Владилен Машковцев - Время красного дракона
Фроська долго отбрыкивалась, хохотала, но, в конце концов, согласилась:
— Ладнось, идите в горницу на кровать. Раздевайтесь и ложитесь. А я сени закрою, со стола уберу, лампу загашу.
Придорогин разделся до белых кальсон с подвязками, бухнулся на пуховую перину, спрятал револьвер под подушку.
— Хитрит девка! Полагает, будто я изрядно пьян, потому усну. А я не буду спать, подожду.
Хозяйка побренчала чашками, убрала жаровню с половиной оставшегося кролика в печку, погасила керосиновую лампу. Придорогину показалось, что перед ним появилось откуда-то страхолюдное существо, а не Фроська. Очень уж много выпил.
— Я пришла! — раздался шепот.
— Ложись, желанная!
— Не пожалеешь?
— Сиять буду всю жизню!
Она прилегла рядом, чуть отстранясь, затихла. Придорогин хотел поерошить ласково ее рыжие космы, но наткнулся на что-то склизкое, омерзительное. В нос шибануло тошнотворное зловоние. И в этот миг за простенком, где-то на улице прозвучал глухо выстрел из ракетницы. Огненный, брызгающий трескучими искрами шар упал перед самым окном, ярко осветил горницу. Придорогин увидел лежащую рядом мертвую старуху, с проваленными глазницами, струпьями, редкими остатками кожи. Он вскочил судорожно с постели, но успел выхватить из-под подушки пистолет. Придорогин разрядил в мертвую бабку всю обойму, закричал и выбросился в окно, выбив раму своим обезумевшим телом.
Какая-то собака кусала его, лаяла, рвала кальсоны. А он перемахнул через заборчик и побежал к реке, держа в руке револьвер. Фроська и чертенок сидели на крыше бани, смотрели, как прыгал через плетни начальник НКВД. Еще одна ракета — и Придорогин достиг причала, бросился в пруд, поплыл. А до другого берега — почти верста. Недавно посеред реки опрокинулся паром, много людей утонуло.
Цветь тринадцатая
Гриха Коровин надернул суконные рукавицы-вачеги, взял совковую лопату и начал бросать доломит в огненную пасть мартена. В завалочном окне печи буйствовали оранжевые вихри, роба дымилась от адского пекла, искры вылетали из утробы печи — крупные, как пчелы, норовя ужалить, прожечь. Через порог завалочного окна заструился тонкий ручеек жидкого металла. Если разъест порог, металл хлынет на пол, на подъездные пути, загремят взрывы. Гриха поправил порог, возвысил его, оборвал малиновую струйку. Пот катился с лица, рубаха под суконной робой взмокла, пол под ногами закачался. Коровин отбросил лопату, хотел опустить массивную заслонку, но появилась лаборантка Лена. Пришлось черпать металл для пробы.
Лена глядела завороженно на расплавленное варево в печи, из которого выскакивали то протуберанцы, то темные змеи. Гадюки поднимались прыгуче и стремительно на полметра, изгибались в разные стороны и ныряли в свое красное тяжелое озеро. Гришка закрыл заслонку, снял вачеги, подсолил в кружке воду и выпил ее жадными глотками.
— Я билеты в кино взяла, — улыбнулась Ленка, тряхнув пшеничными кудряшками.
— На Чарли Чаплина?
— Нет, на Карацупу.
— Про чо там? Про любовь?
— Про собаку.
— Собаку я тебе задарма покажу, без билета.
— Там овчарка пограничная, шпионов ловит. Политически грамотная собака, верная социализму, как ты.
В пролете цеха замаячили гости: директор завода Завенягин, секретарь горкома партии Хитаров, Коробов, Олимпова, Ухватова, Берман. Авраамий Павлович пожал руку Коровину:
— Как дела, Григорий?
— Мы без претензиев.
Завенягин взял под локоть Олимпову:
— Тебе, Мариша, нужен герой для очерка? Напиши о Грише Коровине. Истинно русский характер!
Журналистка поджала губы:
— Нам, Авраамий Палыч, требуется не русский, а интернациональный характер, комсомольский.
— Социалистический! — встряла Партина Ухватова.
— Открой заслонку, — попросил Завенягин.
Подошел отставший от группы начальник мартеновского цеха, начал обстоятельно объяснять Хитарову:
— Подина новой конструкции, предложенная Коровиным, служит намного дольше. Его система охлаждения проста, экономична, позволяет утилизировать выброс тепла. Коровин — самородок. Надо бы представить парня к правительственной награде, выделить ему квартиру в соцгороде.
— Наверно, жениться надумал твой изобретатель? — догадался Хитаров.
— Да, женится. Невеста его рядом с ним, между прочим. Леночка — из нашей лаборатории.
— Тебе нужна квартира? — спросил Завенягин.
