Борис Толчинский - Нарбоннский вепрь
— Сдается мне, ваш Купидон улетел. Он больше нас не слышит.
"Действительно, странно. После такого взрыва — тишина! Уж не случилось ли беды с моим Марсом?", — подумала она, и сердце отчаянно забилось.
Корнелий Марцеллин приблизился к самой кромке воды и, точно желая проверить свое предположение, наклонился к Софии:
— Ну, все еще не верите?!
Она вдруг ощутила жгучее желание схватить дядю за ногу и столкнуть в воду, а самой выпрыгнуть — и поглядеть, как будет он барахтаться в ее бассейне, весь, целиком, в своем роскошном калазирисе, с сенаторской звездой и княжеской диадемой… Она подавила в себе это желание, потому что знала, сколь страшно мстит Корнелий Марцеллин за унижения; пока что была игра — вот пусть игра игрой и остается!
— Да, пожалуй, вы правы, Купидон улетел, — и она лучисто улыбнулась ему.
— Ага, значит, это все-таки был Купидон, — рассмеялся сенатор и вдруг, сменив ироничный тон на страстный, заговорил: — Вы самая восхитительная женщина на свете, София! Вы лживы до мозга костей, вы способны думать лишь о себе и собственных удовольствиях, вам доставляет радость понукать другими, вас переполняет желание царить над всеми мужчинами сразу, вы полагаете себя центром Мироздания — и я готов согласиться с вами: вы этого достойны! И я такой! Я ничуть не лучше и не хуже вас! Вся разница между нами только в том, что Творец создал меня мужчиной, а вас — женщиной! Он создал нас друг для друга, поймите это! Вы читаете мои мысли — и я вижу вас насквозь! Вместе мы всемогущи! Нас ничего не разделяет, ничего!
— Нас разделяют наши амбиции, — вздохнула София. — Там, где каждый из нас мечтает очутиться, есть место лишь для одного.
— И что с того? Второй может стоять рядом.
— Вы это серьезно, дядя?
— Клянусь кровью Фортуната, я никогда не был более серьезен! Вы будете первым лицом в правительстве, когда я его возглавлю.
— Первым после вас?
— Но первым!
— Не выйдет, дядя. Потому что правительство возглавлю я.
— А если это вдруг случится, я буду после вас первым лицом?
— У нас пошел откровенный разговор, так к чему нам эвфемизмы? Вы будете вторым лицом после меня, дядя; я обещаю.
— Поклянитесь княжеской клятвой, Софи, как это сделал я, иначе я вам не поверю.
— Клянусь кровью Фортуната! — промолвила София, а сама подумала: "В конце концов, как сказал Цицерон, juravi lingua, mentem injuratum gero[33]. Боги извинят меня, если я обману этого Автолика. Вернее, оправдаю его ожидания: он сам сказал, что я лжива до мозга костей!". — Итак, вы довольны, дядя?
— Я в совершеннейшем восторге, милая Софи.
— Вы слышите, как часы Пантеона бьют десять? Нам пора заняться Ульпинами, пока наши общие враги нас с вами не опередили.
— Совершенно с вами согласен. Но прежде мне надлежит воспользоваться вашим любезным предложением.
— Я снова вас не понимаю, дядя. Что вы теперь хотите от меня?
— Лично я — ничего, моя дражайшая племянница. Dixi[34], я счастлив уже тем, что развеял вашу грусть. Но моя дочь…
— Ваша дочь?..
— Да, моя дочь. Вам известно, как люблю я мою Доротею.
— Я тоже люблю ее, дядя. Вы хотите сказать, я могу для нее что-то сделать?
— Полагаю, можете. Дело в том, что моя дочь несчастна.
— В чем же ее несчастье?
— Она влюблена.
— Так это счастье, милый дядя!
— Как посмотреть, милая племянница. Доротея влюблена в человека, который не отвечает ей взаимностью.
— А-а, вот оно что. И вы хотите, чтобы я устроила счастье вашей дочери?
— Только богиня способна это сделать; задача не из легких!
— Неужели? В таком случае соблаговолите сообщить мне имя счастливца.
— Извольте: это Варг, наследный принц Нарбоннский.
Нужно сказать, внутренне София Юстина была готова услышать нечто подобное. Дочь сенатора Доротея Марцеллина была скромной девушкой, которой недавно исполнилось восемнадцать, и всегда, сколько знала ее София, всецело находилась под контролем деспотичного отца. Помимо воли своего отца княжна Доротея не осмеливалась даже выйти в город, не то что полюбить кого-то! Следовательно, брак дочери с Варгом нужен был самому Корнелию Марцеллину — но вот зачем? Тут тоже была загадка, и София Юстина с присущей ей самоуверенностью предприняла попытку эту загадку с ходу разгадать.
— Ваша дочь желает выйти замуж за человека, который бросил нам вызов?
