Олег Верещагин - Последний воин
— Вот твой удар. Он меня почти достал — и тут ты…
— Не помню, — сказал Гарав…
…Заговорщиков казнили через два дня, утром. Было солнечно и ветрено; ветер — тёплый, сильный — дул с моря. Гарав стоял в переднем ряду слева от Эйнора и смотрел на обтянутый красным эшафот, где стоял один из младших палачей, опираясь на длинный двуручный меч с тупым концом, но до сияния заточенной рубящей кромкой.
Всех шестерых привезли в специальной повозке. Гарав уже знал, что никто из них ничего не сказал — ни когда пытали младших на глазах у старших, ни наоборот. Когда палач применил к Рауду огонь, Лоссен, до этого не издавший ни единого стона — пока мучили его самого — открыл было рот, но отец сказал ему: «Молчи», — и Лоссен молчал, не закрывая глаз.
Шли все шестеро сами — ноги им сохранили и вообще привели в порядок, если так можно выразиться. Но они прошли близко от Гарава, и следы пыток, а главное — неистребимый запах боли — были ему отчётливо видны и ощутимы.
Один за другим — в полной тишине, только упруго хлопали флаги — приговорённые поднялись на помост. Мальчишки помогали идти друг другу, один из мужчин опирался на плечо юноши. Выстроившись в ряд шестеро слушали приговор, который читали громко, отчётливо.
Гарав обвёл взглядом толпу на площади. На большинстве лиц была открытая ненависть к заговорщикам, на некоторых — обычная человеческая жалость… а на некоторых Гарав видел ясно читаемое сочувствие. На немногих — но видел.
Смотреть на казнь ему не хотелось, тяжело было на это смотреть. Но он смотрел, потому что пажа зарубили. И ещё много народу погибло в ту ночь.
Первым казнили Лоссена. Мальчик сам встал на колени, улыбнулся отцу, аккуратно убрал с шеи и подвязал разбитыми руками волосы и обратился к отцу:
— Отец, прощай, — а потом попросил палача — ясно, громко и вежливо: — Пожалуйста, не запачкай волос.
Палач кивнул и ударил. Голова отскочила сразу (толпа выдохнула), и Гарав с отвращением и жалостью увидел, как бьётся тело — раз, другой дёрнулось — и ощутил запах… Это умирающее тело вытолкнуло наружу содержимое кишечника и мочевого пузыря.
Помощник палача поставил голову на специальное возвышение. Волосы не были запачканы…
Второй мальчишка сам не пошёл — забился, отчаянно замотал головой, и его потащили. Гарав закрыл глаза. Нет, он не мог на это смотреть. И открыл их лишь когда казнили Рауда. Этого жалко не было. Что бы он там ни думал и во что бы не верил — за ним стоял Ангмар, и это он обрёк на гибель всех погибших и казнённых людей. Он.
Впрочем, Рауд вёл себя очень достойно. И попросил только одного — позволить поцеловать голову сына.
Ему разрешили.
Потом случилось то, что должно было случиться…
…В свою комнату Гарав вернулся в тяжёлом настроении. Гарав понимал, что для людей, пошедших с оружием против власти, тут, в этом мире, нет оправдания «ребёнок». Но Пашка, его воспоминания, его воспитание — всё бунтовало против этого. Кроме того, он с ужасом вспоминал то, как казнённые пачкали штаны — это превращало смерть в нечто настолько постыдное, что мальчишку начало мутить, когда он вспомнил о том, как его самого чуть не казнил Эйнор. Зрелише, как он валится вот так же и… в общем…
…в общем, его стошнило в раковину. Плохо обладать развитым воображением. А самое главное — нелепо было спрашивать и спорить о праведности и неправедности суда и казни. По здешним меркам всё было справедливо. И было правым дело Нарака. Что хочешь — то и думай. Как хочешь — так и живи с этим.
Нет, подумал вдруг Гарав, умываясь и фыркая. Не хочу я жить при дворе. Ну его к чёртовой матери. Хоть бы война скорей какая или Эйнора куда услали… а выслужу рыцарское звание — сразу уеду.
Он обернулся — как по заказу, вошёл Эйнор. Буркнул:
— Сапоги мои почисть, Фередира я в город отослал.
— Сейчас, — кивнул Гарав. И спросил тоскливо: — Эйнор, нам никуда ехать не надо… в ближайшее время?
— Надо, — ответил рыцарь, не спрашивая, в чём дело и чего это оруженосца так потянуло из Зимры.
