Андрей Ерпылев - Запределье. Осколок империи
Но ни в какие кусты порскать рядовой Столетов не собирался. Не для того еще мальчишкой занимался в секции французской борьбой, вступил в Осоавиахим,[15] стрелял из винтовки по картонным мишеням, бегал в противогазе. Сколько раз играли арбатские подростки в «красных и белых», во «взятие Перекопа» и «оборону Царицына», горячо завидуя своим отцам и старшим братьям, успевшим пролить кровь за советскую власть на многочисленных фронтах Гражданской. Мог ли он тогда надеяться, что удастся сойтись лицом к лицу с «гидрой империализма», увидеть врага не на экране кинематографа «Арбатскоий арс», а вот так — сжимая в руках винтовку.
В ушах комсомольца Столетова все еще звучали слова батальонного комиссара товарища Островцева:
«Десять лет минуло с тех пор, как Красная Армия сломала хребет врагу в Крыму, восемь — как сбросила последних недобитков в Тихий океан, позволив советскому народу вздохнуть спокойно и вернуться к мирному труду. Но никак не успокоится гидра империализма, вновь и вновь посылая на нас своих кровавых наймитов. Басмачи в Туркестане, белополяки на Украине, белоказаки на Кубани, савенковцы, антоновцы — какую только мразь не доводилось нам за прошедшие годы беспощадно карать пролетарской рукой. И вот теперь злобный враг решил ужалить советскую республику в самое сердце…»
И вот теперь — в бой. Никакого страха Егор не испытывал, наоборот, все его существо пело от радости, от предвкушения, от причастности к сонму героев. Молодой человек мечтал, как, отслужив срочную, вернется обратно в Москву возмужавшим, широкоплечим, с такими же тремя треугольничками в петлицах, как у отделенного Макаркина, и все встречные девушки не будут сводить с него глаз, а мужчины завистливо перешептываться. А он, слыша тихое: «Вот он… тот самый…» только шире расправит плечи и небрежно смахнет несуществующую пылинку с блестящего ордена на груди. Совсем такого же, как у товарища батальонного комиссара…
Поэтому, когда отгремели орудийные залпы и прозвучала команда «В цепь ра-а-зделись!..», ни в чем не сомневаясь и презрительно поглядывая на бледных товарищей, кое-кто из которых суетливо осенял себя крестным знамением, опершись на приклад, легко выпрыгнул из неглубокого окопа, отрытого вчера, поправил буденовку и встал на свое место в цепи.
Идти по заросшему каким-то неизвестным коренному горожанину бурьяном чуть кочковатому полю было легко. Ставшая привычной за несколько армейских месяцев винтовка удобно лежала в огрубевших от непривычной работы ладонях, скатанная рулоном шинель через плечо совсем не мешала, теплый ветерок приятно овевал лицо. Сколько раз вот так приходилось уже ходить в учебную атаку. Скоро, когда до вражеских траншей останется всего ничего, прозвучит команда, и цепь бегом устремится вперед, раздирая рот в громовом «ура», чтобы несколько минут спустя спрыгнуть с глинистой насыпи и пырнуть штыком в брюхо набитый соломой манекен… Тут, правда, будут не манекены, а живые люди, но какая, в сущности, разница?
«Ты, паря, главное, не в пупок ему, аспиду, тычь, — послышался в ушах деловитый голос отделенного. — Посеред брюха ткнешь — ей-ей в хребет угодишь. А тут, считай, пропал штык. Зажмет как в деревяшке, пока вытаскивать будешь — тебя на тот свет отправят… В рукопашной это дело легкое… Ты рядом с пупком бей. Там мягко, ничего не помешает. Выдернул, и дальше пошел…»
Егор вспомнил, как на первом занятии по штыковому бою чересчур усердно засадил штык в мягкое соломенное брюхо и потом едва не поломал штык, плотно засевший в толстой березовой жерди, на которой манекен этот торчал, как пугало на огороде. А смеху-то вокруг было… Молодой солдат тоже непроизвольно улыбнулся, вспомнив «распеканцию», полученную от отделенного.
Впереди что-то часто защелкало, как бывало, когда бабушка жарила на сковородке подсолнечные семечки. Негромко и совсем нестрашно. И зыкнувшие высоко над головой «шмели» тоже не испугали Егора. Чуточку не по себе стало, когда шедший в десяти шагах справа боец Михайлов споткнулся на ровном месте, упал на колени, а потом свалился лицом в бурьян, выбросив далеко вбок руку с винтовкой. «Не стоять! Сомкнуть строй!..» — прозвучал справа неузнаваемый голос Макаркина, и боец, как учили, сделал три шага вправо, видя, как следующий за упавшим боец Ахметшин делает то же самое, тем самым сужая брешь в цепи.
