План Диссертанта - Александр Михайлович Бруссуев
Тойво был рад за своих товарищей и очень подавлен в связи со смертью своего, пожалуй, лучшего друга — великана Оскари Кумпу. Вряд ли, конечно, власти дозволят поговорить с Симо и Ханнесом, но придется довериться адвокату, который может быть их переговорщиком.
— Спасибо! — сказал Тойво, когда, наконец, Арвид прибыл на беседу в комнату допросов. Он долго и проникновенно жал шведу руку, едва не проронив скупую мужскую слезу.
— Да, что там! — ответил Рудлинг, проронивший-таки скупую мужскую слезу.
Он объяснил, что все свидетели сейчас живут в дип-представительстве в Стокгольме, но в назначенный судом день будут в Хельсинки.
— Суси и Ярвимяки очень растроганы, потому что встречались со своими близкими родственниками, которых не видели уже давным-давно, — рассказал Арвид. — А Иванов и Муйсин маленькими перебежками передвигаются вокруг своего жилища и хлопают глазами. Иванов, вроде бы, восхищен, а Муйсин чему-то очень недоволен.
Еще неделя понадобилась на то, чтобы назначить слушания свидетелей со стороны защиты. Первым, почему-то пригласили фельдшера, назначив тому переводчиком бывшего переселенца из южной Карелии. Но те плохо понимали друг друга. Оба говорили по-карельски, но диалекты были настолько несхожи, что опять нужно было срочно искать грамотного выходца из Средней Карелии.
Нашли одного, тот на радостях изрядно нарезался и, судя по всему, неминуемо должен был убежать в запой. Нашли другую, та от страха перед публикой не могла шевелить языком. Тогда по наводке Антикайнена через своего адвоката обратились к семье великого Пааво Нурми — у того были родственники в Кимасозеро. Сам бегун, конечно, отсутствовал, зато один из его двоюродных или даже троюродных братьев, работающий в лицее, запросто мог говорить на том диалекте. Несмотря на то, что он увлекался творчеством опального Эйно Лейно, его утвердили за вполне приемлемое жалованье.
И он начал переводить, а Федор Муйсин — говорить.
— Сгорел склад, — сказал фельдшер, когда ему дали слово. Потом перешел на русский язык, которым владел едва ли лучше финского. — Наши уже ушли. А труп на пожарище остался.
Ему предложили говорить на родном языке, а переводчик эту просьбу передал.
— А ты чьих-то будешь? — поинтересовался Федор.
— Ну, племянник Ритвы, — объяснил тот, почему-то смущаясь.
— То-то я смотрю — лицо знакомое! — обрадовался Муйсин. — У нее еще племянник есть — бегун местный. А ты, стало быть, тот, что однажды у нас пословицы записывал.
— Вам бы суду отвечать, — напомнил переводчик.
— Ага, отвечу, только привет тебе от всех детишек передам. Хорошо ты у нас поработал.
Судья, устав от пустых непонятных разговоров, стукнул молотком и потребовал говорить по существу.
— Что можете сообщить по факту дела о подсудимом Антикайнене? — строго сказал он.
Толмач перевел и от себя добавил:
— Дети мне помогали в моей работе.
— Ага, особенно тот, что родился после твоего поспешного бегства, — криво ухмыльнулся фельдшер. — Ну, так, вот — наши ушли, а пожар кончился, там тело и оказалось.
— Кто это — наши? — не утерпел Хонка. — Красные, белые или какого иного цвета?
— Ваш цвет, гражданин хороший, мне не ведом, — повернулся к нему Федор. — Голубой, наверно.
В зале раздались смешки. Однако они были не вполне уместны: все прокуратуры облюбовали себе небесный цвет для формы. Или — уместны? Кто знает?
Выступление фельдшера для окружающих было тяжелым. Переводчик старательно переводил, люди в зале напрягались, пытаясь сдержать смех. Х было не до смеха, то ли чувство юмора у него притупилось, то ли на работе было нельзя. Впрочем, и Хонка не смеялся: на все его вопросы ответы получались просто обескураживающими.
— Кто первым увидел труп? — спросил прокурор.
— Мы все первыми увидели, как вы говорите, труп. Всей деревней Кимасозеро, — пожал плечами Федор. — На пожарище обнаружился, как и положено в таком случае, в позе спортсмена.
— Что за «поза спортсмена»? — удивился Х.
— Ну, спортсмена, который сгорел, — объяснил фельдшер и для наглядности показал эту самую позу.
— А! — догадался Хонка. — Поза боксера?
— Может, и так — вам видней, — сразу согласился Федор. — Только такие у нас не водятся.
Весь опрос свидетеля со стороны прокуратуры сводился к тому, видел ли кто из селян, как сжигали несчастного Марьониеми?
Все уточнения со стороны защиты заключали в себе выяснение хронологии событий.
Фельдшер отвечал очень уверенно, иной раз даже начинало казаться, что это именно он сам и сжег финского курсанта. Переводчик переводил вдохновенно, видимо, опасаясь, что подлый Федор опять поднимет тему его давнего визита в деревню. Однако всем было не до него с его далекими прегрешениями по молодости.
И Хонка, и Арвид старательно делали записи со слов свидетеля. И, судя по их лицам, выводы у адвоката были вполне удовлетворительными, чего нельзя было сказать про прокурора. А фельдшер к концу слушания умудрился запутать всех.
— Кто же сжег финского курсанта? — спросил судья.
— А он сам себя и сжег, — без смущения ответил Федор. — Выронил папироску изо рта по пьяному делу и спалил весь дом.
— Неправда, — воскликнули с места родственники покойного. — Антти не курил.
— Ну, вот, ваша правда — сразу согласился фельдшер. — Может, и не курил. По трезвому делу они никто не курят. Спортсмены и все такое. А вот когда мы хоронили нашего учителя, которому ваши спортсмены, голову проломили, так трезвых среди них не было. Курили, как паровозы, и еще нас всех обещали тут же закопать.
— Протестую! — взвился Хонка.
Х побагровел, а потом сделался смертельно бледным. Тойво это заметил, он перевел взгляд на адвоката: заметил ли тот? От внимания Арвида смена цвета высочайшего трибуна тоже не осталась без внимания.
«Ну, понеслось», — безрадостно подумал Антикайнен.
«Вот и приплыли», — также уныло подумал Рудлинг.
О предвзятости судей ходят легенды, но с этим ничего не поделать и приходится с этим сосуществовать, как с приступом мигрени под конец рабочего дня. Понятное дело, Х истово ненавидел Тойво. Теперь же он проникся лютой неприязнью к простодушному едкому фельдшеру из деревни Кимасозеро. Тот ни разу в своей деревенской жизни не сталкивался с судейской тяжбой, поэтому не испытывал к судье ни трепета, ни особого пиетета. Такой же мужик, только парик да платье на себя натянул!
— Была ли у подсудимого Антикайнена причина, чтобы сжечь курсанта Марьониеми? — четко выговаривая каждое слово, спросил судья.
Арвид рукой непроизвольно прикрыл глаза, Тойво грустно звякнул кандалами.
— Я не понимаю вопроса, — вдруг, ответил Федор, когда переводчик закончил переводить.
— Вам
