Игорь Пресняков - Банда Гимназиста
– Жихтарим помаленьку, плывет лодочка блатная, – отозвался Тыхтун. – Вот только Ленька Басманчик сгорел, повязали его легавые.
– Допрыгался, значит? – нахмурился Фрол.
– Фраера трекают, будто он поначалу в допре парился [95], а потом его на гепеушную кучумку [96] перевезли.
– Неужто сычи чертовы [97] сами не управились? – поднял брови Федька.
– Так они нам рапортов не пишут! – рассмеялся Володька.
– И без рапортов ясно: падлу чекисты готовят, – ухмыльнулся Фрол. – Иначе к чему Басмана к себе тягать? Не того полету он птица.
– Как сказать, – не согласилась Ляля. – Паренек он деловой.
– Может, и так, – пожал плечами Федька. – Да только с его «делами» у легашей запарки-то не будет: любил Басман пофорсить, тузом покорячиться [98]. Чего фараонам мудрить? Сыч накрапает исповедь, и – поволокут пред светлы очи патриарха [99].
– Да будет уж тебе, Федя! – скривилась Ляля.
– В натуре, хватит тащить нищего по мосту [100], – согласился Фрол. – Пора и подгорчить [101].
После того как все выпили и закусили, Фрол вышел с хозяйкой на кухню.
– Нужда мне с Умником потрекать. Дозволишь? – спросил он.
– Законно, Федя. Обожди, я его кликну.
* * *Попыхивая папироской и, по своему обыкновению, небрежно развалясь на стуле, Фрол с минуту разглядывал Заварзина. Володька напряженно уставился в пол, не смея начать разговор прежде прославленного налетчика. До сегодняшнего вечера Умник видел Федора лишь однажды, да и то мельком. Заварзина удивила способность Фрола быть внешне расслабленным и вместе с тем сохранять готовность к действиям.
– Баяли мне, что ты хорош в деле, Володя, – наконец нарушил молчание Фрол.
– Пустое, – смутился Заварзин. – Нам до ваших не достать.
– И все ж молва о тебе идет добрая. По сердцу слава-то, а? – усмехнулся Федька. – Работенка есть фартовая.
– Для меня? – округлил глаза Володька.
– В натуре. Ты – парень на катушках [102], не кукливый, Закон чтишь. Да и орава [103] твоя под стать, на характер взять трудно [104].
– А что за фидуция? [105]
– Грант. Кассу будем брать. Каждый из твоих архаровцев получит по двадцать косых [106]. По две задатку. Ваша забота – прикрыть нас с улицы.
– Алмазно! [107] – запальчиво воскликнул Володька, но тут же осекся. – Енгин [108] большой?
– Приличный. Потумкай, пошепчись с поддужными. И будь на фонаре [109], я тебя сам отыщу, – заключил Фрол.
Глава XV
В назначенное время Полина вышла из дома.
У ворот ее ожидал Андрей и незнакомый молодой мужчина. Рябинин рекомендовал Старицкого Полине. Георгий с легкой улыбкой, но довольно учтиво приложился к ручке. Полина представляла его не таким: «Уж очень современный, что ли. А походка и вовсе не армейская». Глаза Георгия ей, впрочем, понравились – умные, цепкие. «Непростые!» – заключила она.
* * *На просторной веранде был уже накрыт стол. Как радушный хозяин, Старицкий предлагал закуски и вино; Полина чувствовала себя немного скованной; Андрей сиял.
Говорили о летнем отдыхе. Вспоминали курортные байки и истории. Понемногу Полина втягивалась в разговор. Георгий был галантен и обходителен, старался подыграть ей.
– Интересно поглядеть, каково нынешнее общество на водах, – сказал Андрей.
– А все такое же, – махнул рукой Старицкий, – променады у источника, романы, скука и поиски приключений.
– Сборище почти что лермонтовское, – хохотнула Полина. – Только вместо блестящих мундиров – суровые френчи и гимнастерки. В твоем, Андрей, коленкоре можно смело покорять девичьи сердца.
– М-да, гардеробы уже не те, – покосившись на Полину, кивнул Георгий.
– А чем же плох мой коленкор? – разыгрывая обиду, бросил Андрей.
– Смахиваешь на Грушницкого, – рассмеялся Старицкий.
– Мы шутим, вовсе нет, – улыбнулась Полина. – Хотя сегодня предпочтительнее быть Грушницким – Печорина честят за индивидуализм, жестокость и эгоизм. Грушницкий – жертва, а их у нас любят.
– Прости, это ты к чему? – не понял Андрей.
– Так, к слову. «Герой нашего времени» – один из моих любимых романов. Тонкое произведение, правдивое.
