Виктор Побережных - «Попаданец» в НКВД. Горячий июнь 1941-го (часть 2) [СИ]

   Благодаря тому, что он был из обрусевших немцев, его взяли на службу в военный госпиталь. Как оказалось, и у немцев были проблемы с хорошими хирургами, а Густав Карлович Шрайвер был очень хорошим. Настолько, что его собирались в Берлин перевести. Это уже из захваченных немецких документов выяснилось. Видимо поэтому немцы сквозь пальцы смотрели на то, как Густов Карлович оказывал помощь 'недочеловекам', даже операции ухитрялся иногда делать. Потом наши вернулись, Шрайвер смог от немцев улизнуть и остался здесь, прекрасно зная, чем ему может грозить служба у врага. Что интересно, поначалу его и не тронули. По-быстрому проверили 'смершевцы', убедились в том, что он многих спас, в том числе и из подпольщиков, и всё. Дали добро на жизнь и работу. И не просто дали добро, а назначили начальником госпиталя! Потом 'смершевцы' ушли к фронту поближе, а на смену пришли другие. Но тоже доктора не трогали, пока месяц назад он не вышвырнул из больницы, которую возглавлял, инструктора обкома партии. Тот мудак воспылал любовью к одной из медицинских сестёр госпиталя. И воспылал до такой степени, что пьяный ворвался в операционную за своей возлюбленной, где в это время доктор делал сложнейшую операцию мальчику, подорвавшемуся на одной из множества разбросанных в окрестностях мин. В общем этот 'инструктор-донжуан' сорвал операцию, в результате чего мальчик умер, а сам инструктор потерял три зуба, сломал два ребра и нос, когда разъярённый доктор выкидывал его из больницы. Что интересно, эта мразь с партбилетом была жената, а медсестричка не давала ему никаких намёков на взаимность 'высоких чувств'. А на следующий день врача и девушку арестовали, за нападение на партработника, организацию антисоветской ячейки, шпионаж на немцев и диверсию, заключающуюся в убийстве десятилетнего советского гражданина. Уроды из местной безопасности даже не попытались разобраться в происходящем, а радостно повизгивая взяли в оборот 'терористов-диверсантов'. Что интересно, возглавлял местное отделение НКВД мой старый знакомый Смирнов, который так и не получил погоны подполковника, хоть и был в управлении секретарём комсомольской организации. Честно говоря, я был уверен, что с ним давно покончено, а оно вон как оказалось... Никогда не забуду выражение его рожи, когда он увидел меня выходящего на перрон из поезда следом за Львом Захаровичем. Это было нечто! Как-то незаметно для самого себя, я мысленно вернулся на месяц назад, в Москву.

   Тогда, в кабинете у Мехлиса, охренев от происходящего я, честно говоря, сильно растерялся. В голове крутилась всякая чушь, да и страх появился. Какой-то иррациональный, но от этого не менее сильный, чем от реальной угрозы. Но меня быстро привели в чувство. Уже через час, после произошедшего ЧП с моей машиной, я получал командировочное предписание в спецчасти, а ещё через полчаса, сидел на инструктаже в кабинете у Меркулова. Ничего нового, помимо уже услышанного в кабинете Льва Захаровича он мне не сказал, только в конце добавил.

  - Помимо всего перечисленного, есть ещё одна задача, которую будет решать ваша комиссия. Это оценка работы органов государственной безопасности. Если ты поймёшь, что без твоего вмешательства работники нашего комиссариата нанесут реальный вред Советской власти - вмешивайся незамедлительно! Твоих полномочий на это вполне достаточно, а при необходимости подключай Льва Захаровича - он любому мозги на место поставит! И сразу сообщай мне, в моё отсутствие - Абакумову. И аккуратнее будь. Охрана охраной, но лучший охранник - твой здравый смысл и здоровая трусость. Как только почувствуешь, что что-то не то, сразу смазывай пятки! Ну если всё понятно, то иди собирайся.

   Следующие три дня ощущал себя студентом набравшим хвостов в период сессии. Сплошная беготня, работа с бумагами и совещания: то в ГлавПУРе, то в нашем наркомате. Перезнакомился со всеми членами комиссии, оказалось, что нас будет семнадцать человек, не считая почти взвода охраны, из учеников 'Баха'. Причём, помимо политработников и 'кровавой гебни', в комиссию ввели и прокурорских . представители прокуратуры, три матёрых мужика, лет сорока на вид. По разговорам и внешнему виду было понятно, что мужики действительно виды видали. Разговорившись с одним, тоже с майорскими погонами, узнал что он ещё до войны в Западной Белоруссии подобным занимался, потом отступал со всеми, а после ранения его в Москву забрали. Понравился мне он , невысокий, худощавый, но какой-то основательный при всём этом. И несмотря на свою работу, взгляд добродушный. Может и обманчиво моё впечатление, но приглянулся мне Василий Степанович Заболоцкий, с таким сработаемся. И Мартынов на мой вопрос о нём хорошо отозвался, хоть и без подробностей. А вот про 'аварию-диверсию' мне так ничего и не сказали. Единственное, чего мне удалось добиться это слова, что - '...понадобится, тебя в известность поставят. А пока занимайся своими делами...'. Пришлось заниматься. А ещё через неделю мы прибыли в Ростов.

