Александр Мазин - Герой

Первая волна уже прокатилась по лагерю степняков, выбив, выкосив всех, кто не спал, кто вскочил, готовый дать отпор внезапному нападению. Теперь печенежский стан лежал перед Духаревым, как ощипанный гусь. Выпотрошить — и на вертел.

Пели русские стрелы, сшибая вскакивающих спросонья заполошенных печенегов, навылет прошивая кожу кибиток.

Прямо перед Духаревым возник из ночной дымки высокий шатер. Сергей гикнул, и Калиф с галопа ударил в шатер прикрытой стальной кисеей грудью, опрокинул, завизжал не хуже печенега, толкнулся ногами от мягкого, споткнулся. Духарев, откинувшись назад, помог коню удержать равновесие, полоснул мимоходом саблей по шевелящемуся под тканью, и дальше, дальше...

Печенежский лагерь кончился внезапно. Духарев еле успел осадить коня, чтобы не сшибить Святославова конного гридня, одного из тех, что оцепили стан и били тех копченых, что пытались уйти.

Духарев пронзительно свистнул, останавливая своих. И еще раз засвистел, разворачивая в новую атаку.

Минут через десять всё было кончено.

Из шести тысяч Хоревой осталось не более трехсот. Да еще те копченые, что были не в стане, а с табунами. Эти сейчас удирали без оглядки, неся в степь весть о возвращении страшного князя-пардуса.

Понурые, потрепанные печенеги стояли посреди разгромленного лагеря и ждали воли Святослава. То есть — ничего хорошего. В лучшем случае — позора, в худшем — смерти. Каждый наверняка сейчас мысленно хулил своего большого хана, который опрометчиво привел их к стенам Киева.

Большой хан Кайдумат тоже был здесь. Стоял, спутанный арканами, и мрачно смотрел в землю. Пять минут назад он сам искал смерти, но умереть в бою ему не дали. Спутали, стреножили, как жеребца, назначенного в заклание.

Недавно всевластного хана подтащили к князю, бросили его к ногам жеребца.

— Поднимите его, — велел Святослав.

Подняли.

— Зачем пришел? — по-печенежски спокойно спросил князь.

— К тебе в гости, — хан поднял голову. Лицо — в пыли и крови. Но в глазах нечаянная надежда. Вдруг — жизнь? — Я тебе не враг, великий князь. Хоть у воинов своих спроси! Я их в город пропустил.

— Пропустил, значит? — произнес Святослав, будто бы раздумывая. — Моих воинов — в мой город. А мог бы не пропустить?

— Мог бы!

— Не пропустить моих воинов, на моей земле, в мой город?

Кайдумат сообразил, что ляпнул не то:

— Я могу быть твоим союзником, — не очень уверенно произнес он. — Хоревой — могучие воины!

Длинные усы князя дрогнули — князь усмехнулся.

Уцелевшие степняки, сбитые в кучу дружинниками-русами, могучими не выглядели.

— На моей земле только я решаю, кому и куда идти, — сказал Святослав.

— Да, да, ты, князь! — поддакнул Кайдумат.

— ... А когда меня нет, решает мой сын, — не обращая внимания на слова печенега, продолжал Святослав. — Или ты, хан, решил, что теперь великий князь киевский — ты?

Кайдумат подавленно молчал. Он понял, что надеялся напрасно.

— А союзники такие мне не нужны, — холодно сказал Святослав. — Вы никчемные воины, Хоревой. Икмор! Убить всех!

И покинул разгромленный стан.

А через некоторое время у киевских ворот протрубил рог, деревянный брус засова со скрежетом вышел из пазов, створы распахнулись, и стольный град Киев принял своего князя.

Глава седьмая

Княгиня Ольга слегла в день победы. Словно только ждала возвращения сына, чтобы ослабеть.

А Киев праздновал освобождение. Ставили столы на майданах. Катили вниз бочки пива и медовухи из княжьих погребов. Теперь беречь ни к чему — снята осада. Чудным образом прознав о том, что печенегов разбили, еще до полудня подошли к Подолу первые лодки с той стороны Днепра: с дичью, рыбой, блеющими овцами. Но продовольствия в городе теперь хватало. Все запасы печенегов (а их незваные гости награбили немало), их табуны, бурдюки с вином и кумысом достались победителям.

Киев гулял. Всем было хорошо: от последнего холопа до самого великого князя. Все отдыхали. Разъехались по домам гридни — у кого были дома. У кого семей не было, или — остались далеко, простали чарку за чаркой в Детинце, славя удачу своего батьки. Всё удается великому князю Святославу. Вятичей взял, хузар взял, «черных» булгар побил, ясов с касогами примучил, на службу себе привел. Придунайские земли булгарские под себя взял. С ромеями дружен, печенегов держит как псов цепных, а сорвутся — башку разобьет. Хорошо Киеву под таким князем... Пока он рядом.

— Зачем ты печенегам отдаться хотела? — спросил Святослав.