— Отделение… беглым… — прозвучала команда, и Егор вскинул винтовку к плечу, целясь в прогал между спинами идущих в первой цепи. — Огонь!
Это боец Столетов любил и сразу поймал на прыгающую мушку темный бугорок, едва выступающий над рыжей кромкой чужого окопа. Времени целиться не было, потому что слева и справа уже трещали выстрелы. Егор подушечкой пальца прижал спуск, с радостью почувствовал, как приклад мощно толкнулся в плечо, и торопливо передернул затвор, дослав новый патрон в ствол.
Щелканье «семечек» впереди сменилось стрекотаньем швейной машинки, и сразу два бойца справа, синхронно, как клоуны на цирковом представлении, кувыркнулись в траву. Посмотреть, что с ними случилось, было некогда — надо было вынуть из подсумка новую обойму, чтобы зарядить винтовку. Боец отвел глаза лишь на миг, а когда взглянул вперед снова, сжимая в левой руке гребешок обоймы, перед ним уже никого не было.
«Что за черт?» — только успел удивиться он, на бегу перепрыгивая какой-то округлый бугорок в траве, оказавшийся лежащим ничком бойцом в такой же, как у него, буденовке, как что-то будто молотком ударило по руке, прямо по «электрической косточке», и скользкая «пачка» патронов вывалилась из сразу ставших ватными пальцев. Не понимая, что делает, Егор остановился и нагнулся за пропажей, канувшей в траве, но земля вдруг сама собой провернулась под ногами…
«Что со мной?» — думал он, лежа в траве навзничь и глядя в такое теплое и светлое, голубое летнее небо…
Повинуясь команде, бойцы с винтовками наперевес бежали вперед, перепрыгивая через тела сраженных плотным вражеским огнем товарищей, и падали сами…
* * *— Эх, хорошо потешились! Вон сколько наворотили…
Есаул Мироненко швырнул в ножны шашку и пятерней отер щедро забрызганное чужой кровью лицо. Не только чужой — шальная пуля сорвала клок кожи с виска казака, и теперь его кровь мешалась с кровью зарубленных им красноармейцев, превращая его и врагов в кровных братьев. Каина и многочисленных, на одно лицо под ненавистной буденовкой близнецов-Авелей…
— Перевяжи голову, — отвернулся атаман.
— Зацепило? — недоуменно посмотрел на окровавленную ладонь рубака. — А я смотрю — фуражку как ветром сдуло! Еще б чуть-чуть влево и поминай, как звали…
— Командуй отступление, есаул.
— Вы что, ваше благородие! Виноват, ваше высокоблагородие… Мы ж разбили красных! Поле боя наше!
— Отступать, — Коренных был непреклонен.
— Почему?
— У тебя какие потери, есаул?
— Да… — казак почесал зудевший висок. — Сотни полторы — две…
— И ополченцев с полтысячи повыбило… Да раненых множество… Отступаем. Отряди команды, чтобы по-быстрому собрали трофейное оружие. Пленных не брать.
Не слушая возражений подчиненного, атаман повернул Марса и поскакал к палаткам, спрятанным в небольшой лощине: штаб и госпиталь следовало свернуть в первую очередь.
Очередная победа над красными не радовала: наскоро допрошенные пленные, взятые в самом начале боя, когда цепи красноармейцев, остановленные пулеметным огнем в упор, частью были выбиты, частью отброшены назад, огорошили. Выяснилось, что наступал на позиции Добровольческой Армии вовсе не собранный «с бору по сосенке» из гарнизонов окрестных городков сводный полк, как утверждали раньше разведчики, а регулярная пехотная дивизия, переброшенная в губернию с Урала. А на подходе — еще. Да подкрепленные артиллерией, броневиками и даже танками. И противопоставить им атаман мог лишь хорошо организованную оборону.
Алексей объехал глубокую воронку в пять аршин шириной, над которой все еще поднимался синеватый дымок. Шестидюймовка,[16] не иначе. А у него в распоряжении — только десяток стареньких трехдюймовок, снарядов к которым — кот наплакал.
Высоко над головой гулко лопнул снаряд, оставив в воздухе стремительно расплывающееся зеленоватое облако. Еще и еще один…
«Шрапнель? — пригнулся в седле атаман, ожидая разящего дождя осколков. — Не похоже…»
Косматые клочья, вспухающие в небе одно за другим, сливались в мутную пелену, медленно опускающуюся на позиции с залегшими было, но не дождавшимися осколков и снова поднявшимися на ноги «добровольцами».
«Что за ерунда? — недоумевал Коренных, понукая Марса, упершегося и категорически отказывающегося идти вперед. — Дымовая завеса?..»
Ветерком вдруг донесло приторный, смутно знакомый запах, от которого разом защипало в носу и зажгло глаза…
