Прости меня луна (СИ) - Абалова Татьяна Геннадьевна "taty ana"

— Обереги стали заказывать. Раньше все за ядами приходили да заговорами, а теперь обереги им подавай. То тут, то там бесноватый объявляется. Страшно людям, не знают чего ожидать. То сын рыбака пламенем харкаться примется, из-за чего от половины деревни лишь головешки остаются, то царская дочь одним прикосновением кровь горлом пускает. И таких с каждым годом все больше.

— Царская дочь?

— Как не скрывал царь Берелив, что бастардка его — колдовское отродье, а правда все равно выплыла. Каждому слуге рот не закроешь, да…

— Почему же об объявившихся колдунах не судачат на каждом углу? Куда все эти несчастные деваются? Их уничтожают?

— Кто же удумает царскую дочь тронуть? Жизнь всяко дороже. Отец отселил бастардку из дворцовых покоев да строгую няньку приставил. Этим и обошелся. А вот мальцу — сыну рыбака, не повезло. Утопили. Камень на шею и в воду. Пока к реке вели, два поля пшеницы до земли выгорело, да….

— Как можно? Разве они виноваты? — Ветер представил себя на месте испуганного мальчишки, против которого ополчились односельчане. — Они же дети.

— Вот и в монастыре Мятущихся душ, что юге на Лунного царства, так рассудили. Монахини всех бесноватых собирают. Почитай, лет десять как, а то и поболе. Усмиряют, должно быть, молитвами. Или еще как. Не знаю. Ведаю только, что стоит в двери того монастыря войти, как назад дороги не будет. Пропадает человек, будто и на свет не появлялся.

— Почему же у нас в столице о появлении юных магов не говорят? — Ветер казался расстроенным. Более десяти лет дар просыпается то в одном ребенке, то в другом, какие-то монахини спасают одаренных, а в его окружении знать о той беде не знают. Если бы самого не коснулось, так и прошло бы мимо. А прошло бы? Или нарывом созрело бы и рвануло?

— Я бы сказал, но кто меня, лишенца, слушать станет? Я же теперь враг. Несмотря на заслуги перед короной… И ведь как много сделал! — лицо старика от обиды сделалось пунцовым. — Кольцо Жизни лично Артуру Пятому передал, которое с таким трудом на Червоточину портальную выменял, а он… Говори, не говори, все равно что на ветер слова бросать…

— Что еще знаешь? — отмахнулся от нытья гость.

— Говорят, что Зло зреет, отсюда и бесноватые, — Рейвен перешел на шепот. — А выпустили его на свет охотники, что могилу ведьмы раскопали.

— Это ту, которую на землях Багуш-Пальских нашли? — в столичном свете хватало сплетен. Только начали затихать споры, куда мог исчезнуть Петр — приемный сын Эрийской королевской четы, как из Южной Лории пришла весть о могильном холме, полном серебра.

— Она самая. С тех пор и пошло все наперекосяк. Вон, — Рейвен дернул дряблым подбородком в сторону полки, на которой серой дымкой переливался хрустальный шар, — уже четырнадцать лет сплошной туман. Как ни тер, как ни нашептывал, только быстрее клубиться начинает. Никакого просвета.

— Ты же говорил, что дар прорицания потерял?

— А он только для того и нужен был, чтобы видения, которые покажет магический кристалл, растолковывать. Нет видений будущего, нет прорицаний. Все просто.

Ветер вытащил тяжелый кошель, кинул в руки колдуну. Тот споро спрятал его в карман замызганной одежки.

— Надеюсь тебя не стоит предупреждать…

— Научен опытом, — вздохнул Рейвен. — Можешь не беспокоиться, рта не открою. Не было тебя здесь.

Когда гость направился к выходу, прорицатель засеменил следом.

— Ты прости, что без приличиев встретил. Что со старика возьмешь? Умом и здоровьем слаб. И лезет в голову всякое. Но одно скажу напоследок, — Рейвен знал, что Ветер не нуждается в его поучениях, но удержаться не смог, — магия не ставит крест на всей жизни. Все зависит от того, какой путь изберет одаренный: добра или зла.

— А какой ты избрал?

Колдун уловил нотки презрения.

— Я старался держаться посередине, но сам видишь, это непосильная задача. Нельзя вечно стоять у развилки, дар не простит.