Только к вечеру сумел сын выбраться к матери. Дружина не отпускала. Прошел через двор в Ольгину часть. Здесь было тихо и пустынно. Теремные дезки и холопы ушли веселиться.

«Оставили княгиню одну! Всех выпорю!» — раздражаясь уже только одной этой пустотой и тишиной, подумал Святослав, поднимаясь в горницу.

Но княгиня была не одна. С ней была жена воеводы Серегея, лекарка Сладислава. От этого настроение у князя окончательно испортилось. Сладислава напоминала ему жену, умершую, пока он был в походе. Сколько с тех пор у Святослава было наложниц... А свою угорочку-жену забыть не мог. Из всех сыновей, от него рожденных, Святослав признал только троих: Ярополка да Олега. Еще Володимира. Матери его князь уже и не помнил. Но тот все же первенец.

— Выйди, — коротко бросил князь Сладиславе. Женщина молча поднялась, взяла тяжелую книгу, из которой княгине читала, поклонилась (не в пояс, только — головой) и вышла.

Святослав опустился на стул, прежде занятый лекаркой. Жилистый, широкий. Воин. И пахло от него, как от воина: потом, дымом, железом. Пришел, а что говорить — не знал.

— Здавствуй, мать.

— Здравствуй, сын.

— Хвораешь?

— Сам не видишь?

— Вижу.

Помолчали. Потом князь не удержался, спросил о том, что мучило:

— Ты зачем печенегам отдаться хотела, мать?

Ольга ответила не сразу. Лежала, опираясь на подушки, смотрела на сына. Лгать ей не хотелось. Ложь — грех. А грешить тому, кто одной ногой уже через кромку переступил, — совсем плохо. Но правду говорить тоже не хотелось, потому что знала княгиня: сыну эта правда очень не понравится.

— А зачем ты нас печенегам оставил? — вместо ответа спросила она, приподнявшись на подушках. На недолгое время в ней снова проглянула прежняя Ольга: жесткая, суровая, требовательная. — Умчался за Дунай, бросил мать, детей бросил, вотчину!

— Не бросил, — хмуро ответил великий князь. — Я за себя Ярополка оставил.

— Мал еще Ярополк для княжьего стола!

— Ничего. Пускай учится. А ты ему советом поможешь. До сей поры разве не ты мои земли держала? Не жаловалась. Вон, Вышгород твой, считай, вровень с Киевом поднялся.

— Уже не мой он теперь, Вышгород. Теперь моего в этом мире немного осталось. Теперь всё — твое. И Киев — твой, и Вышгород.

— Киев — Ярополков, — возразил Святослав.

— Твой! Здесь твоя земля. Киев, Вышгород...

— А еще — Итиль хузарский, и Тмуторокань. И булгарские земли. И не Киев теперь град мой стольный, а Переяслазец булгарский. Там — сердце земли моей. — И зная, что может потешить его мать, добавил: — Там вина сладкие и фрукты дивные. Туда все пути сходятся. Там до Константинополя — рукой подать. Оттуда потекут ко мне парча да злато, серебро и кони. Там наши кожи да мех, да воск. Все, что родит земля от Новгорода до Киева, знатный доход принесет. И дружина моя сыта будет, сильна и богата. Все вои лучшие ко мне придут. Что нам тогда печенеги? Пыль под копытами!

Не убедил, похоже.

Княгиня бессильно откинулась на подушки. Дышала с хрипом, щеки запали...

— Значит, уедешь?

— Уеду! — решительно заявил Святослав. — Печенегов не бойся. Больше не придут.

Ольга не ответила. Некоторое время оба молчали. Потом княгиня сказала еле слышно:

— Не уезжай, сын. Погоди пока... Пока я умру. Чую: недолго осталось.

— Что ты худое говоришь, матушка! — Святослав коснулся мозолистой ладонью иссохшей, проросшей взбухшими венами руки матери. — Зачем так говоришь?

— Знаю. Обещай, что не уедешь.

— Обещаю, — после паузы произнес великий князь.

— Еще обещай, что похоронишь меня по-христиански.

Святослав нахмурился, заиграл желваками... Но потом все-таки выдавил:

— Обещаю.

Выпустил руку матери и встал. Ольга закрыла глаза.

Бесшумным шагом Святослав покинул горницу. Он был очень сердит.

— Иди к ней, лекарка! — бросил он ждавшей за дверью Сладиславе. — Нет! Погоди! Это правда, что она умирает?

— Правда, — спокойно ответила Сладислава. — Все люди умирают, князь.

Святослав развернулся стремительно, бросился вниз по лестнице.

— Коня! — рявкнул князь. И умчался.

Сладислава вздохнула и вошла в покои. Сердце ее чуяло недоброе. Беду. И беда эта была больше, чем смерть княгини. Беда — это перемены, которые за этой смертью последуют. И не верилось Сладиславе, что это будут перемены к лучшему. Одно утешало: здесь ее муж. И пока он здесь — защитит. Но что будет, когда он уедет? А уехав, вернется ли?