Михаил Ахманов - Окно в Европу
– Теперь, – продолжил Вовк Ильич, – надо выбрать председателя Ревкома. Ему будут вручены бразды военного правления, а потому… – тут он поскреб лысину, – потому человек этот должен быть надежным, известным обществу и партии, а понеже того – организатором и вдохновителем масс. Давайте попытаемся представить, кто годится для такого дела.
– Давай, кацо, – сказал Рябой и добавил с ухмылкой: – Попитка не питка!
– Чего думать да гадать? – развел руками шорник Збых. – Лучше Ильича никто с массами не совладает! Он кого хошь вдохновит!
– Согласен, – поддержал Збыха кузнец Ослабя. – Маркуха тоже ничего мужик, сурьезный, но не совсем нашенский. А Ильич – самое то!
– Самое, – сказал каторжанин Кощей. – Зело учен в теории, но на практике от масс не оторвался. И на каторге сидел.
– А я вот про каторгу что-то не помню, – кисло промолвила Яга Путятична.
Кощей окинул ее презрительным взглядом.
– Сидел, в отличие от некоторых! Вместе сидели! В Норильском остроге! И еще в Тюменском!
– Если с этим полная ясность, и Яга Путятична довольна, ставлю вопрос на голосование, – с торжеством в голосе произнес Вовк Ильич. – Кто за то, чтобы избрать меня…
– Э, пагоди, братан! Пагади, дарагой! – воскликнул Рябой, хватаясь за пистолет. – Пагоди! Мы еще не все точки… эта… наставили!
Но перебить себя Вовк Ильич не позволил.
– Кто за то, чтобы избрать меня председателем Ревкома, а братана Рябого – моим первым заместителем?
– Вот эта харашо, эта очен правильна, – пробормотал Рябой, успокоившись и убирая руку с нагана. – Тепер давай галасоват, кацо.
Проголосовали в полном согласии, только Яга, баба-язва, спросила:
– Почему ты, Вовк Ильич, обе руки поднял?
– Потому, душенька Яга Путятична, что у меня два голоса, мой и Марка Троцкуса, – пояснил Вовк Ильич. – Ну, коли я уже председатель, сделаю ряд назначений. Збых будет чрезвычайным комиссаром по разведке и борьбе с народными врагами, Кощей займется идеологией, а Ослабя – промышленностью. Братан Рябой – мой помощник в военных вопросах. Вот все вроде и при деле…
– А я? – обиженным тоном произнесла Яга.
– Яга Путятична назначается комиссаром по защите самых угнетенных слоев населения, – с плутовской ухмылкой сказал Вовк Ильич. – Очень благородная и архиважная задача! Народ составит мнение о нас по тому, как мы отнесемся к этим униженным и угнетенным, ибо они особенно стонут под тяжкой пятой самодержавия. И кто, как не женщина…
– Леший с тобой, Вован, я согласна! – перебила Яга. – А что же Троцкус? Для него какое назначение?
– На первых порах он будет у нас заниматься изъятием зерна у деревенского богачества, но эта его работа временная, пока среди крестьян имеются такие пережитки. А как изведет братан Троцкус богатеев-мироедов под корень, так и приступит к главному – к подъему социалистического сельского хозяйства. Тоже архиважная задача!
– Этот вопрос с ним обсуждался? – спросила Яга Путятична. – Он согласен?
– А как же! Он уважает партийную дисциплину, душенька, – сказал Вовк Ильич и быстро закрыл заседание.
ГРАНОВИТАЯ ПАЛАТА
Пробежало время, и пришел тот светлый летний день, когда священства трех конфессий были призваны к князю-батюшке, чтобы отстаивать веру свою перед ним и лучшими людьми Руси. Придворный летописец Нестор, трудившийся над «Хроникой правления киевских государей, с описанием их добродетелей и великих деяний», писал об этом так:
«Сел государь Владимир на престол в Грановитой палате, а престол тот был выточен из заморского дерева палисандр и изукрашен дивно златом, серебром и самоцветными каменьями. А на государе был кафтан алого бархата с застежками яхонтовыми, и порты также бархатные, и сапоги красной кожи, и шапка княжья соболиная, а еще пояс узорчатый, кованный из золота. А в руках держал государь булаву превеликую, всю в смарагдах и рубинах, что досталась князьям киевским от Вещего Олега, и той булавой знак давал, кого желает слушать, а кому приказано молча стоять. И был в тот день государь Владимир грозен, одначе милостив, и никого булавой этой не пришиб.
Одесную от государя сидел на малом престоле наследник княжич Юрий, а ошую и назади сидели набольшие бояре, а для прочих лучших людей числом две сотни и шестнадцать были лавки вдоль стен под оконцами. И в набольших числились Близнята Чуб, первый из княжих советников, и Лавруха Посольского приказу, и Кудря казначей державный, и Смирняга приказу Благочинного, и главный воевода Муромец Илья, при сабле и в орденах. Что до других думных бояр, то под теми оконцами, что к площади, сели стоявшие за латынян и Рим, а под теми, что к Днепру, сели пособлявшие Ехипту, а за еудейску веру поначалу не был никто, понеже считалась та вера средь боярства не шибко выгодной. Ибо сказано: всяк имеет руки и пальцы к себе повернутые, и за того стоит, кто в эти руки сыпет злато.
