Роман Буревой - Боги слепнут

– Последнее желание заклеймено! – кричит светловолосая. – Последнее желание…

Теперь Летиция видит дом, похожий на крепость, с крошечными узенькими оконцами, лохматые пальмы, ослепительно яркое небо. Человек сидит у водоёма ссутулившись, глядя в одну точку, шея его обвязана белой тряпкой. Она не сразу узнает в сидящем Элия. Он страшно исхудал – скулы едва не вспарывают кожу, глаза запали, нос тонок и остр как бритва. И волосы – седые, будто припорошенные пылью. Какие-то люди в пёстрых тряпках проходят у него за спиной. Он не обращает на них внимания. Смуглый подросток ведёт на поводе тощего верблюда с обвисшими горбами, мальчонка что-то говорит Элию. Но тот не слышит. Смотрит прямо перед собой.

– Элий! – зовёт она. И видение пропадает.

Летиция вскочила. Элий жив! Он где-то далеко. Очень далеко. Но он жив!

– Квинт! – закричала Летиция так, что заложило уши. – Квинт, где ты! Сюда!

Сюда!

Постум проснулся и заплакал. Но Летиция не обратила внимание на крик – она мчалась по переходам дворца, не зная куда, и столкнулась в галерее с Квинтом.

– Квинт, он жив! Я точно знаю, чтo он жив! Я видела его.

– Когда? Где?

– Мне было видение. Он где-то далеко… Там, где верблюды…

– Летти, я его искал и не нашёл.

– Ищи дальше. Ищи! Он жив. Я видела его, – повторяла Летиция вновь и вновь. – Он был ранен в шею. Но он поправляется. Ищи, Квинт. Скорее. Я дам тебе сколько угодно денег, отправляйся за ним и привези его ко мне.

– Кажется, Постум плачет, – сказал Квинт.

– Кажется, да. Ты ищи немедленно, сегодня же ищи! Я не могу больше без него! Найди его!

Летиция кинулась обратно к сыну. Постум уже замолчал. Потому как кроватку его качал, ухватив хвостом, огромный змей. Постум смотрел на него и улыбался.

– Гет, он жив, – сказала Летиция и поцеловала бывшего гения в плоскую башку. – Он скоро вернётся…

– Может, устроим по этому поводу небольшой пир? – спросил Гет. – А то я проголодался.

– У меня было видение. Я видела его. Он где-то в Аравии или Сирии. Там, где есть пустыни.

– Пустыни есть во многих местах. В Винланде, например.

– Это не Винланд!

Гет ожидал чего-то в таком духе и постарался сделать вид, что верит. Чего не бывает с человеком страдающим! Все что угодно.

– Это прекрасно, что он жив, – сказал Гет. – Но до поры до времени не стоит об этом никому говорить.

– Почему? – Ей хотелось рассказать о своей радости всему Риму.

– Чтобы не было лишних толков. И чтобы враги не помешали Элию вернуться.

Летиция послушно закивала. Умная девочка.

– Хорошо. Квинт поедет сегодня же. Я дам ему денег. Элий скоро вернётся, вот увидишь. Какое счастье! Как он обрадуется, увидев сына! А потом Элий станет императором. Так ведь?

– Скорее – диктатором, – осторожно предположил Гет. – Ведь император —

Постум.

– Хорошо, пусть диктатором. Все будет хорошо!

Гет вздохнул. Сам Гет не очень-то верил в эти видения. Но если фантазии несчастной девчонки помогут ей, пусть надеется. К тому времени, когда выяснится, что Элий действительно погиб, она успеет сжиться со своим горем, а Постум чуточку подрастёт. И может быть… Ох, мал ещё, слишком мал император. А Макций Проб слишком стар. В тревожные годы слишком медленно растут дети. Слишком быстро дряхлеют старики.

Добиться приёма у Бенита было не так-то просто. Но Порция старалась не для себя. Она делала это ради Бенита и ради Понтия. И эта мысль её вдохновляла. Она вымаливала, улещивала, хитрила. Интриговала не слишком успешно, но настойчиво. И вот добилась своего. Двери Бенитова таблина распахнулись, и Порция вошла в огромный зал, пустой, гулкий, с нарисованной галереей на одной стороне и с застеклённым криптопортиком на другой. Стол в дальнем углу казался далёкой, недостижимой пристанью. Человек за столом был как минимум полубогом. Она шла к нему и протягивала руки. Она рассказала о просьбах и их исполнении, о поджогах, убийствах и избиениях. Голос её дрожал. Она чуть не плакала. Ей было жаль Бенита. Как могло случиться, что такого прекрасного человека предали. Но она не предаст. Умрёт за него, но не предаст. Ведь должен же быть кто-то, за кого хотелось бы умереть. Бенит вышел из-за стола и обнял её. Она чуть не умерла от восторга. Каждая клеточка её тела трепетала.

