Изыде конь рыжь... - Kriptilia
- И давно этот концерт? – поинтересовался Нурназаров.
- Четвертый час пошел. Они, видно, речи читать привычные... – откликнулся регистратор, приникая к планшету. – Седьмой лист, господин следователь!.. Иное даже и ничего.
Во тьму, во тьму, во тьму...
- Переведите его в обычную камеру, – велел Рустам.
- Простите, господин следователь, не могу. – Унтер медленно встал и так же медленно вытянулся во фрунт. – Права не имею. Его Высокопревосходительства приказ. Если он отменит, тогда с радостью.
- «Шагами измеряют пашни, а саблей – тело человеческое. Но вещи измеряют вилкой», – сказал ретранслятор и добавил: – А ничего.
- Но если он скажет: «Убей»... Кгхм, – прокашлялся Нурназаров. – У вас соображение есть? Там сколько сейчас градусов? Если он к утру окочурится, Его Высокопревосходительство вас что, поблагодарит? Вы российская жандармерия или кто – банда, лавочку грабящая?! Вы его еще водой облейте, что ли?
- Ну, вы же слышите, – подал голос регистратор. – Он меня замучает еще. Господин следователь, вы позволите?
- Слушаю.
- Вы у нас недавно. Евгений Илларионович, он... он того, о чем вы думаете, даже во времена чрезвычайного положения не допускал. О нас много говорят, но все, простите, врут. И стенографисты, а раньше запись – они как раз, чтобы ничего такого. И приказ у нас на эту ночь – если что случится, открывать немедленно и к врачу. И ретранслятор этот – двусторонний.
«Господи, – подумал Рустам, – а ведь сейчас этот сволочной поэт решит, что мы тут специально для него сценку разыгрываем...»
Хотелось провалиться сквозь землю, или устроить скандал и драку, или как-то еще повести себя, чтобы потом не было стыдно. Лицо горело, словно стоял у печки, у домны... Вся троица смотрела на следователя с достоинством и сочувствием. «Евгений Илларионович не допускал», видите ли – и правда же, весь город знал, что ни взяток, ни пыток, ни подтасовок... пулю в затылок, веревку на шею, были галстуки столыпинские, стали в Питере парфеновские, да – но никакого произвола, все по закону, не больше разрешенного в чрезвычайное положение...
- Ну, хорошо, – развернулся он на каблуках. – Будет вам... приказ!
Вылетел вон, чувствуя себя не только чужаком и малолеткой, в тридцать два-то года! – клоуном.
И провожал его ретранслятор издевательским и почему-то знакомым: «Ты – жаровня, что быстро гаснет в зимнюю стужу. Так нужна ли ты мужу? Ты – худая ограда, не защита от хлада, так кому тебя надо? Ты – чертоги, чьи своды рухнут в близкие годы и завалят все входы».
***
- Это – к вам, Андрей Ефремыч! – закрыв глаза, на звук, так и представляешь себе пьяненького, щербато-улыбчивого фабричного паренька с автоматом устаревшей модели в мозолистых руках. На самом деле глумливый тенорок принадлежит грузину аристократической внешности, начальнику охраны. А голос – бывает, природа скверно шутит. – Из жандармерии!
Реформатский нехотя разлепил слезящиеся от табачного дыма глаза и узрел пред собою человека средних лет, среднеазиатской внешности, в теплой «полярной» куртке казенного кроя, а в остальном – совершенно штатского. С завернутыми руками и крайним возмущением на импозантном лице. Доктор кивнул, и гостя отпустили.
- Вы и правда из жандармерии?
- Прямо оттуда. Вы... никого не потеряли?
- Нет. Мы никого не потеряли. У нас кое-кого арестовали. Только не говорите мне, пожалуйста, что вам дали этот адрес.
- Не буду, – скривился не то кипчак, не то туркмен. – Я сюда сначала позвонил. И когда сняли трубку, решил, что правильно догадался.
- Зураб... – тут даже уточнять, в чем дело, не надо – Эристов сам разберется насчет телефона. – С гостем я побеседую.
Когда Реформатский дослушал историю незадачливого полужандарма (служба в полиции, перевод, дело Рыжего, ценное предложение, ссора с охраной, поиски Парфенова по городу, озверение, явление к мятежникам), у него остался только один вопрос, и он немедленно был задан:
- Скажите, Рустам Умурбекович – и часто с вами такое случается, что вот если что не по-вашему, то любой ценой надо сделать по-своему?
- Н-нет... – Следователь смотрел на доктора так, как будто тот отрастил одновременно девять голов, рога и блудницу Вавилонскую на спине.
- Доктор Рыжий просил вас о помощи? – Тот при необходимости мог быть не гвоздем в сиденье, а таким невинным ангелом или брошенным котенком, что из сфинксов на канале выжал бы слезу.
- Нет, я... сам. – В карих глазах азиата еще поблескивали огни ночных залпов, пожаров и взрывов. Удачливый какой человек, прошел через все нынешнее без царапинки... запыхался только.
- Понятно. – Проклятый город, проклятая зима, авитаминоз, усталость. – Вы подумали, каковы могут быть последствия вашего визита сюда? Практические последствия?
Смугловатый, желтоватый, бровастый человек на глазах потухал, оседал в кресле, сворачивался внутрь себя. Понимание тащило за собой острый стыд: впал в раж, помчался очертя голову, не разбирая средств – лишь бы прекратить нестерпимое для себя, именно для себя положение дел. Несчастный пленник тут – не предмет заботы, а символ. Вот и хорошо, вот и замечательно: ни водой отливать не надо, ни лекарства тратить.
- Вас мы, конечно, отпустить не можем. Но вопрос на обсуждение поставим немедленно, вы не беспокойтесь. Отдыхайте пока. Я свет выключу, с вашего позволения, а вы посидите с полчасика тихонько...
- Я... – выдыхает следователь.
- Я же сказал, не беспокойтесь, Рустам Умурбекович. Здесь собрались относительно разумные люди. Все неразумные – на улицах или у вас.
Недожандарм явился удивительно вовремя – в без четверти пять, а на пять было назначено
