Роман Злотников - Царь Федор. Еще один шанс…:
Со стороны Соборной площади донеслись голоса, среди которых я различил голос сестры. И чего это ее носит такой порой? К вечерне, что ли, ходила? В этот момент впереди мелькнула какая-то тень. Я замер. Как-то странно эта тень двигалась. Немой тать почувствовал мое напряжение и придвинулся чуть ближе, поводя глубоко посаженными глазами под косматыми бровями, будто головкой самонаведения… Но, поскольку он не ринулся в ту сторону, где мелькнула тень, я расслабился… значит, опасности нет. Я сделал осторожный шаг вперед. Опа! Метрах в десяти от меня, спрятавшись за дерево, стоял человек в монашеской рясе и, судя по напряженной спине, во все глаза пялился на стайку юных боярских дочерей, возглавляемую моей сестрицей, которая, весело щебеча, неторопливо следовала через площадь. Я какое-то вРемя наблюдал за монашком. Он будто окаменел, медленно поворачивая голову вслед за девушками, и, только когда они скрылись за углом, опустил голову и пробормотал что-то себе под нос. А вот это мне не понравилось. Какой-то он слишком дерганый. Если до сего момента я наблюдал за ним с усмешкой (чего уж там, дело молодое, у парня гормоны бурлят — ан нет, нельзя, обеты… а сестренка у меня и впрямь самый сок… я бы и сам, того… да шучу, шучу!), теперь же я понял, что гормоны гормонами, а парень-то возбужден не на шутку. Кабы не снесло башку из-за спермотоксикоза… Поэтому, когда он чере минуту вышел из-за прикрытия дерева и скорым шаго двинулся в сторону расцвеченных кое-где еще горящим окнами палат Чудова монастыря, я кивком подозвал деда Влекушу и ткнул пальцем в сторону удалявшейся фигуры, а затем плотно прижал к губам. Это означало: узнай, кт таков, только тихо…
Следующие несколько дней были заполнены всякой текучкой. Через день мы под водительством Бязина-Гривы в первый раз выехали на общее конное устроение на поле неподалеку от подмосковной деревеньки Фили, в которой лет эдак через двести Кутузов будет держать последний совет по поводу того, сдавать Наполеону Москву или нет. Причем я пристроился на сем учении вместе со своими рындами. И боярин погонял нас весьма славно, но опосля одобрил, отчего мои телохранители всю дорогу домой сияли будто медные самовары. Совсем мальчишки еще, хоть и старше меня на два-три-четыре года. И вообще, ребята оказались неплохие. Поначалу поместничали да поспесничали немного, как же без этого, на том воспитаны, но потом мало-помалу все устаканилось. Правда, для сего пришлось приложить усилия и вдолбить им в голову, что предки — это предки, гордиться ими, конечно, надо, но ведь самые славные из них, родоизначальнит, когда-то и сами рядовыми ратниками начинали. И именно своей службой возвысились. Так вот, дабы их славы достойными быть, надобно не местом и спесью мериться, а свою собственную славу, предка достойную, завоевать.
Службой трудной, верностью неподкупной, доблестью воинской. А ежели ты только тем славен, какое место на лавке своим задом греешь,— грош тебе цена, как бы высоко ты горлатную шапку ни запрокидывал…
Потом я два дня разбирался с иноком Спиридоном, одним из двух выпрошенных мною у святейшего Иова греков, который приволок мне свои переводы. И лишь дней через шесть я вспомнил о своем поручении деду Влекуше.
Бывший скомороший ватажный, как обычно, оказался на высоте.
— То был дьяк Чудова монастыря, Григорий. Он у патриарха в помощниках,— начал дед.
Я слегка расслабился. Патриарх Иов был главнейшей опорой моего отца, его наипервейшим и вернейшим союзником. Да и сам муж он, несмотря на весьма преклонные года, умный и глазастый. Уж если приблизил к себе кого, значит, можно не беспокоиться…
— Отрок сей числится весьма прилежным и многая языки разумеющим,— продолжал между тем дед.— А родом он из Галицкой земли. И пострижен во монахи там же, во Железно-Боровском монастыре…
Я уже поднял руку, чтобы махнуть деду, ладно, мол, хватит, не продолжай, хрен с ним, но тут дед произнес:
— Мирским же именем он — Юрий, Богданов сын, Отрепьев…
8
— Эх ты,— прокряхтел дед Влекуша, присаживаясь на скамеечку рядышком с Немым татем,— ой, моченьки нет…
— Чего так? — дежурно отозвался я, торопливо дохлебывая кашу.
Ох и славные здесь каши делали… И чего я раньше на них губы кривил? Настроение у меня всю весну было приподнятое. С того момента как Немой тать ночной порой подстерег монашка Гришку Отрепьева да свернул его цыплячью шею. Ох, какое я тогда облегчение испытал. Прямо гора с плеч свалилась… Все, салют! Гип-гип-ура! Смуте — кранты! И хотя потом я слегка пересмотрел свои взгляды (ведь то, что Лжедмитрий I, был монахом-расстригой Григорием Отрепьевым, являлось всего лишь одной из версий, пусть и наиболее распространенной, а как оно было на самом деле — никто не знает), настроение — осталось.
