интендант, давай, сейчас звони на станцию и в особый отдел, а я пойду дальше разбираться с этими шакалами. Смотри, Гаврилов, сейчас пока шуму не подымай, никакой тревоги. А этого диверсанта свяжи. Понял?
Не дожидаясь ответа интенданта, я повернулся и направился к своей эмке.
Глава 11
Подошёл я к своей легковушке с совершенно безмятежным лицом, насвистывая мотив из кинофильма "Весёлые ребята". С улыбкой на лице открыл переднюю пассажирскую дверь, поднял с сидения уже снаряженный автомат и с той же улыбочкой начал стрелять по дальней полуторке, набитой этими предателями своего народа. Этим недоумкам профессиональные западные провокаторы внушили бредовую идею "самостийности". Самостоятельности от кого? От своего же народа? У нас же совершенно одинаковые гены, да и менталитет такой же. У каждого второго, который называет себя русским - или мама хохлушка, или папа малоросс, в крайнем случае, бабушка или дедушка с Украины.
Когда я начал отстреливать уже третий диск, обе полуторки загорелись. Скорее всего, это произошло от взрывов гранат, бросаемых Шерханом. По этим машинам стрелял и пулемёт с ближней к нам сторожевой вышки. По нам они не стреляли, слишком узнаваемой была моя эмка. Да и Бульбу с Шерханом знала любая собака на этом артскладе. Грохот стоял неописуемый, такой, что у меня заложило оба уха. Когда стало ясно, что живых в горящих полуторках нет, я прекратил огонь. Потом перестал стрелять Бульба, последним замолк пулемёт на вышке.
Как по заказу появились наши три полуторки, сопровождаемые двумя лёгкими броневиками. И началось неизбежная, после окончания таких событий: суета, беготня, матерные крики, и вопросы, которыми завалили Шерхана прибывшие красноармейцы. А я в это время беседовал с выбежавшим из своего кабинета Гавриловым. Как только я его увидел, сразу спросил:
- Гаврилов, как там наш капитан? Ты его связал?
На мой вопрос интендант невнятно пробормотал:
- Да связал я его! Но это не важно, главное, непонятное что-то творится?
Он, можно сказать, был в панике и не знал, что ему делать. Оказывается, телефонная связь не работала и никаких инструкций, предназначенных для такой ситуации, он не имел. Пришлось командование и этим артскладом брать на себя. Но перед этим я решил всё-таки вырвать хотя бы часть поступивших на склад выстрелов к 37 мм зениткам. Начав ковать железо пока оно горячо, я спросил Гаврилова:
- Ну что, интендант 1 ранга, теперь ты видишь, как действует пакт о ненападении? Или ты думаешь, что это просто банда националистов? Которые, профессионально подделав документы, решили заглянуть на твой артсклад в надежде умыкнуть отсюда пару десятков снарядов, чтобы глушить рыбу?
Всё ещё растерянный Гаврилов что-то невнятно промычал. А я, между прочим, продолжал давить на интенданта. Наконец согласие на получение нами снарядов и 200 ППШ было получено, и наш сообразительный Бульба тут же протянул Гаврилову наряды на подпись. Дождавшись этого греющего мне душу события, я начал распоряжаться по дальнейшим действиям интенданта 1 ранга. Во-первых, приказал направить нарочного в вышестоящий штаб. Во-вторых, вскрыть красный пакет и начинать выполнять все указанные там действия. На робкое замечание Гаврилова:
- Товарищ комбриг, но его же можно вскрывать только после получения приказа "гроза", или, если начнётся война.
- А у тебя что, интендант, не война что ли? И связи нет. К тому же, тебе приказывает вскрыть пакет подполковник, пусть напрямую ты ему не подчиняешься, но всё же - комбриг. И знаешь, Гаврилов, я к тебе не просто так приехал, обуреваемый тягой хапнуть больше, чем другие. По всем данным завтра немцы начнут войну. Скорее всего, это произойдёт рано утром, часа в четыре-пять. Поэтому, слушай третий приказ. При появлении над твоим объектом немецких самолётов, всеми имеющимися зенитными средствами открывать огонь на поражение. Понял? И не затуманивай себе голову всякими там "пактами о ненападении". Его время прошло, и теперь у немцев другие задачи.
