Нэпман 1. Красный олигарх - Алим Онербекович Тыналин
В его глазах читалось плохо скрываемое желание немедленно приступить к исследованиям. Теперь он наш. Осталось только красиво оформить его «инициативу».
Мы поднялись в мой кабинет обсудить детали. За окном уже зажигались заводские фонари, а профессор все говорил и говорил о перспективах исследований, о новых методиках, о возможностях оборудования.
План сработал безупречно.
Прошла неделя с момента появления Величковского в лаборатории. Профессор словно помолодел на десять лет. Он появлялся спозаранку, часто опережая даже заводских мастеров.
Его седая бородка клинышком и золотое пенсне мелькали то у спектрографа, то у печи с регулируемой атмосферой. Он уверял, что справится с проблемой сплавов и вот я пришел напомнить об обещании.
— Невероятно! — он поднял глаза от микроскопа «Карл Цейс», когда я зашел в лабораторию. — Посмотрите на эту структуру, Леонид Иванович.
Я склонился над окуляром. На отполированном шлифе виднелась какая-то особенная кристаллическая структура.
— Добавка ванадия в сочетании с хромом дает потрясающий эффект, — Величковский быстро делал пометки в лабораторном журнале каллиграфическим почерком. — А если еще правильно подобрать режим термической обработки, возникает настоящее волшебство.
Он повернулся к стоявшему рядом Сорокину:
— Молодой человек, запишите: температура закалки — одна тысяча пятьдесят градусов, выдержка сорок минут, охлаждение в масле. И обязательно отпуск при шестисот восьмидесяти градусах!
Я не выдержал и попросил объяснить, что происходит.
— Главное было понять принцип, — Величковский водил указкой по диаграмме состояния сплава, вычерченной его аккуратным почерком. — Карбиды ванадия создают барьеры для движения дислокаций, а хром обеспечивает устойчивость при высоких температурах.
— Ну, как у нас дела, Николай Александрович? — спросил я, как бы невзначай.
Профессор мельком глянул на меня. Важно кивнул Сорокину, тоже постоянно пропадавшему в лаборатории. Мол, разрешаю.
В лаборатории пахло реактивами и свежесваренным кофе из походной кофеварки «Примус» — маленькая слабость Величковского. На столах громоздились тигли с образцами, журналы с записями, стопки диаграмм.
— Вот результаты испытаний, — Сорокин разложил передо мной графики. — Прочность выше немецких образцов на тридцать процентов! Мы сделали это, Леонид Иванович.
Еще через неделю мой просторный кабинет снова наполнился напряженным гулом голосов. Массивный стол красного дерева, который помнил еще отцовские времена, был завален образцами новой стали, диаграммами и протоколами испытаний.
Величковский, подтянутый и воодушевленный, в безупречно отутюженном сюртуке и начищенных до блеска штиблетах, расположился во главе стола. Его седая бородка воинственно топорщилась, а в глазах за стеклами золотого пенсне плясали озорные искорки человека, готового преподнести сюрприз.
Угрюмый Штром, весь в черном, словно на похоронах своих убеждений, нервно теребил пуговицу на манжете белоснежной сорочки. Рядом примостился взъерошенный Сорокин, то и дело поправляющий сползающие на нос очки в простой стальной оправе. Его потертая кожанка странно контрастировала с торжественностью момента.
Грузный Лебедев, начальник мартеновского цеха, солидно восседал в кресле. Вдумчивый Соколов, теребя окладистую бороду с проседью, внимательно изучал разложенные на столе графики.
— Итак… товарищи, — Величковский слегка запнулся, до сих пор не привыкнув к революционным обращениям, — позвольте представить результаты наших исследований.
Он развернул огромный лист ватмана с безупречно вычерченными графиками. Его каллиграфический почерк превращал даже технические записи в произведение искусства.
— Это невозможно, — пробормотал Штром, подойдя ближе и близоруко всматриваясь в цифры. Его длинные нервные пальцы слегка подрагивали. — Такие показатели прочности… Это какая-то ошибка!
— Отчего же невозможно, многоуважаемый коллега? — В голосе Величковского зазвучали снисходительные профессорские нотки. — Позвольте объяснить. Все дело в тонкой структуре карбидной фазы. Видите ли…
Он начал объяснение, легко жонглируя сложнейшими металлургическими терминами. Указка в нго руке стремительно перемещалась по диаграммам, а голос звучал все увереннее. Это не просто лекция, это научный триумф.
— А теперь взгляните на микроструктуру, — Величковский разложил на столе фотографии шлифов. — Особенно обратите внимание на характер распределения карбидных включений.
Штром, забыв о своем скептицизме, жадно впился глазами в снимки. Его прежняя надменность куда-то исчезла, уступив место неприкрытому профессиональному интересу.
— Поразительно, — прошептал он. — И это достигается только за счет правильного подбора режима термообработки?
— Не только, дорогой коллега, — в голосе Величковского зазвучали довольные нотки истинного педагога. — Главное — точная пропорция легирующих элементов. Вот, взгляните на химический состав…
Лебедев шумно задвигался в кресле, от волнения роняя пепел папиросы «Герцеговина Флор» на щегольской жилет:
— Николай Александрович, голубчик, но ведь это означает, что мы можем…
— Именно! — Величковский торжествующе поднял указку. — Полная замена немецкой арматуры на отечественную. Причем с лучшими показателями!
Соколов методично делал пометки в блокноте, его пенсне поблескивало в лучах закатного солнца, пробивавшегося сквозь высокие окна кабинета:
— А производственные затраты? Сложность технологии?
— Все просчитано, — Сорокин, раскрасневшийся от возбуждения, разложил экономические выкладки. — Даже с учетом всех затрат экономия составит сорок процентов по сравнению с импортными материалами.
К концу совещания даже самые закоренелые скептики были убеждены. Величковский не просто решил проблему — он открыл новое направление в металлургии специальных сталей.
Когда все начали расходиться, я заметил, как Штром почтительно пожимает руку профессору, а Сорокин смотрит на старого ученого с нескрываемым обожанием.
В кабинете остался легкий аромат дорогого табака и чувство свершившегося чуда. На столе лежали графики и диаграммы, свидетельства маленькой революции в металлургии, которая началась в заводской лаборатории благодаря моей маленькой манипуляции и большому таланту старого профессора.
Научная загадка решена. Это только начало. С таким союзником, как Величковский, можно замахнуться на гораздо более серьезные проекты.
Вечером, когда все разошлись, Величковский задержался в моем кабинете:
— Знаете, Леонид Иванович, — он протирал пенсне любимым батистовым платком, — весьма остроумную комбинацию вы разыграли с этим… гм… случайным выходом из строя спектрографа в академии.
Я замер на месте с бокалом в руке. Профессор хитро прищурился:
— О, не беспокойтесь. Я оценил элегантность решения. К тому же, — он обвел взглядом кабинет, — здесь действительно куда больше возможностей для настоящей работы. В академии я бы еще год возился с бюрократией, выбивая оборудование. А тут… — он сделал паузу. — Признаться, соскучился по живому делу. В Швеции тоже все больше теория была.
— Вы не сердитесь? — осторожно спросил я.
— За что? — искренне удивился Величковский. — За то, что дали возможность заниматься настоящей наукой? Создали условия для работы? Нет, голубчик, я слишком стар