— И люди тоже.

— Ты прав, ты прав.

Ветер вышел не оглядываясь, а старик смотрел вслед до тех пор, пока тьма не поглотила неожиданного посетителя.

Вернувшись в потайную комнату, колдун кряхтя достал тяжелый хрустальный шар, водрузил его на треногу и, наскоро вытерев влажной тряпицей, уставился в клубящийся туман. Вдруг из тумана резко выплыло девичье лицо. Встретившись взглядом с отпрянувшим стариком, губы эфемерного создания растянулись в улыбке. Мелькнул раздвоенный, словно у змеи, язык. И вновь дымка завертелась, растворив без остатка милое лицо, сделавшееся враз безобразным.

Побледневший Рейвен тяжело осел в кресле. Рука, взметнувшаяся к груди — к сбившемуся с ритма сердцу, мелко подрагивала.

— Он справится. Его семья и не с таким справлялась…

Но уверенности в голосе мага слышно не было. Лишь надежда, что мир переживет новую беду.

Ветер с утра собирался поработать в библиотеке, но нашлись более неотложные дела. Его вызвала к себе настоятельница монастыря и рассказала о нападении мертвых оборотней на дозорный отряд.

На ее лице лежала печать печали, смешанная с растерянностью.

— Откуда они взялись? Ладно драконы, мы знаем их историю и сами хоронили погибших, но эти оборотни? Твари, перекидывающиеся в волков, в наших местах никогда не водились! Откуда тогда ожившие трупы? И сколько их еще бродит по нашим землям?

— И что самое страшное, — в разговор вмешалась Добря, — они напали засветло! Ты же помнишь, что ни мавки, ни утопленницы и носа из своих топей не высовывали, пока на небе не появлялась первая звезда, а тут нате вам, накинулись при свете дня!

— А что говорят Дневники Рекуса? — Ветер знал, что вчера ночью Мякиня забрала из библиотеки весьма интересную книгу — «Дневники отшельника», в которых монах по имени Шимо Рекус подробно описывал чудовищных тварей, в существование которых трудно было поверить. Монаха долго считали если не сумасшедшим, то сочинявшим свои истории под воздействием галлюцинаций. Стены его жилища, больше похожего на нору в земле, сплошь покрывала красная плесень, которую Шимо высушивал и добавлял в ягодный отвар. Якобы благодаря ей он прожил не одну сотню лет. В сохранившейся книге, которая опять-таки была написана красным пигментом плесени, в рисунках оживали такие существа, как варг — получеловек-полукозел, отличающийся особой похотливостью (его жертвами, как правило, становились пастушки и наивные девы), или древа — зеленоглазая женщина, душа леса, которая лишь раз в год по весне выходила к людям, чтобы после ночи любви превратиться в дерево, рядом с которым появлялась свежая поросль, не знающая преград. Лес наступал, и не было никакого с ним сладу. Порой деревни целиком снимались и уходили куда подальше, поскольку молодые деревца поднимали дощатые полы, а то и лезли из жерла печи, но стоило попытаться их выкорчевать или просто срубить, как вся изба забрызгивалась самой настоящей кровью, которая через сутки жутко смердела. Этот же монах первым упомянул о существовании волков-оборотней и подробно описал их повадки и мстительный характер.

Рекуса уже давно не было в живых, когда обнаружилось, что некоторые из описанных им оборотней на самом деле живут рядом с людьми. Его книга стала необычайно востребована, и нашлись умельцы, переписавшие ее с особым тщанием. Как раз такая копия и хранилась в монастыре Мятущихся душ.

Ветер оказался в числе тех, кто не только был знаком с трудами отшельника, но и лично видел «тварь Шимо». На границе с Андаутом он сам организовал охоту на огромного волка, повадившегося резать скот. Изловив зверя, пограничники не стали его убивать только потому, что хотели провезти в клети по деревням. Крестьяне должны были убедиться, что бояться больше нечего. Но волк в первую же ночь издох. Воин, зашедший в клетку, чтобы крюком вытащить тело, в одночасье поседел: на окровавленной соломе лежал его командир, которого совсем недавно перевели с северной границы. Половина тела мертвеца была покрыта шерстью. Видимо смерть застала его в момент превращения.