Василий Звягинцев - Одиссей покидает Итаку
— Привыкай. После того, что мы с вами успели сотворить со временем, я уже ни за что не поручусь. С нами может случиться все, что угодно. И жаловаться будет некому…
— Отчего же обязательно жаловаться? Вот Алексею вообще жаловаться грех… — машинально съязвил Новиков, имея в виду не только историю со «Спортлото», но и всю его эпопею.
— Может, о чем другом поговоришь? — резче, чем следовало, отозвался Берестин. — Скажи лучше, куда ехать…
Ему было неприятно присутствовать при разговорах Новикова с Ириной, в эти моменты она очень менялась, становилась непохожей на себя, и его это злило, хотя, как человек воспитанный, он всячески старался этого не показать. Не говоря даже о разнице между четырьмя месяцами знакомства и десятью годами дружбы, главную роль в их разном отношении к Ирине играло то, что для Берестина она была представительницей высшего разума, которую он полюбил, для Новикова же — старинной, с юности подружкой, которая через много лет попала в какую-то глупую историю с пришельцами. Ни Ирина, ни тем более Новиков не посвящали Берестина в тонкости своих отношений. Старый знакомый, который помог Ирине исправить последствия берестинского опрометчивого поступка, — и все.
Вот и сейчас Берестин почувствовал острый укол ревности. Он написал свои записки отнюдь не для опубликования и презентовал их Ирине, чтобы она лучше поняла его к ней отношение. А она, получается, давала их читать Новикову. Это было как измена, насмешка над его доверием и откровенностью. И так их с Ириной отношения складываются трудно и странно. Поначалу она дала понять, что готова пойти ему навстречу, и вдруг все изменилось, стало зыбким и неопределенным. Они по-прежнему часто встречались, проводили вместе вечера, но — не более. Любая его попытка форсировать события, привести дело к логическому развитию и соответствующему результату, вплоть до свадьбы, наталкивалась на неявное, но твердое сопротивление. А тут еще этот Новиков возникает то и дело, со всей его раздражающей манерой иронизировать, затевать споры…
Промелькнули за окнами фермы Крымского моста, и Берестин вовремя свернул налево, хотя и был здесь всего два раза.
Андрей успел сварить кофе, поставил, для успокоения нервов, кассету с записями Гершвина, и тут появился Шульгин. Минут через пятнадцать пришел и Левашов.
— Все чисто, босс, — доложил Шульгин, то ли продолжая валять дурака, то ли настраиваясь на предстоящую роль.
— Молодец. Хвалю. Можешь себя за это стимулировать… — Новиков кивнул в сторону спрятанного среди книжных полок, но хорошо известного Шульгину бара. — У тебя как? — повернулся Андрей к Левашову.
— Нормально. Никаких шевелений в районе объекта. А мои замки без динамита до утра не вскроют.
— Ну, значит, заседание продолжается. Вот, Ира, наш эксперт по ксенопсихологии утверждает, что никаких технических сюрпризов нам опасаться не нужно. Это приятно, разумеется, но непринципиально. Главное для нас что? Я бы хотел знать, допускает ли их нравственное чувство, а также позволяют ли инструкции применять на Земле силу против местных жителей. Вот это ты нам, пожалуй, освети…
— Ты что, действительно с ними воевать собрался? — с искренним удивлением спросила Ирина.
Она до сих пор считала, что речь идет о том, чтобы помочь ей как-то скрыться, избежать встречи с агентами.
— Ну, что мы собираемся — это сейчас не тема. Но если дойдет до конфликта, на что нам ориентироваться? Могут они начать, скажем, стрелять или иным путем нарушать постоянство нашей внутренней среды, как изящно выражаются авторы инструкции к гомеостату Алексея?
— Понимаешь… Никаких специальных правил на этот счет я не изучала. Но мне кажется, что категорических запретов нет…
— Если исходить из моего небольшого опыта, — сказал Берестин, — то, судя по наличию в квартире на Столешниковом пистолета с боезапасом, пацифистами и толстовцами их не назовешь…
— Ясно. Придется учитывать.
Шульгин хмыкнул.
— Пришельцы, значит, могут делать что хотят. А как мне быть, если я в них даже не верю? И никто не верит. Ни участковый, ни Комитет, ни АН СССР. Но если мы с ними что-нибудь сделаем, поступят с нами по всей строгости. Прелесть, перспектива!
— Вот и имей это в виду. И не превышай…
— О чем вы, ребята? Даже не думайте! Не хочу хвалиться, но я и то с каждым из вас могла бы справиться. А там перед вами не слабая женщина, а настоящие специалисты будут. — Ирина от возбуждения поднялась с кресла, нервно заходила по комнате.
