Андрей Бондаренко - Страж государя
– Царь узнает, убьёт! Он – бешеный…
– За что убьёт?
– Без разницы. Когда палачи начнут пытать – во всём сознаешься: и в том, что было, и в том – чего и не было никогда…
Санька обняла обеими ладонями его голову и, покрывая лицо короткими жадными поцелуями, предложила взволнованным шёпотом:
– Давай тогда убежим от него! Куда-нибудь далеко-далеко, за Волгу, в Сибирь, например… Давай?
– Если совсем ничего не придумаю, то и убежим. Обязательно! Верь мне! – твёрдо заверил Егор невесту. – Только и к этому надо приготовиться очень тщательно, чтобы потом не поймали…
Потом они ещё долго сидели у костра и разговаривали – обо всём подряд. Егор рассказывал о московском житье-бытье, о том, какую одежду носят знатные женщины в больших городах, о разных европейских странах… Санька слушала, слегка приоткрыв свои нежные бархатные губы, задавала бесконечные вопросы. Но и сама рассказывала много чего интересного: о рыбалке, охоте, о коровах и курах, о севе и жатве…
– А ещё я очень люблю ходить с мальчишками в ночное! – Девушка мечтательно улыбнулась. – Представляешь: тёплая летняя ночь, костёр на берегу тихой реки, над огнём висит ведро, в котором варятся раки, лошади изредка всхрапывают в темноте, а над головой висят яркие звёзды…
«Повезло тебе, братец! – завистливо прокомментировал внутренний голос. – Такую романтическую особу нашёл, это что-то! Ты уж береги её…»
Примерно часа через три с половиной к костру подошли остальные Бровкины.
– Что, ребятишки, наговорились? – по-доброму усмехаясь в свою бороду, густо облепленную «каплями» сиреневого инея, спросил Иван Артемич. – А раз наговорились, то на озеро ступайте, капканы проверяйте, наживку меняйте. А мы уж тут – погреемся вволю, от души…
– Батя, а что – ещё не сняли ни одной рыбины? – удивилась Санька.
– Шустрая она очень у меня. Шустрая и нетерпеливая! Всегда помни об этом! – усмехнувшись, сообщил Егору Бровкин-старший и терпеливо разъяснил дочери: – Пока пробили два десятка лунок, пока наловили плотвичек да зарядили капканы – время-то и прошло… Так и не проверяли ещё ловушек. Даже те твои, на налима, с сыртью и раковыми шейками… С них и начинайте, благословясь. Пешню я оставил у крайней полыньи. Вот ведёрко с мальком. Только вы воду-то меняйте в нём иногда, чтобы живец не уснул от холода…
Лунки на налима (непривычно для Егора прямоугольные) за сутки покрылись семисантиметровым слоем прозрачного льда, поэтому пришлось на совесть поработать пешнёй.
– Не так делаешь! Не так! – звонко смеялась Санька. – Наклонно же надо! Дай сюда, неумёха, покажу…
В первой же проруби на толстом шнуре сидела сильная и крупная рыба.
– Вытаскивай! Давай-давай, в мужицкую семью ведь идёшь! – весело и беззаботно смеясь, велела ему невеста. Дождалась, когда крупный (в два локтя длиной) пятнистый налим лениво запрыгает на весеннем льду, спросила – тихим и серьёзным голосом:
– Ты, Саша, уйдёшь на свою войну. А я? Что я буду делать? В окошко смотреть? Слёзы лить горькие, глядя на пустую дорогу?
Он вытащил из-за голенища валенка специальный нож с коротким лезвием, ловко и сильно ткнул стальным остриём между глаз налима, рыбина тут же затихла и успокоилась.
– Зачем же слёзы лить, дурочка? – Егор насмешливо покачал головой, забрасывая добычу в холщовый мешок. – Ты у меня будешь учиться!
– Чему мне учиться? – удивилась Санька, часто-часто моргая своими длиннющими ресницами. – Я писать-читать уже умею, до ста считать – также…
– А всему остальному? Носить одежду дам знатных, например. Географии, языкам всяким иностранным. Как держаться на балах у знатных господ…
– Я – на балах?
– Ты, радость моя, ты! Я Ивану Артемичу денег немного оставлю, он ещё одну просторную избу сладит. Я сюда учителей иностранных пошлю, каких найду, будут они тебя учить – до самого моего возвращения… Только совсем старых, противных и уродливых подберу…
С весёлым визгом Санька бросилась ему на шею…
– Сань, – спросил Егор. – А что это такое – на морде у налима?
– Да капкан. Совсем обычный капкан, на земле его ставят на крыс (в голодные годы их тоже едят – за милую душу), а на воде – на щук да налимов. Вот на этот заточенный штырёк приманку наживляют, эту пружинку натягивают…
К избе они вернулись с богатой добычей: три щуки и четыре налима. Егор вытряхнул рыбу из мешка в ближайший сугроб, позвал Петра, который невдалеке обтирал снегом своё помятое лицо:
– Мин херц, полюбуйся трофеями нашими!