— Да, видно, лето будет поганое…— вместо обычной шутки-прибаутки со вздохом произнес дед.
Я замер, не донеся ложку до рта, а затем опустил руку и впился в деда напряженным взглядом.
— С чего так?
— Да ломает меня сильно, батюшка мил-сдарь,— пояснил дед Влекуша.— Допрежь никогда так не ломало.
— И давно?
— Дык как со Сретения началось, так и не отпускает, зараза… — тоскливо отозвался дед. — Видно, времечко мое близится, батюшка мил-сдарь. Скоро не будет твою милость дед Влекуша своими побайками тешить.
Я его уже не слушал. Неужели… Вот черт, я же рассчитывал, что все начнется не ранее семь тысяч сто одиннадцатого, то бишь тысяча шестьсот третьего года. Ныне же только семь тысяч сто девятый. У меня же ничего не готово еще — ни легенда, ни пути распространения информации по стране, ни люди… А может, это еще не то, что я думаю? Такой вариант исключить нельзя. Ну а если — то? Что я теряю и в чем выиграю, если вброШУ планируемую информацию сейчас? А если не вброшу, а оно то самое?
— Да ты не смурей, батюшка мил-сдарь,— сразу же уловив возникшее во мне напряжение, но истолковав его совершенно неверно, зачастил дед Влекуша,— то я просто так, по-стариковски ворчу. Атак — что мне сделается, пню трухлявому? Это высокие, статные деревья ветер ломит, а пни стоят себе и стоят, гниют помаленьку…
— Вот что, дед,— прервал я его,— задание тебе будет, срочное. Как поешь — беги на конюшню к Митрохе. И вместе розыск учиняйте, одному ли тебе с зимы кости так сильно ломит, или еще кто так страдает? Да, может, кто и какие иные приметы необычные углядел? Ну там вода где необычно высокая на порогах по весне стоит, либо, наоборот, мала больно, снегу также необычно мало бо много в какой земле было. Знамения какие тож, но больше про всякие природные приметы или болезни дознавайтесь.
Дед подобрался. Он чуял меня едва ли не лучше всех остальных, вместе взятых, ну кроме Немого татя, и сейчас сразу понял, что дело ой какое серьезное. Едва ли не серьезнее всего, что я ему поручал до сих пор.
— Так я сейчас и побегу,— вскинулся он.
— Поешь, потом пойдешь,— попытался я его удержать,— не так уж все срочно…
— Так я на кухне чего-нито перехвачу. Много ли мне надо-то? — Последняя фраза донеслась до меня уже из коридора.
Немой тать проводил его взглядом и, обернувшись ко мне, глухо зарычал. Он тоже почувствовал мою тревогу и теперь напоминал, что он здесь, рядом, и готов. Я же бросил ложку и схватился руками за виски. Итак, главное решить — пора ли мне запускать легенду, которая Должна была помочь батюшке и мне пережить голод и бедствия и справиться со Лжедмитриями.
Если я запущу ее сейчас, а в это лето ничего не произойдет, то эффективность ее воздействия заметно упадет. Но! Времена нынче неторопливые, новости устаревают медленно, а всякие видения и пророчества помнятся долго. Так что если в этот год ничего и не случится, то через два-три-четыре года, когда все наконец произойдет,— ее припомнят. И скажут, вон, мол, пророчество было. Так все обычно и случается. И хотя к тому моменту мою легенду вполне могут частично нейтрализовать, те же иезуиты, скажем, они-то руку на пульсе очень неплохо держат, да и мало ли кто, сам царь Борис, например… отец-то он отец, но моя легенда кое в чем очень наперекор его политике ляжет… но, даже если я сейчас не попаду по времени, полностью мою легенду убить никто не сможет. А если я опоздаю? Я покачал головой. Это, пожалуй, будет похуже. Много хуже. В такие смутные времена и оглянуться не успеешь, как масса других видений и пророчеств народится, и моя легенда от них уже ничем отличаться не будет. Поскольку также будет толкованием уже случившегося, а не его предсказанием.
Пообдумывав все это некоторое время, я зло стиснул кулак. Эх, как все не вовремя… У меня такие планы были на это лето. В этом году в летнее путешествие царской школы впервые пойдут целых два потока. Да и сейчас дел просто море. Надо что-то срочно решать с царской школой. Еще один поток при удаче можем в Кремле распихать — а дальше что? Я же собирался установить срок учебы лет в шесть-семь, на сколько учебного материала хватит. К тому же держать ее в центре Москвы все одно неудобно. Даже сейчас пешее устроение воинское проводим не слишком потребно, поскольку из пищалей и пистолей стрелять просто негде. А на конное устроение приходится через три стены за город ездить. Так что надобно дожать батюшку, чтобы он позволил царскую школу куда в вотчину перевезти. К тому же я собирался в программу еще и основы земледелия ввести и животноводства, с понятием селекционной работы. Для чего мне Сапеговы кони, которых он, по слухам, все-таки собирает (а куда деваться — шляхетское слово!), очень бы пригодились. Потому как основная масса коней в русском поместном войске — скорее коняги, чем кони. Об этом нам Бязин-Грива не раз с сожалением рассказывал…