— Ежли дадут, возьму. Но вообще-то не очень нуждаюсь, у меня свой дом в станице. Мы из казаков.
Начальство удалялось медленно, останавливаясь у каждой печи, обходя вагонетки, ковши, нагромождения из остывших козлов. Мариша Олимпова стряхивала с берета пыль, жаловалась Партине Ухватовой:
— Завенягин издевается надо мной. Направил меня на прошлой неделе к типу весьма примитивному. Мол, напиши о моем Трубочисте. А у него интеллект — нулевой. Шуточки — идиотские. Мол, я прилетел к вам со звезды! Ну и прочая чушь. К серьезному разговору не способен. И Коровин этот примитивен. Это же деревенский валенок, подшитый русским патриотизмом...
Партина Ухватова не согласилась:
— Коровин, конечно, бык. А Трубочист — моя мечта. Я беременею от одного его взгляда.
— Партина, ты вульгарна. Но я тебя облагорожу. У тебя — не те выражения, не та прическа, не то платье. И походка — мужичья. Надо ходить, Партина, семеня, мелкими шажками, изящно. Руку — чуть в сторону, с отведенным мизинцем. Гляди, я тебе покажу... Уловила?
Гришка Коровин сплюнул вслед удаляющимся дамам, усмехнулся. Но жить все-таки хорошо. Он вернулся в мартен. В НКВД его особенно не допрашивали, там лежала объяснительная Порошина. Представить кое-кому трудно: перед ним вежливо извинились! Мол, прости, наш сотрудник тебя нечаянно пулей задел. Коровин подписал заявление, что не имеет претензий к милиции. И не было в его подписи неправды. Он действительно проникся уважением к работникам НКВД... и даже записался в бригадмильцы.
— Когдась у нас родится сын, нарекем его Аркашей, в честь нашего заместителя начальника милиции Порошина, — говорил Коровин своей Леночке.
— Я не знаю его, — отвечала она.
— Ежли бы не Порошин, скрываться бы мне, ждать ареста, тюрьмы. Чудесные люди у нас в НКВД.
Виктор Калмыков, Санька Терехов и Василь Огородников написали Грихе Коровину рекомендацию для вступления в ВКП(б). У них была своя компания, дружба. По выходным дням собирались обычно у отца Эммы Беккер, пили чай, брали читать интересные книжки. Калмыков боготворил свою жену Эмму:
— Она вылепила из меня человека. Кем я приехал на Магнитку? Оборванцем с деревянным сундучком, в дурацкой кепке с нелепым козырьком, полуграмотным романтиком...
Санька Терехов и Василь Огородников работали прокатчиками в обжимном цехе у Голубицкого. Парни они были робкие, но честные, душевные. А подружка бывшая Фроська Меркульева стала для Грихи Коровина совсем чужой.
— Я в партию вступаю, — похвастался перед ней как-то Григорий.
— Ты завсегда в какое-нибудь говно вступаешь, — съязвила Фроська.
Чужой, совсем чужой оборачивалась подружка детства. И видеть ее не хотелось. И казаться она стала противной, рыжей лахудрой, отсталым элементом, ненавистницей строительства светлого социализма. Почему с ней водится Порошин? Такой умный, благородный и политически подкованный коммунизмом человек. А Фроська подкована буржуазной, несознательной идейностью, знахарской отсталостью, ворожбой, нехорошим колдовством, оголодалой кражей копченой колбасы из горкомовского буфета и глупой радостью от ненадеванных трусов императрицы, заслуженно расстрелянной пролетариатом.
Сочиненную для Фроськи характеристику Гриха Коровин знал наизусть и повторял ее изредка, укрепляя свою душевную стоятельность. Радовали Коровина жизненные успехи друга — Антона Телегина. Его воинскую часть перебросили в Туркестан. Они там разгромили ворвавшуюся банду басмачей. Антоху наградили боевым орденом, назначили командиром взвода. Телегин приезжал в отпуск, но в колхозике, где прозябали его родственники, было нищо и голодно. Сестренка его — Верочка еще не определилась, а дядька Серафим, по кличке — Эсер, сидел в тюрьме. Антон порешил остаться в армии пожизненно. А новое направление у него было легкое — войска НКВД в Челябинске. Одного не понимал Телегин, когда приезжал в отпуск, и потому спрашивал у Коровина:
— Значится, Порошин знал, што мы замыкали электролинии, убивали бригадмильцев, сбросили их в яму с говном... Почему же нас не арестовали?
— От его благородности, доброты, — объяснял Коровин.
— Што-то тут не так. Пореже мне надо здесь появляться, — сказал на прощанье Телегин.
* * *
Завенягин и Хитаров ходили по цехам металлургического комбината часа три-четыре. Директор объяснял, как удалось снять с квадратного метра пода по девять тонн стали, как пускали на коксохиме ректификационное отделение. Секретарь горкома и директор завода работали душа в душу, не могли нарадоваться друг другом.
