Курсант: назад в СССР - Рафаэль Дамиров
Ну Трошкин, ну молодец. Сам далеко не хищник (больше на зайца похож или другое жвачно-травоядное), а на альфа-самку заглядывается. Интересно, а мама ему разрешит женщину в дом привести? Сколько ему лет? Под сорок? Где-то так. Но судя по поведению и внешнему виду — с мамой до сих пор живет.
Я сунул документы обратно в “Работницу”, но уходить не торопился. Если хочешь победить своего противника, нужно знать его лучше себя самого. Украдкой огляделся.
Кабинет номенклатурщицы заставлен шкафами и завален бумагами. Стены обшиты панелями в человеческий рост из листов “полировки”. На окне скукоженный кактус в глиняном горшке. Видно, что его давно никто не поливал. На стене плакат с надписью: “Товарищ! Твой завод — твоя гордость!” На плакате великан-рабочий держит в руках молот. Был еще портрет Брежнева. Леонид Ильич стоял на фоне Кремля и глубокомысленно смотрел куда-то вдаль, чуть вскинув кустистую бровь. На портретах он выглядел гораздо лучше, чем в телевизоре.
Оценив пристанище противника, я вышел в коридор. Все ясно. Клерк погрязла в работе. Мужа и детей нет. Трошкин это, естественно, знает и вожделеет госпожу. Вот только никогда ей не откроется. Так его мама воспитала.
— Молодой человек! — кто-то меня окрикнул. — Подождите.
По коридору за мной семенил Трошкин:
— Это ваше, вы забыли.
Кадровик протянул мне мою характеристику. Вот паразит. Заметил-таки. Характеристику я специально оставил на столе “василиска”, чтобы глаза ей мозолила, и не забывала, что встречу мне на завтра перенесла. А то, как-то блеска в ее взгляде от предстоящей встречи со мной я не увидел.
Таких характеристик я взял в школе сразу три штуки. Уговорил директрису под копирку их сделать, но подписи и печати на них были “живые”. Я собирался их разнести по разным местам. Здесь пока еще не знали, что такое резюме.
Я легонько хлопнул себя по лбу:
— О, точно! Спасибо, что вернули. Скажите… Э-э..
— Илья, — кивнул Трошкин, — меня зовут Илья.
— Скажите, Илья, а Раиса Робертовна всегда такая занятая и невеселая?
— К ней просто подход нужен, — охотно ответил кадровик, видно было, что я зацепил для него архиважную тему. — Вообще она женщина хорошая, когда не сердится.
— А сердится она всегда, — закончил я за него фразу.
— Ну… Один раз я видел, как она улыбается, — Илья наморщил лоб и поднял глаза к потолку, силясь вспомнить эту знаменательную дату. — Во вторник это было. Да, точно…
— И что же ее порадовало? — хитро прищурился я.
— Я не знаю, — Илья опустил глаза и поправил очки.
Потом он принялся вдруг чесать кончик носа, оттянул горловину рубахи, будто она душила его тонкую шею. В общем, собрал весь набор знаков из языка телодвижений, который кричал: “Я бессовестный врушка”.
— Вы правда не знаете, что ее порадовало?
— Я могу предположить, что… А вам это зачем? — вдруг насторожился кадровик.
— Кадры решают все. Мне нужно устроиться на фабрику.
— А знаете, что? — Илья поправил очки, — А давайте, я у вас заявление приму.
— Так что же вы сразу молчали? Вы тоже можете меня оформить?
— Да, — пробормотал Трошкин. — Просто надо было вам сначала поговорить с начальницей, но формально, вы же поговорили?
— Конечно, — закивал я. — Очень душевно. Я рассказал ей о своей семье и увлечениях. И том, что боюсь уколов.
— Странно… — не понял сарказма Илья. — Обычно она спрашивает только о наличии судимости и беременности.
— Не судим, не беременен… Готов трудиться на благо родины. Кстати, что у вас у на фабрике производят? Балалайки?
— Нет, что вы, балалайки в Ленинграде делают, а мы — гитары.
— Отлично, я их все равно не различаю.
Мы прошли в кабинет Ильи. По сравнению с хоромами начальницы, он оказался крохотным, словно нора хоббита. К тому же там стояло два стола и два стула. Он явно сидел там не один.
— Присаживайтесь, — Илья кивнул на свободный стул.
Я еле протиснулся между столом и стулом. Хозяин этого рабочего места явно похудее меня будет. Скорее всего, девушка. Судя по огрызку косметического черного карандаша, затерявшегося среди бумаг на столе, мои предположения верны. Довольно-таки стройная и скорее всего молодая девушка здесь сидит. А Трошкина на зрелую даму потянуло. Наверное, подсознательно выбирает себе вторую маму.
— А что напарница ваша, — спросил я. — Не будет против, если я ее место займу?
— Да нет, она в отпуске. Нас трое всего кадровиков на весь завод. А сейчас вообще вдвоем. Вот и зашиваемся. Поэтому Раиса Робертовна такая злая.
Илья мечтательно возвел глаза к потолку, когда произносил имя Зверевой. Потом он заговорчески посмотрел на меня и вполголоса проговорил:
— Цветам она радовалась.
— Каким цветам? — не понял я.
— Ну, вы спросили, что ее радует. Гвоздики у себя на столе нашла. И настроение у нее весь день хорошее было.
Желание выговориться у Трошкина пересилило скрытность и осторожность. Зачастую, выговориться перед незнакомцем гораздо легче. Если он осудит, это не так заденет. Поэтому самая разрушающая критика — это со стороны близких. Похоже, я единственная живая душа, с кем он мог поделиться своими эмоциями.
— Эх, Илья, Илья, — покачал я головой. — Кто же женщине гвоздики дарит?
— С чего вы взяли, что это я? — кадровик густо покраснел.
— Я говорю, тюльпаны бы лучше купили или другие мимозы.
— Гвоздики — красивые цветы. У меня мама их любит.
— Мама-то, понятно. Только репутация у цветка испорчена.
— Как это? — Илья удивленно уставился на меня и даже наскоро протер очки носовым платком, чтобы лучше меня “слышать”.
— Гвоздика — это цветок не романтики, а протокольных мероприятий. Ими памятники обкладывают, ветеранам дарят, а если женщинам, то на торжественных собраниях.
— Я об этом как-то не задумывался, — озадаченно пробормотал кадровик. — Я всегда считал гвоздику символом революции. К тому же, ее в петличке Ленин носил.
— Вот именно, революция — это кровь и битва, а женщина — это любовь и красота. Улавливаете разницу?
— Я понял, — закивал воздыхатель. — В следующий раз я подарю другие цветы.
— Да, и самое главное, дарить надо в открытую…
— Я так не могу, — Илья опустил голову и сделал вид, что вновь изучает мои бумажки. — Вот, возьмите бланк заявления. Заполните
