Лес Кости - Роберт Холдсток
После оттепели пришло время дождя, монотонного и бесконечного ливня, который длился часы и дни и поверг в депрессию не только тех, кто жил вокруг Оак Лоджа, но и все графство, так что все двигались медленно и угрюмо и, казалось, потеряли всякое настроение. Но когда дожди кончились и последнее грозовое облако улетело на восток, свежая энергичная весна придала новые краски лесу и полям, и, словно выйдя из спячки, в полдень одного из ранних апрельских дней на сцене появился Эдвард Уинн-Джонс, который приехал к Хаксли из Оксфорда, принеся с собой восторженное настроение.
Уинн-Джонсу тоже было за сорок. Он читал лекции и занимался исследованиями в области исторической антропологии в Оксфордском университете. Нервный человек, с странными и раздражающими привычками, из которых самой заметливой и надоедливой было курение чудовищной трубки, калабаша[2], извергавшей из своей чаши вонючий дым; и он не делал ничего, чтобы улучшить атмосферу вокруг курильщика. У него был взгляд, как у хорька, а также слегка кислое выражение лица. Однажды Дженнифер Хаксли восстала против калабаша, который не давал детям успокоиться, но Уинн-Джонс, похоже, посчитал ее слова неуместными — попыхивая на «приятелей» (так он называл мальчиков Хаксли), он сидел как ни в чем ни бывало и излагал тоном лектора свои идеи.
Он вызывал напряжение в Оак Лодже, и Хаксли всегда радовался, если ему удавалось переместить соотечественника и ценного товарища по исследованиям в убежище — свой кабинет, находившийся на дальнем конце дома. Здесь, открыв французские окна[3], они могли без помех обсуждать мифаго, Райхоупский лес, процессы бессознательного в рассудке и то, как они действуют в лесной реальности, простиравшейся за полем.
На стол стелилась карта, и Уинн-Джонс пристально разглядывал детали и, высказывая свои доводы, размахивал рукояткой трубки, задевая усеянную карандашными пометками бумагу. Они обнаружили в лесу «зоны», в которых характер леса менялся; в каждой из таких зон доминировало другая порода дерева и могло быть другое время года по сравнению с тем, которое было за ее пределами. Особенно загадочной казалась Дубово-Ясенная зона, а была еще и Терновая зона — извилистая лесная спираль, состоявшая из спутанных колючих слив и терновника и бежавшая близко к реке; именно она скрывала из виду источник воды.
Это и была задача Уинн-Джонса — попытаться дойти до нее, прорваться сквозь терновник и сфотографировать реку.
Сам Хаксли собирался собирался проникнуть поглубже в лес через Святилище Лошади, которое они оба обнаружили два года назад.
Они оценили свои дороги и составили списки необходимых припасов.
Потом Хаксли продемонстрировал артефакты, собранные за зимние месяцы, пока Уинн-Джонс находился в Оксфорде.
— Не самый большой улов. Вот самые свежие, — он указал на дерево и кости из ворот, — оставленные первым мифаго, на самом деле вошедшим в сад. Она вернулась…
— Она?
— Мальчики говорят, что эта была женщина. Они назвали ее «Снежная женщина». Она убила цыплят — в тишине, я должен добавить — и на ночь осталась в курятнике, потом вернулась в лес. Я прошел по следу: она вышла и вернулась в том же самом месте. Понятия не имею, какую цель она преследовала, если, конечно, это не было попыткой контакта.
— И с тех пор ничего?
— Ничего.
— Ты можешь сказать, какой ее статус, как «героини»? Какую легенду она олицетворяет?
— Не имею ни малейшего понятия.
Другие находки включали заржавелый и покореженный железный шлем, обруч, сплетенный из шиповника — шипы внутри подстрижены, — и роскошный цветной амулет с недрагоценными камнями — изделие из бронзы с золотой филигранью. Но все они ни шли ни в какое сравнение с предыдущими находками Хаксли, описанными или нарисованными на страницах его книг, и древними сокровищами. Они висели на ветке бука ярдах в двухстах от опушки, прямо перед первым лесным барьером, там, где человек терял ориентацию. Уинн-Джонс похвалил амулет:
— Талисман, я бы сказал. Магия.
— Для тебя каждая вещь — талисман, — засмеялся Хаксли. — Но в этом случае я склонен с тобой согласиться. Но кто мог такое носить, как ты считаешь?
Он надел холодный раздавленный обруч на голову. Тот очень хорошо подошел, даже слишком, и Хаксли немедленно снял его.
Уинн-Джонс не ответил.
— А фигуры? — через какое-то время спросил более молодой человек. — Встречал?
— За исключением Снежной женщины, но и ее я не видел… только Призрак Ворона, так я его назвал. Перья по большей части черные, но в этот раз я заметил, что его лицо разрисовано и он поет. Вот эта его особенность меня заинтриговала, но он так же агрессивен, как и раньше, и исчезает в лесу так же быстро. Так, Призрак Ворона. Кто же еще… дай мне подумать… ах, да, конечно, увечная форма «Робин Гуд». Вот этот похоже, прямиком из тринадцатого столетия.
— Одет в ярко-зеленое? — опять спросил Уинн-Джонс.
— Грязно-коричневое, но с некоторой причудливой вышивкой на руках и груди. Небольшая борода. Очень здоровый. Как всегда, выстрелил меня, прежде, чем слиться…
Он положил на стол сломанную стрелу. Тонкая головка из ребристой стали, древко из ясеня, оперенье из гусиных перьев, ничем не украшена.
— Меня пугают «Робин Гуды» и «Зеленые Джеки». Они уже стреляли в меня. Однажды один из них попадет мне в сердце.