Вышли иноземные священства, поклонились государю великим поклоном, и было их семеро. Из Ехипта Мент-хотепник из первых Амоновых волхвов, а с ним Рех-мир и Мен-хер, все в белом платье до пят и в колпаках высоких, а платье то обшито золотыми кантами, а на шее у тех ехиптян монисты в семь рядов. Латынян такожде трое: самый важный Помпоха Нум от бога Иупитера и еще Цаца Кап и Марух Гординыч. Эти в красном, и платьев на них так много было, что пошли они складками сверху донизу. На выях у них ничего не висело, одначе пальцы были в перстнях дорогих, руки – в браслетках, а на темени – веночки из золотого листа, что растет на римском древе кумпарис. Цаца и Марух не старые, а Помпоха в возрасте и в телесах и зело осанистый. Последним же было еудейское священство Ребехаим из сопредельной Хазарии, но родом точно еудей, а не поганый хазарин. Золота на нем не сверкало, и одежка была не красна, не бела, а темна и вельми поношена. Ростом он был Помпохе и Менту до нижней губы, плотью скуден, зато носат и волосат изрядно, а в повадке суетлив.
И встали священства перед государем и говорили так: Помпоха и Ребехаим сами по себе, а Мент-хотепник через толмача Посольского приказа. И когда сказали они недолгие речи, повелел государь им спорить меж собою, дабы видно было, какая вера правдивее, крепче и духом сильней. И спорили они вальяжно, друг друга не браня и скверных слов не потребляя…»
Так писал Нестор-летописец, но все экземпляры его «Хроники» были сожжены в Смутное Время, а сам он попал в лапы Рябого Кровопийцы и, как враг народа, фряжский лазутчик и чуждый элемент, определен на перековку в пролетария, причем бессрочную. Он погиб в Полуночных Краях, в Пятом трудовом концлагере, и о судьбе его стоит сожалеть, ибо немногие смертные владеют даром слова и искусством выражения мыслей с изящной легкостью. Что же до Несторовых «Хроник», то утверждают ученые люди, будто в одних местах они правдивы и искренни, а в других события приукрашены, и весьма сильно. Эпизод в Грановитой палате относится к числу последних, ибо спор священств мирным и вальяжным не был и завершился рукоприкладством. Но кое-что Нестор описывает правильно: князь Владимир и наследник Юрий действительно восседали на престолах, рядом были пять бояр из Малой Думы, а остальные, разделившись на две партии, сидели по обе стороны длинного зала. Кроме того, у входов-выходов и в самой палате стояла стража из парадной сотни с бердышами.
* * *Как было велено, говорили гости недолго. Первым – Менту-хотеп, сказавший через Гоблю-толмача, что вера его особо древняя и потому почтенная; пять тысячелетий прошло от первых пирамид, а в Египте все так же почитают Солнце-Ра, мать Исиду и Осириса, ее супруга, их сына Гора, грозную Сохмет, Тота, Птаха и остальных, а более всего – Амона, главного среди богов. И хоть имеют боги странные обличья, кто схож с шакалом, кто с бараном, это не помеха для новых прозелитов – ведь на Руси бараны и шакалы есть, а также кошки, ибисы, быки и сокола. Что до крокодилов, то можно заменить их национальным символом – скажем, медведями. Амон не возражает.
Латыняне не могли сравниться с египтянами древностью веры, и потому Помпоний Нума, говоривший вторым, больше напирал на римское могущество. Как-никак под Римом половина мира или около того; могла ли случиться такая держава без покровительства богов?… Ясно, что нет, и ясно также, что римские боги самые сильные. Они воплотились в мощь римских пушек, римской торговли и инженерного гения; нигде нет дорог, подобных римским, нет храмов выше и просторнее, нет крепостей грознее, нет законов справедливее. А значит, кто склонится к римской вере, тот получит силу, мощь и все блага цивилизации, от Юпитера и Минервы до быстроходных дредноутов и боевых цеппелинов.
Эти речи не обошлись без выкриков и поношений, хоть князь Владимир грозно стукал булавой о пол и с недовольным видом хмурился. Споспешники латынян кричали Менту-хотепу, что нильских крокодилов кормят человечиной, что Апис, священный бык, протухшая говядина, что Гор не сокол, а ворона, что к знаменитым пирамидам никто из египтян руки не приложил, а строили их инопланетные пришельцы. Но толмач Гобля не утруждался пересказом тех поносных слов, так что Менту ничего не понял, принимая их за дань восхищения. Когда же заговорил Помпоний Нума, пришла очередь отыграться Микуле Жердяичу с присными, и разошлись они так, что князь велел бросить в выгребные ямы двух суздальских бояр, четырех калужских, а к ним еще и тверского. Но и там, барахтаясь среди картофельных очисток, кричали они скабрезности про шалаву Венус, прохиндея Ганьку и каннибала Иупитера.