Улыбка на губах Шульгина стала отчетливо двусмысленной.
— Это, допустим, еще большой вопрос…
— Да, Ира, это действительно вопрос. Кое-что и мы можем. Саша вот у нас, между прочим, ниндзя. Не высшего класса, но все-таки…
Новиков говорил правду. Лет пятнадцать назад Шульгин от нечего делать выучил японский язык, а впоследствии, когда работал на Дальнем Востоке, нашел на чердаке у квартирной хозяйки целый чемодан бумаг: дореволюционные письма и дневники участника Русско-японской войны, капитана генерального штаба, и среди этих бумаг — пять толстых рукописных тетрадей на японском. Старательно переписанный труд семнадцатого века «Бансен Сюккай» со всеми приложениями, где излагалась теория ниндзюцу — искусства проведения тайных операций. Оставаясь невидимым.
Шульгин все прочел и приступил к практическим занятиям. Сначала с помощью хабаровских фокусников, жонглеров и акробатов. Ежедневными изнурительными упражнениями он довел до возможного совершенства заинтересовавшие его способы и приемы. Истинным ниндзя, конечно, не стал, но кое в чем вышел далеко за пределы нормальных человеческих возможностей.
И Новиков в своих планах отводил этим его способностям существенное место.
— Глупости! — раздраженно бросила Ирина. — Если они захотят меня отсюда убрать, вы им не помешаете…
Шульгин хмыкнул и с подчеркнутым безразличием отвернулся к окну. Андрей спросил:
— Ты как-то говорила, что чем больше человеческого в твоих соплеменниках, тем меньше инопланетного — так?
— Конечно. И физически, и интеллектуально…
— Они, как я успел заметить, весьма человекообразны. Значит, их физические возможности примерно на нашем уровне?
— Да. Если точнее — на оптимальном для человека данного физического склада.
— Среднего или специально тренированного?
— Скорее среднего. Возможности абсолютно здорового, занимающегося спортом — не для рекордов, а для поддержания формы — человека. Так будет вернее всего.
— С этим ясно. — Новиков, похоже, был удовлетворен. — Но, помнится, ты что-то такое говорила про растянутое настоящее? Поясни. Эта штука мне как раз не нравится…
— Знаешь, это трудно сразу объяснить. В какой-то мере это философская категория. При определенных условиях, с помощью универблока, можно создать поле автономного времени, в котором все процессы протекают иначе. Возникает иное понятие об обратимости явления. Коротко не объяснишь… Ну вот, если бы у меня сегодня был при себе универблок, настроенный на тот режим, то, когда я заметила грузовик — и даже в момент столкновения, но пока не зафиксировались необратимые явления происшествия и не возникла новая цепочка следствия, я могла бы все вернуть назад, развести машины и проехать по-другому. Как на видеопленке — отмотать назад, стереть и записать новое изображение. Вот, грубо, что-то в этом роде…
— Хорошо, кое-что понятно…
Тут оживился Левашов.
— А ты покажешь, как это можно делать? — По его глазам отчетливо читалось, что новая идея для него гораздо интереснее и увлекательнее, чем планируемая Новиковым кампания.
Андрей тоже это заметил.
— Это не так просто, — ответила Ирина. — Ты бы мог, скажем, на словах объяснить первому встречному, как, имея в руках отличную скрипку, исполнить Сарасате?
— Стоп, стоп… — вмешался Новиков. — Как только закончим, Ирина первым делом обучает Олега растягивать Сарасате… То есть время, конечно. Это будет его гонорар. А Левашов, в свою очередь, обязуется создать Ирине соответствующие условия. Личную безопасность, как минимум… Договорено. Поехали дальше…
Берестин снова ощутил приступ раздражения. Все происходящее представилось ему откровенным балаганом. Собрались три, на первый взгляд, серьезных человека и вот уже второй час занимаются черт знает чем. Тешатся бесцельным трепом, рисуются, как могут, перед Ириной и ничего сколько-нибудь разумного не предлагают. Он-то думал, если все действительно правда, так они выдвинут реальный план, а тут — сплошное словоблудие, дурацкие разговоры о вооруженной борьбе с пришельцами, интеллектуальное пижонство. Он все свое раздражение и высказал единым духом, не очень заботясь об изяществе выражений.
Выговорившись, он увидел, что все трое смотрят на него не возмущенно и не обиженно даже, а с сочувствием.