В лице Корнелия что-то дернулось, и София поняла, что попала если не в яблочко, то в круг.
— Что вы имеете в виду, дражайшая племянница?
— А разве не этот варвар помог бежать еретикам Ульпинам?!
"В яблочко!", — мысленно воскликнула София. Корнелий даже не попытался что-либо отрицать, а лишь посетовал:
— Вы чересчур умны для женщины, милая Софи.
— Да и вы виртуоз, милый дядя, особенно для мужчины. Кто, кроме вас, додумался бы обезопасить варвара от подозрений, женив его на дочери светлейшего князя?! Мне жаль мою кузину, дядя. Вы хотите сделать Доротею несчастной: Варг ей не пара.
— Напротив: только такой мужчина способен овладеть сердцем моей дочери, не принимая ее всерьез.
"Вот оно что, — подумала княгиня, — ко всему прочему дядя хочет иметь подле Варга свою лазутчицу. Это начинает казаться опасным!".
— Мне не нравится ваша идея, дядя. Не много ли чести для варвара? В жилах вашей дочери течет кровь Великого Фортуната — а Варг почти что дикий зверь!
— Уже нет, дражайшая племянница. Благодаря вам нарбоннские галлы обратились в Истинную Веру…
— Вы святотатствуете, дядя, и даже не морщитесь! Варг презирает Истинную Веру, потому и бросил вызов нам, освободив еретиков Ульпинов! Его бы надо примерно наказать…
— О, это было бы весьма и весьма неразумно!
"Увы! После всего, что было сделано мной, дабы привязать Нарбоннию к Империи, после всех моих попыток подружиться с герцогом Круном я не могу наказывать его сына, да еще примерно, — подумала София. — Это уронит мой авторитет, и весьма, а цепные плебеи моего дяди не упустят случая облаять правительство. Но Варгу дерзость не сойдет с рук: я сделаю так, что отец сам его накажет, Кримхильду же объявит своей наследницей".
— Вы правы, дядя, — сказала она, — неразумно из-за глупого поступка мальчишки-варвара ставить под угрозу едва наметившийся мир.
— Вот и я о том, — улыбнулся Корнелий, который отлично понимал, какие мотивы движут Софией, — а отыщется ли средство укрепить этот пока еще хрупкий мир, лучшее, нежели брак между аморийской княжной и нарбоннским наследником?!
"Или брак между нашим нобилем и их будущей герцогиней", — мысленно поправила его София. Вслух она сказала:
— Я обещаю вам, милый дядя, сделать все во имя счастья вашей дочери.
Вскоре они расстались, по-своему разочарованные, но довольные друг другом. Они знали, что это была "ничья" и что основная борьба развернется в следующих партиях.
— Любимый дядя, — молвила София Юстина на прощание, — мне, право же, неловко просить вас, после всего, что вы уже для меня сделали…
— Я внимаю вам, дражайшая племянница.
— О, вы так добры!.. Отдайте мне Интелика.
— София…
— Ну что вам стоит, дядя! Ради любви ко мне — отдайте мне Интелика!
— Это невозможно. Кимон Интелик — делегат от народа.
— Я говорю о молодом Интелике, об Андрее, и вы прекрасно поняли меня, дядя. Мечтаю растерзать его; вид этого мерзавца, истекающего кровью у меня на глазах, доставит мне наслаждение.
— Вы кровожадны, дражайшая Софи. Жалкий плебей, homo trioboli,[35] не стоит вашего гнева.
— Он оскорбил меня, и я поклялась отомстить.
— Месть сиятельной княгини столь ничтожному созданию? Вы шутите. Я бы вас понял, если бы вы захотели отомстить кому-нибудь, достойному вашей мести, о прекраснейшая из смертных. Например, мне.
— Дядя, отдайте мне этого проклятого плебея, и тогда я не стану вам мстить. У вас наверняка есть на него какой-нибудь компромат.
— Еще вчера не было никакого.
— А сегодня? Постойте, уж не хотите ли вы сказать…
— Ни за что! Это было бы слишком жестоко даже для Андрея Интелика. Сколько раз я предупреждал нашу молодежь: ночью спать нужно, а не гулять по Форуму…
"Потрясающе! — с восторгом, который едва удавалось сдерживать, подумала София. — Он выдает мне для расправы всю радикальную фракцию! Ай-да аромат букетной орхидеи! Следует почаще принимать дядю в этом бассейне!".
— Милый дядя, ведь вы избавите меня от Интелика, не правда ли?
— Я подумаю, что можно сделать, милая Софи.
…Отпустив дядю, София Юстина первым делом отправила слуг на Форум. Им надлежало захватить в качестве улик цепи, которыми к "позорному столбу" были прикованы еретики Ульпины, и, соблюдая все предосторожности, снять с этих цепей отпечатки пальцев.
