Князь Федор. Русь и Орда - Даниил Сергеевич Калинин
Да теперь уже карабкаются наверх ордынцы, скоро и за тын проникнут…
— Ну-ка быстро помогите раненому! Микита — близко ли поганые⁈
Емельян, десятник ротников, чуть ли не пинками погнал к увечному стрельцу простых мужиков — они ведь как раз и должны раненым помогать… С охоткой, с видимой охоткой сразу двое их поползли к Микитке, поняв, что вместе с ним смогут покинуть тын! А стрелец, между тем, едва слышно прохрипел не слушающимися губами:
— Да уж рядом…
— Не боись, вой! Рана широкая, да неглубокая — прижгут ее, затворят огнем, вскорости и заживет!
Приободрив стрельца, десятский голова уже громче закричал, обращаясь к десятку:
— Что хвосты прижали, словно псы побитые⁈ Или в полон вновь хотите, загоны Азака позабыв⁈ Я нет! Уж лучше смерть, чем полон, второй раз не возьмут!!!
Десятский пружинисто распрямился, рванув к ближней лестнице… А Андрей — Андрей весь задрожал; начала бить молодого парня крупная дрожь. Ох и силен, могуч страх смерти! Емельян-то настоящий ратник, в сече не раз бывал, а в полон угодил по пьяному делу на реке Пьяне…
Осиротевший же парубком Андрей всего лишь простой пахарь. Его прямо с поля угнали татары вместе с сестрой, принесшей поснедать старшему брату… Нет, тогда поганые ходили не в большой поход — так, озорничали по окраинам ватагой не больше десятка… А для таких и двое полоняников — уже добыча!
Вот только обоих до Азака татары не довели — не стерпели, снасильничали гуртом сестренку, а Андрей и помочь ей ничем не мог! Померла после этого Яра, не выдержала позора, боли, унижения… Ох как тогда ненавидел селянин поганых, ох как хотел вражинам отомстить!
Да как ведь отомстишь-то со связанными руками и петлей на шее…
А потом были и рабские колодки, и вонючая яма-зиндан, да вылитые на голову нечистоты… И хлысты надсмотрщиков, рвущие кожу на спине, и крики русских девок по ночам — девок, глянувшихся татарам и прочим выродкам, заплатившим ордынцам за сладость… Когда освободил их князь Федор из Азака, тогда в сече побывать не довелось — но как же страстно хотел Андрей драться с погаными, воздать им за сестру и собственное унижение!
И вот, ныне довелось с татарами схлестнуться, одной сулицей в ордынца точно попал. И что же это, все⁈ Так только за себя и поквитался, не за сестру…
Велик страх смерти! Но пробудившийся в душе Андрея праведный гнев сильнее — и бьет его дрожь больше от ярости, нежели от страха! Так что глубоко вдохнул, ротник вскочил вслед за десятником, ринувшись ко второй лестнице, приставленной недалече…
Вовремя!
По последним ступенькам уж карабкается чернявый татарин с раскосыми глазами, уже показался он над кольями тына! А заметив налетающего слева русича, закрылся легким щитом-калканом, готовя ответный удар…
Да куда там! Закинув собственный щит за спину и перехватив секиру обеими руками, Андрей рубанул с жуткой силой — вложив в удар всю свою ненависть, страх и боль! Наточенный до бритвенный остроты боек с легкостью прорубил кожаное покрытие щита вместе с плетеной из ивы основой… И до кости распластал плоть на левой руке татарина, завопившего от дикой боли! Не смог поганый толком ударить в ответ — потерял равновесие от болевого шока, да неловкой попытки отмахнуться от уруса саблей, полетел вниз…
— За Яру!!!
Выкрикнув имя сестры, Андрей спрятался от стрел за заборолом — обструганной, верхней частью кольев тына, возвышающихся над полатями, с вырубленными в них узкими щелями-стрельницами. Расчетливо выждал ротник пару-тройку ударов сердца — выждал, когда очередной ордынец поднимется вверх! И резко распрямившись, уже на развороте, разогнав удар, обрушил топор на голову поганого, только-только показавшегося над тыном… Боек буквально расколол череп поганого, беззвучно рухнувшего вниз — да сбившего очередного ордынца, карабкающегося вверх по лестнице!
— За Яру!!!
Вновь спрятался за заборолом Андрей — но тотчас поплыл над крепостью гулкий звук княжьего рога, поплыл из Набатной вежи… А потом еще раз, и еще — и тотчас загремел громом Елецкий кром, окутались дымом две проезжие и три глухие башни!
Мгновением спустя по ушам ударил дикий, совершенно животный, жуткий рев боли — особенно громок он у ближних ворот в полуночной стене… Но прежде, чем ротник выпрямился бы, чтобы посмотреть вниз, он услышал клич сотского головы Никиты Рябого:
— Пришло время! Кидай кувшины с маслом — только сперва запалите их!
Простые глиняные кувшины с льняным маслом, чьи узкие горлышки забиты плотными пробками из пакли и грубой ткани — вот то немногое оружие, что есть у мужиков, не записавшихся в ротники, но все равно поднявшихся на стену. И теперь они принялись спешно подпаливать их по приказу десятника — кто кресалом, а кто и от пламени, разведенного под чанами с кипятком…
— Дай!
Андрей, порвавший свой страх в клочья с первым ударом секиры, требовательно протянул руку к ближнему мужику; запал в кувшине последнего уже весело загорелся… Не посмев отказать ротнику с бешено сверкающими глазами и брызгами чужой крови на лице, мужик отдал масло — и тогда Андрей, наконец-то распрямившись, с отчаянной, какой-то лихой радостью швырнул кувшин вниз.
В мостик из сушняка, служащий опорой для штурмовой лестницы поганых…
Ярко полыхнуло масло на татарском щите — кувшин разбился об калкан поганого, угодив в него скорее случайно. Но все же большая часть горючей смеси пролилась под ноги ордынца, мгновенно воспламенив сушняк! Татарин завопил от страха и неожиданности, оступился, рухнул вниз… И заорал куда громче, насадившись на колья, усеявшие дно рва!
А вязанки хвороста меж тем, запаленные еще парой разбившихся на «мостке» кувшинов, занялись уже вовсю, заставив татар спешно бежать… Кто был ближе к бровке рва — тот еще успел спастись. Но остальным, отчаянно верещащим от страха, обратный путь отрезало ревущее пламя! Пламя, вспыхнувшее сразу в нескольких местах и стремительно следующее навстречу друг другу, замкнув с десяток ордынцев в смертельной ловушке… Пламя, что уже облизывает нижние перекладины лестницы, в мгновение ока перекинувшись на одежду поганого, пытавшегося спешно вскарабкаться наверх…
Визг горящего