– Ты правильно сделала, что пришла. Я должен был узнать правду именно от тебя. Только простым маленьким людям известна правда. Все, кто наверху, – продажные, лживые твари. И если такие, как ты, будут со мной, мы справимся. Все вместе! Главное – быть вместе! – Голос его проникал в самое сердце.

– Быть вместе, – слезы катились по её щекам – такие прекрасные, такие светлые слезы. Бенит не виноват. И её мальчик ни в чем не виноват. И она не виновата. Они же ни в чем не виноваты. Все-все…

– Я должен знать правду. Правду маленьких людей. Непременно. – Бенит разжал руки. – Вам столько причиняли зла. Кто-то должен отереть слезу с ваших глаз! Но для этого вы должны быть твёрды. Быть преданы. Все вместе – мне одному!

Порция отступила. Не смея повернуться к Бениту спиной, пятилась задом.

– Ты смелая женщина, ты умная женщина, ты честная женщина, – бросал ей вслед жемчужины похвал Бенит.

Едва дверь за Порцией захлопнулась, как Бенит нажал кнопку звонка. Тут же бочком из узкой потайной двери в таблин протиснулся Аспер и вытянулся по стойке смирно, как будто Бенит был центурионом, а он, Аспер, новобранцем из десятой когорты.

– Переведи её сына в другой отряд исполнителей. В тот, что занимается постройкой статуи Геркулеса. И проследи, чтобы парень вкалывал до седьмого пота. Без выходных. Мамаша будет счастлива.

– А что делать с женщиной?

– Она пусть работает, где работает. Надо лишь предупредить Крула. А мы, считай, получили бесплатного внутреннего соглядатая. Она будет следить за всеми и доносить. Из одной любви ко мне. – Бенит самодовольно расхохотался. – Она считает себя честной и одновременно потакает своим мелким грязным страстишкам. Из таких получаются самые лучшие агенты.

Глава 14

Мартовские игры 1976 года

«Дожди не прекращаются».

Первыми вернулись запахи. Отвратительные запахи. Воняло грязью, гнильём, чем-то тухлым. Кажется, рыбой. Что может вонять отвратительнее тухлой рыбы? Лишь гниющая человечья плоть.

Вслед за запахом явилась боль. Она примеривалась к телу то там, то здесь. Вот кольнуло под рёбрами, вот в бедре, вот в виске. Боль… Нервы медленно возрождались вслед за костями и мышцами. Нервы регенерировали, теперь уже болело все тело. Ещё не остро, ещё не сплошь.

Вернулись звуки: раньше он ничего не слышал – теперь различал громкий бранчливый крик. Чайки. Где же он? На берегу моря? Реки? Если вокруг летают чайки, значит близко вода. Шум воды был, но однообразный, как старушечий шёпот. Он понял наконец: шёл дождь. Он уже кое-что мог понимать. Значит, мозг его возродился прежде периферийной нервной системы. Это открытие доставило ему радость. Радость, которая тут же затмилась болью.

Но почему так воняет? Если он на берегу, то должно пахнуть солью, водорослями, свежестью. Боль становилась уже невыносимой. Он повернулся на спину – он мог уже повернуться! – и выгнулся дугой: судорогой свело возрождающиеся мышцы. Почему он не может умереть! Он бы все сейчас отдал за блаженное восхитительное небытие. Руки конвульсивно согнулись в локтях, пытаясь разодрать лишёнными ногтей пальцами лишённую кожи грудь. Свет ударил в глаза – в широко раскрытые глаза без век и ресниц. Он смотрел и видел небо, обложенное низкими свинцовыми тучами. Небо, с которого непрерывно сеялся колючий холодный дождь. И белых чаек, парящих на фоне этого серого рыхлого неба. Вновь судороги скрутили тело. Со спины его перевернуло на бок. И тогда он увидел, что лежит на помойке. По серым и рыжим её горбам, как по волнам, сновали чайки. И он закричал – от ужаса и боли разом. Ему казалось, что сейчас он сойдёт с ума.

Но почему-то не сошёл. А если и сошёл, то на мгновение – мозг тут же регенерировал, и безумие миновало. Если он и может свихнуться – то на миг. В этом была отрада. Как и безумие – тоже мгновенная.

Двое бродяг, привлечённые криком, направились к тому месту, где в груде обломков и обгоревших брёвен уже давно лежал чёрный хитиновый остов, смутно напоминающий человеческое тело. Бродяги подошли и остановились. Один из них – седой старик, закутанный в драный шерстяной платок, – жевал кусок хлеба. Второй, помоложе, визгливо вскрикнул и предусмотрительно спрятался за спину старика.

Так – один совершенно равнодушно, второй онемев от ужаса – они смотрели, как чёрный остов корчится, обрастая красным мясом; и уже скалятся зубы, и дёргаются губы, и нос начинает покрываться кожей. Глаза смотрели на старика и не моргали – не было век. Но рот, гримасничая зачатками губ, издавал булькающие невнятные звуки.