Роберт Силверберг - Царь Гильгамеш (сборник)
— Топор, что тебе приснился — это человек. Это предназначенный тебе судьбой друг…
— Снова друг!
— Да, снова друг. Сотоварищ, храбрец, который спасает своего друга в минуту опасности. Он придет к тебе.
— Да пошлют его боги ко мне как можно скорее, — сказал я с чувством.
И я наклонился к ней и сказал ей то, чего раньше никогда никому не открывал. Я сказал ей о том, что я в страшной тоске, что ужасное леденящее одиночество часто нападает на меня среди моего веселья и великолепия. Трудно было произносить такие слова. Дважды запинался мой язык. Но я заставил его произнести эти слова. Моя мать Нинсун улыбнулась и кивнула головой. Она понимала и знала. Мне иногда кажется, что это она склонила богов создать мне друзей. Когда в тот день я покидал храм, на душе у меня было легко, словно рассеялись грозовые тучи, висевшие в воздухе много дней.
В те самые дни, что я видел свои сны, странные события стали уделом неизвестного мне тогда человека, некоего охотника по имени Ку-нунда. Мне о нем рассказали позднее. Этот Ку-нунда жил в одной из отдаленных деревень и кормился тем, что ловил в охотничьи ямы диких зверей. В тот раз, о котором пойдет речь, он пошел в пустыню проверить ловушки по ту сторону реки, и обнаружил, что все ловушки поломаны. Те звери, что могли попасться в его сети, были, видимо, выпущены. А когда он пошел проверить охотничьи ямы, то оказалось, что их кто-то засыпал.
Для Ку-нунды это было страшной тайной. Ни один воспитанный человек не тронет ловушки другого охотника и тем более не станет засыпать его ямы. Это оскорбительный поступок, недостойный. Поэтому Ку-нунда стал искать того негодяя, что проделал все это и выследил его. Однако он не был похож ни на одного человека, которого Ку-нунда встретила. Он был огромен, груб, обветрен, сплошь покрыт шерстью и больше походил на дикого зверя, чем на человека. Он вел себя как животное: приседал, крался, хрюкал, фыркал, быстро бегал на цыпочках. Казалось, дикие звери его не боятся, а бесстрашно бегут к нему. Ку-нунда увидел дикого человека среди газелей на высокогорных пастбищах, где он щипал траву вместе с ними. Дикий человек гладил их, ел траву так же, как и они. Ку-нунду обеспокоило все увиденное. Он вырыл еще ямы, и дикий человек все их засыпал. Однажды Ку-нунду встретил дикого человека возле ямы, куда звери приходили на водопой. Они стояли лицом к лицу.
— Слушай, ты, дикарь, ты зачем портишь мои ловушки? — потребовал ответа Ку-нунда.
Дикарь не ответил, только втянул воздух ноздрями. Он заурчал, зарычал, оскалился, глаза его зажглись огнем и налились кровь. Пенистая слюна стекла ему на бороду. Ку-нунда трусом не был, но отшатнулся. Лицо его застыло от страха, члены онемели от ужаса. И снова на следующий день они встретились у водопоя, и так день за днем, когда дикий человек видел Ку-нунда, он рычал и скалился, так что Ку-нунда не смел подойти туда. В конце концов Ку-нунда понял, что косматый незнакомец не даст ему охотиться, сдался и пришел в деревню с пустыми руками, опечаленный до глубины души.
Он рассказал свою повесть отцу, который посоветовал ему:
— Иди в Урук и предстань перед Гильгамешем-царем. Нет никого более могучего, чем он. Он подскажет тебе, что делать.
Когда настал мой приемный день, когда я выслушивал всех, в зале появился этот самый Ку-нунда, сильный и крепкий человек чуть выше среднего роста, с худощавым жестким лицом и умными проницательными глазами. Он был одет в черные шкуры, и вокруг него витал запах крови. Он положил передо мной в дар мясо и сказал:
— Какое-то дикое существо поселилось в полях, и оно портит мои ловушки и освобождает зверей, которых я поймал. Он силен, как властелин неба, и я не смею к нему подойти.
Мне показалось странным, что этот крепкий Ку-нунда может бояться кого-то или чего-то. Я попросил его рассказать мне об этом подробней, и он сказал, как это существо оскаливалось, рычало и выло. Он рассказал мне, как дикий человек пасся с газелями на высоких холмах, как он бегал с ними наперегонки. Что-то в этом рассказе заставило мое сердце забиться сильнее и глубоко меня захватило. У меня мурашки побежали по коже.
— Какое чудо! — сказал я. — Какая тайна!
— Ты убьешь это чудовище для меня, о царь?
— Убить его? Я думаю, нет. Жалко убивать его только потому, что он дикий. Но топтать поля тоже не годится. Мы его поймаем.
— Это невозможно, о царь! — возопил Ку-нунда. — Ты его не видел! Его сила равняется твоей! Нет ловушки, что выдержала бы его.
— Думаю, найдется, — сказал я с улыбкой.
У меня мелькнула мысль, пока я слушал Ку-нунду, об одной старой истории, которую пел нам Уркунунна-арфист во дворе нашего дворца, когда я был маленьким. По-моему, это сказание о богине Навиртум и чудовищном демоне, Забаба-шум, или, может, богиня была Ниншубур, а чудовище звали Лахуму. Не помню. Имена в этой истории и не важны. Смысл этой истории в том, что сила женской красоты побеждает свирепость и дикость. Я послал в храм за священной наложницей Абисимти, круглогрудой, длинноволосой, которая некогда посвятила меня в таинства плотской любви, когда я был юн, и посвятил ее в тайны того, что собирался предпринять. Я объяснил ей, какова будет ее роль. Она ни секунды не колебалась. В Абисимти всегда была подлинная святость. Она во всем была подлинной рабой богини, поскольку все, что от нее требовалось в служении, она выполняла не колеблясь, — истинный путь служения.
Поэтому Ку-нунду взял Абисимти с собой в свои охотничьи места, где ему встречался дикий человек, в трех днях пути от Урука. Они ждали два дня, и дикий человек пришел.
— Вот он, — сказал Ку-нунда. — Иди, попробуй на нем свои чары.
Не стыдясь и не боясь, Абисимти приблизилась к дикарю. Он настороженно фыркал, хмурился, не понимая, что она за существо, но зубов не показывал. Она развязала свои одеяния и показала ему свою грудь. Мне кажется, он прежде никогда не видел женщины. Сила богини велика, и богиня сделала красоту священной наложницы Абисимти доступной его пониманию. Она стояла перед ним в своей прекрасной наготе. Он вдохнул ее нежный запах, она легла с ним, стала ласкать его и дала ему овладеть ею.
Это было для него первым посвящением. Он был как зверь, а после ее объятий он стал человеком. Или, вернее, после ее объятий он стал божеством. Ибо именно таким путем в нас проникает божественная сущность — через акт зарождения жизни.
Шесть дней и семь ночей лежали они, соединяясь. Я ручаюсь за искусство Абисимти. Я не мог бы послать к нему никого, кто был бы искуснее в таинствах любви. Когда она лежала с Энкиду (а дикого человека звали именно Энкиду), она наверняка использовала все свои тайные знания, и после ее объятий он никогда уже не мог стать прежним. Эти жаркие дни и ночи, страсть Абисимти дотла выжгли в нем всю дикость. Он смягчился, он стал нежнее. Он перестал дико рычать и фыркать. В него вошла способность говорить. Он стал похож на человека.
Но он сам еще не знал, что с ним произошло. Когда он насытился ею, он хотел вернуться к прежней жизни, к своим животным, но газели в страхе умчались, когда он приблизился к ним. Теперь на нем был запах человека, запах другого мира. Звери больше не признавали его, и он сам отошел от них. Когда газели побежали от него, он готов был последовать за ними, но что-то удержало его, колени его были словно связаны веревкой, вся его быстрота куда-то исчезла. Медленно, ошеломленный, он пошел туда, где была Абисимти. И она нежно улыбнулась ему.
— Ты больше не дикий, ты другой, — сказала она, больше жестами, чем словами, потому что слов он еще как следует не понимал. — Почему ты стремишься вернуться к диким животным?
Она рассказывала ему о богах, о Земле, о городах и живущих в них людях, о великом Уруке с высокими стенами, о Гильгамеше, царе Урука.
— Вставай, — сказала она. — Пойдем со мной в Урук, где каждый день — праздник, где люди одеты в красивые одежды. Пойдем в храм богини, чтобы она могла приветствовать тебя в мире людей, пойдем в храм небесного отца, где снизойдет на тебя благословение небес. Я покажу тебе Гильгамеша, ликующего царя, героя, сияющего мужеством, самого сильного, который правит нами. При ее последних словах глаза его засияли, лицо покраснело, и он сказал еще непослушным языком, хранящим звуки звериной речи, что пойдет с ней в Урук, в храм Инанны и в храм Ана. Но больше всего ему хочется увидеть Гильгамеша, царя.
— Я буду с ним бороться, — вскричал Энкиду, — и покажу ему, кто из нас сильнее. Я покажу ему, на что способен человек степей. Я все переменю в Уруке! Я изменю саму судьбу, ибо я самый сильный!
Таковы были его слова, пересказанные мне Абисимти.
Так мы приручили дикого человека Энкиду. В соответствии с планом, который я придумал, он был пойман в самую мягкую и сладкую ловушку и пришел из мира диких зверей в мир оседлых людей.
Абисимти разорвала свою одежду, таким образом одев его, и взяла его за руку. Как мать, повела она его к пастушеским жилищам возле города. Пастухи столпились вокруг него: они никогда не видывали такого гиганта. Когда они предложили ему хлеба, он не знал, что с ним делать и был смущен и озадачен. Он привык питаться кореньями, дикими ягодами, да сосать молоко газелей. Они дали ему вина, он подавился и выплюнул его на землю.