Слушавший меня Гаврилов, наконец, что-то для себя решил. Он неожиданно вытянулся и бравым голосом гаркнул:
- Разрешите выполнять, товарищ подполковник?
Я кивнул головой, а интендант 1 ранга, развернувшись по-уставному, поспешил в свою контору.
Через пять минут и я, захватив с собой Шерхана, направился в кабинет Гаврилова. Нужно было допросить нашего пленника. Не смотря на свой уверенный вид и безапиляционные распоряжения, и я несколько мандражировал. А вдруг ошибся, и этот капитан действительно направлен из 9 железнодорожной дивизии НКВД. Вот будет история! Тут впору самому влепить себе пулю в лоб. И никакое твоё героическое прошлое не поможет. Замордуют так, что мечтой будет, оказаться опять в своей прошлой реальности...
Зайдя в кабинет, я увидел, что Гаврилов изучает бумаги из вскрытого красного пакета, а на столе у него разложена карта. Капитан в форме НКВДешника лежал на полу, руки у него были связаны, и было видно, что он ещё находится без сознания. Молча, я подошёл к столу интенданта, взял стоящий там графин с водой и вылил его содержимое на голову капитана. Потом повернулся к стоящему в дверях Асаенову и приказал:
- Шерхан, давай, приведи этого диверсанта в чувство, времени у нас мало, поэтому можешь не церемониться.
Старшему сержанту я ещё по пути в кабинет объяснил сложившуюся диспозицию, и что допрос будем производить по жёсткому сценарию. Нужно было любыми путями вырвать признание и те инструкции, который получил этот уоновец от своих немецких хозяев.
Натура Наиля за год мирной жизни не изменилась, и он с энтузиазмом воспринял мои слова. С большим интересом посмотрел он на объект, у которого нужно было получить необходимые сведения и начал засучивать рукава. А я, повернувшись к Гаврилову, смотревшему на нас всё еще растерянным непонимающим взглядом, сказал:
- Интендант, дай-ка посмотреть документы этого капитана.
Кладовщик суетливо пошарил по столу, потом поднял карту, нашёл документы и протянул мне. Я с некоторым трепетом раскрыл командирскую книжку капитана. На первый взгляд, внешне всё выглядело в полном порядке. Печати и подписи соответствовали его легенде. Но, присмотревшись, я почувствовал некоторое облегчение. Скрепки, стягивающие листы книжки, были не наши. Я тысячи раз просматривал документы своих командиров, скрепки там были всегда немного покрыты ржавчиной. А у этого капитана эти проволочки блестели, видно были сделаны совершенно из другого сплава.
Закончив изучать документы, я положил их обратно на стол Гаврилова и повернулся к нашему клиенту. Капитан уже сидел, прислонившись спиной к стене, и с ужасом смотрел на нависшего над ним Шерхана. И было с чего. Наиль достал свой, добытый еще в Финскую войну нож, и собирался разрезать галифе капитана. Сделав это, он за шиворот подтащил бендеровца ближе ко мне и усадил его на стул. Галифе вместе с исподнем болтались, у уже морально сдавшегося диверсанта, на носках хорошо начищенных сапог.
Первые десять минут допроса несостоявшийся диверсант упирался. Сначала грозил санкциями от НКВД, потом Божьей карой, затем и вовсе замолчал, только скрипел зубами. Но после того, как Шерхан, заткнув его пасть захваченной из машины ветошью, начал применять третью степень устрашения, уоновец сдался. И когда Наиль вытащил у него изо рта кляп, запел как соловей, сообщая мне массу интересных сведений. О себе, о полученном задании и об известных ему планах немцев. Третьей степенью устрашения мы с Наилем называли самые жёсткие методы допроса, которые апробировали в Финскую войну. Этими методами мы развязывали языки даже упёртым финским егерям, а тут - всего лишь какой-то вшивый националист. Поэтому, через тридцать минут после начала допроса я уже знал всё, что меня интересовало.