   Первое, что я увидел выйдя из вагона, это перекосившаяся рожа бывшего комсорга Смирнова. Он явно был не рад увидеть меня в составе комиссии, как, впрочем, и я его. Если честно, эта встреча изрядно напрягла меня, слишком уж неприятный сюрприз получился. Только вот неясно, почему меня не предупредили о том, с кем мне предстоит сталкиваться, и кого мне предстоит проверять. Хотя может и правильно? Возможно это очередная 'проверка на вменяемость и лояльность'? Ведь нельзя рассматривать всерьёз вариант, при котором Меркулов не знает, кто является заместителем начальника Ростовского управления и какие у меня с ним отношения. Тем более, что сейчас он исполнят обязанности начальника. Старый в госпитале лежит, осколок зашевелился под сердцем, вот его в Москву и вывезли. Нашли же кого "на хозяйстве" оставить! Ведь слухи ходили, что Смирнов был как-то связан с 'делом Андреева', хотя и не очень явственные, слишком тёмная история была связана с этим делом ЦК. Да и излишнее любопытство не поощряется в нашей системе, отучили. Одним словом, Смирнов явно не обрадовался, увидев моё лицо. Ну и хрен с ним! Специально ничего делать не буду, но если он в чём-то виноват...пусть лучше сам сразу застрелится!

   Всё таки интересная эта штука - людская психология! Много раз читал о визитах монарших особ и как лебезили перед ними и их приближёнными местные. Но такого, как в Ростове, я себе и представить не мог! Тем более, что уже бывал в комиссии, возглавляемой Мехлисом. Или дело в том, что мы тогда были на фронте и прифронтовой полосе, и близость смерти заставляла людей проще относиться к визитам высокопоставленных чиновников? Не знаю... Но то. Что происходило в первые три дня после нашего приезда, вызывало только чувство брезгливости. Причём не только у меня.

   Вечером 28 декабря, мне сообщили, что меня вызывает Лев Захарович. Разместили нашу комиссию в трёх небольших частных домиках на улице Очаковской. Когда я услышал её название, сразу вспомнилось пиво в двухлитровых бутылках, которое частенько попивали с друзьями на природе. Эх! Где они теперь, мои тогдашние друзья-товарищи? Что интересно - кроме нас в домах никого не было, в том числе и хозяев. А это наводило на определённые размышления, особенно в свете всего окружающего. Дело в том, что Ростов был очень сильно разрушен, особенно его центральная часть, и с жильём были определённые проблемы. Как таковое строительство в городе почти не велось, в основном разбирались завалы, на местах бывших домов. Как нам уже успел рассказать один из инструкторов Ростовского обкома, прикреплённых к нам, серьёзно восстанавливать город начнут только в следующем году. Из его же рассказа следовало, что город разрушен более чем на восемьдесят процентов, и в это верилось. Ещё когда я участвовал в работе по немецким концлагерям мне запомнились кирпичные горы, мимо которых мы проезжали направляясь в Ейск. А сейчас, зимой, всё выглядело ещё более жутковатым. Снежные горы, из которых торчат обугленные остатки стен - именно так выглядела большая часть города. Выделялись только восстановленные здания железнодорожного вокзала и свежепостроенное здание обкома партии. Не забыли о себе, млин! Почему-то именно этот трёхэтажный домина, бросающийся в глаза среди окружающей разрухи, сразу настроил меня против местных чинуш. А 'свободные', довольно вместительные дома в сильно разрушенном городе наводили на нехорошие мысли о наших фигурантах.

   Идя к Льву Захаровичу, я с чувством глубоко удовлетворения вспоминал, как непроизвольно кривилось его лицо от подобострастных речей местной 'элиты'. Уже немного зная Мехлиса я был просто уверен, что в Ростовском обкоме грядут большие перемены. И не только в нём.

   Поздоровавшись с часовым на улице и оббив перед входом в дом снег с сапог открыл дверь и пройдя маленький коридорчик я оказался в хорошо натопленной комнатке, играющей роль своеобразной прихожей. Всего в доме выделенном Мехлису было четыре небольших комнаты: одна использовалась как спальня, столовая и рабочий кабинет самого Льва Захаровича, вторая - как зал совещаний, третья - своеобразная казарма для шестерых сотрудников охраны, ну а последняя - прихожая, в которой всех входящих встречал дежурный охранник. Раздевались пришедшие к Льву Захаровичу здесь. В прихожей меня встретил улыбчивый старшина Тропин. Светловолосый здоровяк с Русского Севера, носил среди своих прозвище 'Чпок'. Но почему именно такое, я так и не узнал, хотя и очень старался. Что интересно, все ребята осназовцы, выполняющие функции нашей охраны, прекрасно знали о моём прозвище, хоть и обращались по званию. Нужно будет потом узнать откуда, хотя их, наверное, тоже с нашими делами ознакамливали. Хоть частично. Сняв шинель и пристроив её среди других висящих на вбитых в стену гвоздях, положил шапку на скамью и мельком глянув в зеркало прошёл в 'зал совещаний".