– А что вас, Полина, привлекает в Печорине? – спросил Старицкий.
– Разве я сказала, что он мне нравится? – она пожала плечами.
– Мне показалось.
Полина задумалась:
– Ну, мы не на комсомольском собрании… Пожалуй, вы правы, Печорин определенно притягателен.
– Но ведь он – холодный эгоист! – усмехнулся Георгий. – Губит Бэлу, глумится над княжной Мэри.
– Я говорю не о его недостатках. Печорин – индивидуальность, он не похож на других. Он силен своей независимостью, презрением к смерти, ко всему суетному. Другое дело – в чем подобные качества выражаются. Однако, при всей порочности, Печорин все же привлекателен.
– Извините, Полина, но вы рассуждаете совсем по-женски, – снисходительно улыбнулся Георгий.
– Да! – твердо ответила она. – А почему нет? Для ума пишут философы, а литераторы – для души.
– Справедливо, – согласился Старицкий. – Далее?
– Далее – не буду скрывать, что меня, как женщину, влечет сила, способность на поступок. Согласитесь, Георгий, зачастую у прекрасного и дурного поступка одна исходная основа – воля, сильные качества души. А что еще нужно нам, слабой половине, как не быть рядом с таким человеком?
– Насчет «способности на поступок», раскольниковщины и толстовства – это к товарищу Рябинину. Он в больших писателях – специалист, – Георгий развел руками.
– Уходите от темы? – прищурилась Полина.
– Не смею спорить с дамой, – поклонился Старицкий.
– Приличиями прикрываетесь?
– И ими тоже.
– Раз уж начали вести подобный спор, предлагаю перейти от категорий чувственности к категориям ума, – вставил Андрей.
– Вот ты и начни, – предложила Полина. – Будет отсиживаться в нейтралитете!
– Действительно, начинай-ка, брат, любимую тему о «твари дрожащей» и наличии у нее всяческих прав, – подхватил Георгий.
– Неужто вам интересен этот застарелый спор? – поморщился Рябинин. – После наших революций подобная тема себя исчерпала. Пресловутый «маленький человек» реализовал свое «природное право» на изменение жизни. Не берусь судить, получил ли он то, что хотел, однако приходится довольствоваться тем, что есть.
В Советском государстве любая более или менее разумная «тварь» имеет возможность участия в любом политическом и хозяйственном процессе, причем весьма успешно. Вчерашние «униженные и оскорбленные» командуют главками, заводами, армиями, распределяют финансы. Лермонтовский Печорин – личность, безусловно, сильная, способная на «поступок». Однако любой поступок неотделим от той среды, в которой находится человек. Печорин жил в XIX веке, во времена, как теперь говорят, старорежимные. На какой «поступок» он, дворянин и верноподданный его величества, был способен? Волочиться за светскими дамами скуки ради, или для сохранения чести драться на дуэлях?
Будь Печорин постарше, сумел бы, при его храбрости и талантах, выдвинуться в войне с Наполеоном, сделать блестящую карьеру. Интересуйся он политикой и всякого рода «идеями», может быть, вместе с декабристами гремел бы кандалами в Нерчинском остроге. На какие «поступки» могла подвинуть его мирная российская жизнь тридцатых годов прошлого века? Уехать сражаться за свободу Греции, как пушкинский Сильвио, и сгинуть там, как Байрон? Подобные вещи хороши для натур романтических и возвышенных. Печорин же – циник, человек, знающий жизнь, да еще и отравленный атмосферой петербургского света. Он воспрял на Кавказе – горный воздух восстановил его душевные силы. А для чего? Гоняться за горцами, пить с офицерами водку и ждать с оказией скучных писем из дому? Этому рады люди сурового долга, простые и честные, как Максим Максимыч. Для них несение государевой воинской службы – высшая добродетель и их «сильный поступок». А наш герой не таков! О таких, как Печорин, говорят: родился не в то время, не в том месте и занят не тем, чем надобно.
– Значит, ты хочешь сказать, что для «поступка» нужны определенные условия? – недоуменно спросила Полина.
– Для поступка «наполеоновского свойства» – очевидно. А вообще сила поступка – дело сугубо индивидуальное. Вот сейчас говорят: бывший дворянин, классовый враг, перешел на сторону Советской власти, порвал с прошлым, отдался служению народу. Поступок? Несомненно. Однако для некоторых было поступком не изменить принципам, но в то же время и не ввязаться в братоубийственную войну. Для принципиальных людей нейтралитет и бездействие – тоже «поступок».
– В твоих рассуждениях многовато политики, – резюмировала Полина. – Я говорила о чисто человеческих «поступках» в бытовых, скучных, но подчас сложных ситуациях.
