Доброе дело - Михаил Иванович Казьмин
Чтобы хоть как-то подсластить Борису Григорьевичу эту горькую пилюлю, я напомнил ему, что теперь нам понятно, почему Ангелина Гурова так крепко спала в ту ночь — ей подсыпали снотворное, чтобы она не заметила, что некая другая женщина зашла в её спальню. Шаболдин со мной согласился, но тут же и разворчался, что вот, придётся теперь ещё прояснять, что и как происходило на ужине перед той самой ночью. Такое настроение пристава мне совершенно не нравилось, я никак не мог сообразить, что тут можно сделать, но пристав, по счастью, и сам начал понимать, что этак мы с ним далеко не продвинемся, и велел подать чаю.
Как и всегда, бодрящий ароматный чай и поданная к нему выпечка сделали своё дело — Борис Григорьевич заметно оживился.
— Мне, Алексей Филиппович, — заговорил он, когда мы, выпив по чашке чаю и съев по паре маленьких сырных булочек, тем и ограничились, — сказать по чести, не даёт покоя ваше наблюдение относительно маскарада с красным шлафроком. Получается, что устроители того представления не только знали истинное положение дел с похождениями Погорелова, но и поведение самого Николая Матвеевича предсказать смогли.
Кстати, да. Это Борис Григорьевич очень верно подметил. Что ж, тем больше было у меня оснований слушать пристава со всем вниманием.
— Кроме Гуровых, знать о том, или хотя бы догадываться могли только его мать с сестрою, — и куда, интересно, ведёт Шаболдин? — Вот я и хочу попросить вас, Алексей Филиппович, поговорить с ними со всеми. Поговорить вроде как совершенно неофициально. Может, сумеете вы заставить кого из них проболтаться? Может, случайною обмолвкою или ещё как выдаст себя тот, кто знал про Николая Матвеевича и Ангелину Павловну? — высказал он надежду.
В общем и целом предложение показалось мне этаким проявлением отчаяния. Ну да, розыск явственным образом застыл на месте и пристав пытается теперь искать хоть какие-то способы его с места столкнуть. Впрочем, идея Шаболдина не была, на мой взгляд, совсем уж лишена смысла — если и не получится заставить устроителей маскарада проговориться, хоть что-то новое можно в беседах с ними и вызнать. Да, в очередной раз общаться с Погореловыми и Гуровыми мне как-то не особо хотелось, но и ничего иного пока не оставалось. Что ж, попробую…
В этот раз начать я решил я с Гуровых, но каких-то заметных успехов поход в дом на Старой Басманной мне не принёс. Ни Фёдор Захарович, ни Ольга Кирилловна так и не сказали ничего такого, за что можно было бы зацепиться. Положение тут осложнялось ещё и тем, что беседовать с ними мне пришлось с обоими сразу, мои намёки на желательность поговорить по отдельности супруги Гуровы как бы не поняли, а попросить прямо я не решился, ведь раз оказались проигнорированными намёки, то и отказ в просьбе представлялся более чем возможным. Положение моё осложнялось и тем, что я, пусть и облечён доверием его высочества Леонида Васильевича, государевым человеком не являюсь и потому лицо у меня совершенно неофициальное. Тем не менее Фёдор Захарович с Ольгой Кирилловной показывали в нашем разговоре неожиданную словоохотливость, проходившую, впрочем, больше по части пустословия.
Однако же нечто, отдалённо похожее на зацепку, я всё-таки услышал. Когда я как бы вскользь упомянул сложности, связанные с отсутствием до сих пор завещания покойного, Ольга Гурова, разразившись в ответ очередной доброй порцией пустых словес, упомянула и о том, что даже присяжный поверенный Друбич ничего о завещании не знает. Фёдор Захарович при этих словах зыркнул на жену так, что я испытал некоторые опасения за сохранение между супругами семейного лада. Куда более неприятные ощущения в этой связи я, однако же, получил именно из-за упоминания Друбича. Нет, Лев Маркович прямо не обещал ставить меня или пристава в известность относительно каких-либо шагов наших фигурантов, но он же человек умный, должен был бы и сообразить… И раз они с ним говорили, а он не посчитал нужным известить о том сыск, наводило это на не особо приятные мысли.
Закончив общение с главным наследником и его супругой, я, к их заметному неудовольствию, отправился побеседовать с Ангелиной Павловной. Бывшую актрису я застал занятой важным делом — они с Дашей собирали вещи.
— Съезжать собираюсь, — пояснила Ангелина Павловна, едва мы отдали должное приветствиям и она отослала пока Дашу. — Совсем нет мне жизни в этом доме без Захарушки.
— Не сложились добрые отношения с Фёдором Захаровичем и Ольгой Кирилловной? — предположил я.
— А их никогда и не было, тех добрых отношений, — невесело улыбнулась она. — Пока жив был Захарушка, Фёдор с Ольгой помалкивали, а теперь вот ведут себя так, будто я здесь лишняя.
Так, стало быть, в подозрениях своих относительно истинной причины, по которой младшие Гуровы не высказывали неприятия повторного брака отца, я не ошибся. Не хотели они ссориться с Захаром Модестовичем, опасались, что в новом завещании он их обойдёт наследством…
— И куда вы теперь? — отвлёкся я от своих мыслей. Обдумать это я и потом мог, да и думать-то тут особо и не о чем.
— Наняла квартиру у Нифонтова, — ответила Ангелина Павловна. — На Ирининской улице. Пока в ней поживу, а там, может, домик куплю…
Вообще Василий Фомич Нифонтов, купец первой тысячи, один из крупнейших в Москве домовладельцев, содержал немало доходных домов, где поселиться могли люди с самым разным достатком, и его дом на Ирининской, пусть и не был лучшим среди прочих, но и худшим никак не являлся. Я-то знаю, не так далеко от меня тот дом и сейчас, а уж родители мои живут там совсем рядом, пешком за десять минут дойдёшь. На доходы от облигаций нанять в доме приличную квартиру вполне можно. Кстати, об облигациях — порадовал я Ангелину Павловну, передав ей, что старший губной пристав Шаболдин решил не сообщать наследникам Гурова о подарке Захара Модестовича. В ответ, как и ожидалось, я получил настоятельную просьбу передать Борису Григорьевичу слова благодарности. Но благодарность благодарностью, а напомнить вдове о некоторых ограничениях я посчитал нелишним.
— Не