— Эйнор! — послышался голос в смежных покоях. — Эйнор, Гарав тут? — и в комнату бесцеремонно ввалился Олза. — А, ты тут! — он неожиданно смутился (Гарав удивился). — В общем — то я пришёл благодарить… я знаю, что за это глупо предлагать деньги, но — что ещё — то? — он достал кошелёк красной кожи с чёрным тиснением и подбрасывал его в руке. — Вот… ну и ещё — я всё равно твой должник, и в любой момент помогу, чем скажешь и чем смогу… — Олза сердито вздёрнул голову: — В общем — бери и не вздумай отказаться, я обижусь!
— Я не откажусь, — засмеялся Гарав и, беря кошелёк, пожал предплечье княжича. Тот ответил таким же пожатием и облегчённо вздохнул:
— Ну вот… Эйнор, ты едешь в город?..
…Так и не спросил, куда надо, но хорошо, что уезжаем, подумал Гарав, валяясь на постели и на животе считая монеты. У Олзы — это знало всё княжество — деньги не держались. И сейчас Гарав вовсе не считал, что стоило платить за спасение княжича в бою — разве это не обязанность? А в кошельке (кстати, он сам по себе был недешёвый) оказалось двадцать два кастара и пятьдесят семь зарни. Мда, в давнем разговоре Эйнор был прав. При дворе служить доходно. Но…
— Лютню купить, что ли? И играть научиться? — вслух спросил Гарав. — Куплю.
— Покажу, где можно купить, — собщил Фередир, входя. Лоб оруженосца был разбит, и он на ходу промокал его платком. Гарав поднял брови:
— М?
— Я не виноват, что некоторые мужь… люди не понимают разницы между дружбой и прелюбодеянием, — Фередир шлёпнулся на кровать и стал стягивать сапоги. — Пришлось прыгать с балкона.
— Прибьют тебя, — лениво сказал Гарав. — И князь скажет, что правильно прибили. Есть же порт. Зачем тебе замужние?
— Я ценитель не шлюх, а женской красоты, а она не терпит собственников, — Фередир покосился на монеты: — Ого.
— Бери, — предложил Гарав широким жестом. Фередир засмеялся:
— Ну, если правда… Пошли погуляем?
— С такой печатью на лбу только под кроватью прятаться… Кто хоть пострадавший — то?
— Я, — нагло ответил Фередир. — Женщина осталась довольна, а этот старый пень — всего лишь торговец рыбой. Да ещё и дунландец! — Фередир скривился.
— Спекулянт, значит, — по — русски сказал Гарав. — Сейчас ещё подведи под свое кобеляченье политическую платформу.
— А? — не понял Фередир.
— Да так, — пожал плечами Гарав и сел (монеты посыпались на постель и пол, зазвенели), обнял колени. — Вот, послушай…
Он не стал петь — он просто прочитал…
_ — _Мне_приснилась_старая_сказка…__Знаю,_в_жизни_так_не_бывает.__В_жизни_надо_ходить_с_опаской,__Жизнь_оплошностей_не_прощает!_
_Лишь_во_сне_улетишь_далёко_ — __До_реальности_через_дрёму…__О_себе_говорить_жестоко,__Только…_всё_было_по — другому._
_Моё_зрение_почему — то__Свет_сиянием_не_калечил…__Нужно_было_спешить_к_кому — то?__Тьма_не_делала_трудной_встречу._
_Знаки_доброго_приключенья__Возвращение_обещали…__Даже_рок_не_имел_значенья_ — __И_друзья_на_подмогу_мчались…_
_Только_в_жизни — то_ — _всё_иначе.__В_жизни_пламя_не_греет_ — _губит.__Снег_под_солнцем_весной_заплачет_ — __И_тепло_так_и_не_полюбит…_
_Ледяные_от_снега_реки…__Беспощадные_ветры_буден…__И_удача_ушла_ — _навеки.__И_подмоги_не_жди_ — _не_будет._
_Не_бывает_чудес_на_свете…__Но_так_хочется_в_миг_бессилья__На_мгновенье_поверить_в_ветер,__Что_удачу_несёт_на_крыльях!_
_В_то,_что_будут_пути_другие,__В_крепость_рук_и_в_солёность_пота…__В_то,_что_самые_дорогие__Вскачь_летят_из — за_поворота… [33]
— Ты что, Волчонок? — тихо спросил Фередир, кладя руку на колено друга. — Ведь это всё неправда, только последний куплет правильный. Разве можно так жить? Это плохие стихи, друг.
— Да? — Гарав посмотрел на Фередира. — Ты счастливый парень… Знаешь, это всё может стать правдой. И эта правда раздавит Трёхбашенную, Федь… Сюда будут водить туристов на экскурсии. Жирных туристов с цифровиками. В тронный зал и в оружейную. Жирных и богатых… а экскурсоводом будет пра — пра — пра… далёкий потомок нашего князя…