Царь, фыркая, как усталый тягловой коняга, подошёл, небрежно потрогал рыбин носком башмака, недовольно и непонимающе поморщился:
– Времени тратить не жалко – на такую ерунду! Всё, собираемся и прекращаем всякие развлечения! К войне готовиться будем…
Ночью Егор совсем не спал: думал, размышлял, вспоминал, рассуждал, жарко и увлечённо спорил – сам с собой… Теперь, когда появилась Санька, предстоящая военная кампания виделась ему совершенно в другом свете. Из исторических документов, изученных им ещё в двадцать первом веке, следовало, что из первого,[5] полностью и бесславно проигранного Россией, Азовского похода Алексашка Меньшиков вернётся живым, даже без единой царапины. Но ведь он-то, Леонов Егор Петрович, – не был настоящим Меньшиковым Алексашкой… Да и вмешательство в течение Истории уже было, так что всё могло кончиться совсем по-другому…
«И вообще, по факту – Координатор бросил тебя здесь одного, причём, неважно – по каким причинам… – настойчиво уговаривал внутренний голос. – Опять же, пять лет, предусмотренные Контрактом, уже давно закончились, и ты имеешь полное и абсолютно законное право действовать по своему усмотрению… Ты никому и ничего уже не должен!»
– Да и Вьюга предупреждал в своей записке, что новый агент «экспериментаторов» – пусть и нескоро, но ещё может появиться! – негромко поведал Егор своему отражению в маленьком настенном зеркале. – Тогда что получается? Получается, что один военный поход – гораздо безопаснее для особы царской, чем два…
«В чём заключались причины поражения России в первом Азовском походе? – рассуждал про себя Егор. – Наверное, в первую очередь, в том, что не было полной блокады: турки тогда морем постоянно подвозили продовольствие, порох и людские резервы. Следовательно – что? Следовательно, нужен крепкий флот, чтобы надёжно запереть Азов и с моря. А без достаточного количества боевых кораблей и начинать не стоит – осаду эту…» В назначенный час он торопливо вошёл в малую столовую Преображенского дворца. За широким дубовым столом уже сидели все остальные участники совещания (последнего и решительного, как с вечера ещё объявил царь!): Пётр, Лев Кириллович – дядя царский, Лефорт, Гордон, фон Зоммер, генерал Автоном Головин и Борис Шереметьев.
– Чего опаздываешь, молодой человек? – тут же окрысился нервный, желчный и очень худой Головин, одетый в какие-то мешковатые одежды, которые ему были явно и неприлично велики. – Девицы блудливые спать не дают? Или – винишко хлебное?
– Извините меня, господа хорошие! – Егор глазами показал на целую кипу бумажных листов и рулонов, размещённую на его руках. – Вот, всю ночь работал с планами и картами! Прошу, дайте мне – первое слово!
– Похвально, очень похвально! – одобрительно загудел Гордон.
– Выскочка худородная! – презрительно скривился Головин, вскакивая на ноги – ввиду своей природной живости. – Всю ночь он работал с планами и картами? Ну, надо же – быдло работает с картами! Подсвечник ему в зад…
Головин был человеком новым в этом раскладе собутыльников, его позвали только потому, что он действительно что-то понимал (на уровне обычной разумности, спесь отринув) в деле военном, жарком. То бишь – драчлив был с самых лет младых…
Егор почти незаметно и быстро (пока Пётр не гаркнул) ткнул указательным пальцем Автонома под дых – отчего тот сразу же замолчал и согнулся пополам, отточенным пируэтом переместился назад – относительно согнувшейся фигуры, одновременно доставая из рукава короткий нож, мгновенным движением чиркнул по брючному поясу генерала, другой рукой (ещё на развороте) подхватил за ручку массивный бронзовый подсвечник…
Да, вопль ещё тот вышел: дворцовые кобели тут же перестали гавкать и потом ещё долго испуганно молчали – недели две…
Поржали все знатно, повеселились, похохмили от души. Даже Пётр совсем не сильно гневался, так – больше для порядка… Головина денщики проворно уволокли куда-то, никто его и не пожалел: чужой, непроверенный в делах и пьянках совместных…
Царь самолично помог Егору подобрать с пола разбросанные бумаги и пергаментные листы, посмотрел непривычно строго, нервно дёрнул шеей (следовательно – и головой), веско приказал:
– Прошли времена глупых забав. Если после этого не скажешь дельного чего… Запорю лично, до смерти самой…
Егор демонстративно медленно, в полной тишине, расстелил на столе (поверх других бумаг) первый бумажный лист, откашлявшись, начал давать подробные и обстоятельные пояснения:
