Евгений Красницкий - Отрок. Бешеный Лис.
Мишка обернулся к Афоне.
— Понял, Афанасий?
По ходу мишкиного монолога лицо Ильи менялось самым разительным образом — мужиком он, как понял Мишка, был достаточно эмоциональным, да к тому же, хорошим рассказчиком, поэтому мимикой обладал весьма выразительной. Афоня приоткрыл рот и расширенными глазами не отрываясь смотрел на Илью. Потом перевел взгляд на Мишку и с запинкой выговорил:
— Ты… ты колдун?
— Глупости! Если кто и колдун, то Илья. Ни слова не произнес, а столько тебе сейчас рассказал, словами такого и не скажешь никогда.
Илья неожиданно зло процедил:
— Зверь ты, Михайла, с людьми, как с куклами…
— Илья, ты же сам согласился!
— Бешеный Лис, как голого выставил…
— Илья, прости дурака, не подумал… — Мишка действительно ощутил острый приступ стыда. — Илья! Ну хочешь на колени встану? Прости пожалуйста, я же Афоне помочь хотел. Ты же сам знаешь, как это важно, сколько ты по лицам раненых понимать умеешь! Ты же ни одну жизнь спас, когда они сказать не могли, а ты догадался…
— Паршивец, и уговорить-то умеешь! Ох поплачут девки от тебя!
— Не сердишься? Илья, вира с меня: выпрошу у дядьки для тебя самострел, бесплатно.
— Ладно… самострел. — Илья неожиданно хихикнул. — Афоня, ты на его рожу сейчас смотрел?
— Ага! Здорово!
— Хе-хе, Михайла, как я тебя! А?
— Притворялся? — Понял Мишка. — Знаешь, как это называется?
— Не-а!
— Мордой об стол!
— Ха-ха-ха, го-го-го, Афоня! Вот такого лица, ха-ха-ха, ты еще… ты еще не видел!
— Которое, го-го-го, об стол?
— Ага! Ха-ха-ха и об лавку тоже!
Проезжающий мимо ратник придержал коня.
— Чего ржете, мужики?
— Губан, ха-ха-ха, у тебя… ха-ха-ха, случайно стола… с собой, нету?
— Чего?
— Го-го-го, а лавки?
— Гы-гы-гы, чего… ржете-то?
— А ты, ха-ха-ха… чего?
— Не… гы-гы-гы… не знаю.
— И мы, ха-ха-ха, не знаем… но без, ха-ха-ха, но без стола — никак!
"До чего же ЗДЕСЬ с юмором просто, вроде ничего особенного и не сказал. Не избалованы люди телевизором, ни одного писателя-сатирика, ни одного шоумена. Минут через пять весь караван ржать будет, а спроси "почему?", не скажут. Но как Вас, сэр, Илюха обул! Артист! А Вы говорите: шоуменов нет".
Глава 4
Мишка проснулся, как от толчка. Рядом в санях храпел и постанывал Афоня, еще дальше, на толстом слое лапника, завернувшись в облезлую медвежью шкуру, сопел с присвистом Илья. Мишка попытался определить, что же его разбудило. Нога, практически не беспокоила, к афониному храпу он притерпелся, других шумов, вроде бы, не было. Огромный стан, в котором расположилось несколько сот человек, с вечера угомониться не мог очень долго. Где-то плакали дети, кто-то, на ночь глядя, вдруг решил, что припас мало дров и стучал топором, потом чего-то испугались лошади, потом еще что-то случилось. Большое сборище людей и животных всегда успокаивается очень медленно, то и дело оживляясь локальными очагами шумов и беспокойства.
Сейчас над станом стояла тишина, костры слабо тлели, морозец ощутимо усилился, похоже, дело шло к утру. Что же, все-таки, его разбудило? Мишка еще раз окинул взглядом все пространство, открывающееся ему из лежачего положения и уже надумал сесть в санях, как уловил краем глаза какое-то движение. От ствола одного из деревьев отделилась белесая тень и пробежав несколько шагов в сторону дремлющего у костра часового, припала к снегу.
"Маскхалат, бесшумное движение, явное намерение снять часового. Привидение или чей-то спецназ пожаловал? Вижу только одного, но могут быть и другие, если, конечно, спецназ".
— Илья! — Позвал Мишка шепотом. — Илья, проснись.
— Да не сплю я. — Так же шепотом отозвался обозник. — Что случилось?
— В стане чужие, к страже подбирается кто-то.
— Не показалось?
— Нет, я его и сейчас вижу. До самострела моего, не поднимаясь, дотянуться можешь?
— Могу, может, шумнуть?
— А стрелу словить не боишься? Взводи самострел и незаметно подай мне.
— Как его лежа-то?
— Упри в сани, сам на бок повернись, чтобы колено вверх не торчало.
— Сейчас. — Илья деятельно заворочался, впрочем, почти бесшумно.
Тень продвинулась еще на несколько шагов. Щелчок взведенного самострела показался оглушительно громким, лазутчик припал к утоптанному снегу.
— Михайла, руку опусти.
Голос раздавался снизу, Илья каким-то образом умудрился вползти под сани. Мишка опустил руку и нащупал приклад.
— Лежа-то стрельнуть сможешь?
— Смогу, а ты приготовься опять зарядить, может быстро понадобится.
— Угу, сразу под сани суй, я тут приспособился.
Часовой приподнял голову, огляделся и снова подпер подбородок кулаком.
"Да уж, не видал ты, раздолбай, плакатов "Несение караульной службы — выполнение боевой задачи!", зарежут, ведь, как куренка".
— Михайла, ну, чего? — Донесся из-под саней сиплый шепот Ильи.
— Т-с-с…
Белесая фигура вскочила на ноги и метнулась к часовому. Мишка нажал на спуск, болт ударил лазутчика куда-то в район поясницы, тот в падении все же дотянулся до часового, но удар пришелся по ногам. Разгильдяй караульный вскинулся спросонья, свалился с чего-то, на чем сидел, и прямо в его уже открывшийся для крика рот, оттуда-то слева ударила стрела. Илья буквально вырвал самострел из опущенной мишкиной руки, и через пару секунд, показавшихся вечностью, из-под саней раздался вожделенный щелчок.
"Блин, всего два болта осталось, где же этот лучник? В Демкиной сумке еще десяток болтов, но не достать, шуметь нельзя, на звук выстрелить могут".
Мишка до боли в глазах всматривался, туда, откуда, по его представлению вылетела стрела. Вдруг, из темноты, пришло ощущение чужого враждебного взгляда, направленного прямо в лицо, а напряженный до предела слух уловил тихий скрип, такой, какой должен издавать натягиваемый лук. Мишка нажал на спуск и тут же какая-то сила вырвала самострел из рук и швырнула на снег рядом с санями. Илья, словно змея из норы высунулся из-под саней и втянул самострел в свое укрытие.
"Ну все, сейчас замочат! Лежу, как мишень, он меня видит, а я его нет".
Забыв о ране, он, насколько мог быстро, перевалился через край саней, плюхнулся на снег и чуть не взвыл от боли в ноге. Тут же ему в руки сунулся самострел.
— Сможешь из порченого-то?
— Один хрен — последний болт.
Из саней послышался сонный голос Афони:
— Мужики, вы чего?
— Лежи, Афоня, не шевелись!
— Чего случилось-то?
— Тихо, ты!
Где-то в стороне раздались крики: "Вон он, держи! А-а-а! Уходит!". Зычный голос Рябого: "Десяток, по коням!"
— Все, Афоня, можешь орать. — Разрешил Илья.
— Чего орать-то?
— А чего хочешь, то и ори. Михайла, тебя опять зацепило?
— Нет… нога! Уй, блин.
— Потерпи, парень, сейчас головню принесу — посветить.
Илья потрусил к костру и нарвался на окрик Луки, выросшего, словно из-под земли:
— Не шляться! Следы затопчешь. Складень, Софрон, быстро, пока не натоптали, разберитесь. Эй вы! Никому не вставать, хоть одна сука поднимется, пристрелю! Что, не понимаешь? Ну, на!
Щелкнула по кожаному наручню тетива, в темной массе полоняников раздался чей-то вскрик. Сразу же за ним взвился истеричный бабий вопль:
— Луня-а-а!!!
— И тебе непонятно? На!
Снова щелкнула тетива, крик оборвался.
— Девятый десяток! — Заорал в полный голос Лука. — Становись вокруг полона! На любое движение или шум стрелять немедля! Бабы, держать детей, мужики — баб. Чтобы тихо у меня!
"Блин, концлагерь какой-то! Но если толпа ударится в панику… Правильно все, жестоко, но правильно".
Илья, притащивший от костра горящую ветку, склонился над мишкиной ногой.
— Ну, показывай, что у тебя тут? Эх! Ты же присохшую повязку сорвал, кровь опять. Сейчас, потерпи, мы вот старую повязочку снимем. Травки лечебные у меня есть, их приложим. Смочить только надо. На-ка, пожуй, чтобы в кашу превратилось, только не глотай. Знаю, знаю, что горько, зато лечебно, потом медку дам хлебнуть. Разжевал? Давай, вот сюда, на тряпочку. Вот, сейчас перевяжем, кровь уймем, в сани тебя уложим…
"Он, ведь, так же, как Юлька разговаривает, только получается хуже. Или мне кажется, что хуже? Все равно, молодец, мужик".
— А меду, извини, брат, нету. — Развел руками Илья, закончив перевязку. — Вчера весь выпили. Ты снежку пожуй… погоди, вон Корней Агеич идет, у него, наверно, найдется, для внучка-то!
Дед подходил, сердито выговаривая понуро бредущему рядом, одному из недавно избранных десятников.
— … Я вам сколько раз говорил: на страже стоят, а не сидят и не лежат! Забыл уже? Какой ты десятник, если за своими людьми углядеть не можешь? Скажи спасибо, что убили, а то, ведь, ты своими руками обязан был бы его казни предать, за то, что проспал все! Помнишь, как Филату пришлось собственного зятя казнить, когда тот полочан проспал? Вот тебе мое слово, Аким, памятуя, что ты только третий день в десятниках, наказываю тебя мягко. Убиенного сам родителям отвезешь, и повинишься, что, мол, не уследил за парнем, и выслушаешь все, что они тебе скажут, безропотно. Долю получишь, как простой ратник, а не десятничью, а весь десяток — по половинной доле. И в последнюю очередь. Еще одна промашка и десятником тебе не быть!
