Самодержец - Денис Старый
Будет рядом жена, верная соратница, дети, точно мои, и воспитанные мной, страна, которая уже не такая, более мощная и величественная. Все будет, как и в той жизни, но иное, точно в моем, без сомнения, времени. А послезнание окончательно себя исчерпает.
Меня убивали в этом помещении в этот злосчастный день. И чем ближе я был к этой дате, тем более ощущал страх, с которым устал бороться. Оказывается, что умирать не столь страшно, чем помнить о том, что уже был убит.
Что сейчас? У меня нет друзей, нет людей, которым я безоговорочно доверяю. Я некто, заключенный в золотые оковы. Хотя! Все в России в кандалах. У кого они ржавые, кто в чистеньких, стальных, иные в серебряных, мало, но есть и золотые. И разорвать оковы можно, но нельзя всем и сразу. И уж точно, что мои оковы разорвать не получится. Они из столь прочного металла, что не подвластны разрушению. Нести мне свой крест за Россию, принимать решения, от которых зависят судьбы миллионов людей.
— Петр! Скажи мне, что это значит? — Катя подошла ко мне вплотную, так, что я ощутил тепло ее тела и посмотрела мне в глаза. — Тебя что-то очень сильно гложет?
— Подожди еще немного! — попросил я, взглянув на свои ручные часы, которые только два года назад и получилось сладить.
— Хорошо! — чуть раздраженно сказала жена и присела на ближайший стул.
— Нет, прошу, не за этот стул. Поставь его, как был! — попросил я.
На этом стуле тогда сидел и усмехался Алексей Орлов. Его зловещий смех навсегда отпечатался в моей памяти. А еще ухмылка Борятинского. Того, кто погиб в битве при Кенигсберге, будучи рядом с Суворовым.
«Эй, пруссак, ты что живой?» — как будто задал вопрос князь Борятинский.
Я почти отчетливо услышал щелчок взводимого пистоля.
«Федька! Ты перепил что ли? Уже после твоего удара он умирал, а я еще и придушил урода шарфом», — раздались в голове слова Алексея Орлова.
Образы меркли и уходили в небытие, оставляя меня здесь, живым.
— Вот и все! — с чувством облегчения сказал я.
Время, час и минута, когда меня убили, истекли, небо не извергло молнии, земля не провалилась. Может кто-нибудь из небесных жителей и покрутил пальцем у виска, но я этого не заметил. Психологический тренинг прошел и, чувствую, что успешно.
— Кто там есть? — выкрикнул я.
В помещение зашли двое слуг. Поклонились и стали ждать моих распоряжений.
— Вещи, ткань на стенах — все сжечь! — приказал я.
— Я начинаю… нет, я продолжаю тебя бояться, -задумчиво сказала Катерина.
— Ой, ли! Боязливая какая! — усмехнулся я. — Готовься короноваться. Но учти, что бюджет не более, чем половина миллиона рублей.
Пауза. Пристальный, не верящий взгляд.
— Почему сейчас? — чуть дрожащим голосом спросила Екатерина.
— Потому что именно сейчас Я перестал тебя бояться, — почти честно ответил я.
А еще по ряду иных причин. Первое, так это факт более десятилетнего правления. Если за это время монарх не выстроил собственную систему безопасности и эффективности, не собрал свою команду, не определил место для сдержек и противовесов, то такой император России не нужен. Может быть это слишком самонадеянно, но я свою систему вижу, она есть, команда присутствует, отношение к Екатерине у двора и приближенных к трону не более, чем к моей жене.
Второй причиной, по которой Екатерина Алексеевна может стать Ее Величеством, является закон о престолонаследии. Он не только подписан мной, на документе стоят подписи членов Государственного Совета, членов Кабинета министров и сенаторов, которые не входят в Совет. Закон, как и иные, опубликован в прессе.
Теперь престолонаследие определяется по мужской линии. Если наследников-мужчин нет у почившего государя, то трон может занять и женщина, но без права ее мужа провозглашаться императором. Полностью дееспособным император провозглашается с шестнадцати лет. С этого возраста самодержец несет полную ответственность за все решения.
Есть в данном законе и еще одно допущение. Так, когда наследнику исполняется четырнадцать лет, то он становится частично дееспособным. Это означает, что почти что император принимает решения самостоятельно, но они обязательны к исполнению с согласия Государственного Совета.
И тут получается, что Павлу Петровичу исполняется в октябре четырнадцать лет и случись что со мной, так он становится временно частично дееспособным на два года. Но это он станет императором, а не кто иной!
Так что Екатерине не светит стать полновластной правительницей даже в случае моей скоропостижной смерти. А ее коронация будет назначена не ранее конца октября, после Дня Рождения цесаревича Павла Петровича.
Ну и еще один довод в пользу решения короновать Екатерину. За десять лет за женой не было замечено каких-либо серьезных проступков, что могли бы указать на ее стремление к власти.
Были некоторые не то, чтобы попытки, но желания Кати нагнать мне перхоти на голову в виде крошки от рогов. Увидела все же она Орлова Гришку. Уснуть потом мне не дала, все соки выжила. Но… сдержалась, не кинулась на поиски молодого героя, который, в свою очередь, грел постель сестры Румянцева-Закавказского, неугомонной Прасковье Брюс.
А секунд-майор Григорий Григорьевич Орлов отличился вновь. В Спарте, на Пелопонесском полуострове объявились разбойники, которые претендовали на то, чтобы стать борцами за независимость Греции. Вот он и разбил их. Причем имел в своем распоряжении только полтысячи гусар, в то время, как противников было более пяти тысяч. Опять его ранили, вновь исключительное геройство. Так что был награжден и быстро отправлен вновь к месту прохождения службы, подальше, в Царьградское генерал-губернаторство.
Думал убить Гришку, но уж больно хорошо служит, стервец. Если так, из-за ревности, убивать неплохих офицеров, и гвардия сточится. Не будет Орлова, появится иной. Дело же не столько в Гришке. Но я стараюсь, вот правда уповаю на то, что тушу бушующую в Кате женскую тоску.
— Ты все эти годы так меня боялся, что ждал, пока Павел в лета войдет? И для него и закон принял? — спросила Екатерина после долгой паузы.
— Боялся — не то слово, скорее, предостерегался, — ответил я, посмотрел в глаза жене и спросил. — Это было зря?
Установилась новая пауза.
— Когда я с тобой познакомилась, ты был мне противен, но даже тогда я не могла думать о том, чтобы стать правительницей, мечтала, грезила, но и только. После же мне было с тобой хорошо… Давай не ворошить минулое? Как в России говорят? Кто старое помянет, тому глаз вон! — казала Екатерина и не сразу поняла какой каламбур произнесла.
Мы засмеялись. Я даже от смеха прикрыл свой единственный глаз. А после мы опробовали одну из спален в ропшинском дворце. Можно было бы еще на пару дней застрять в том месте, где меня в иной жизни убили, но уже завтра важное заседание Государственного совета.
* * *
Петергоф
29 июня 1762 года.
— Господа! Рад, что все в здравии! Сегодня у нас некоторое изменение. Впрочем, подобное станет правилом. На Совете будет присутствовать моя супруга, в скорости императрица, и мой сын. Считаю, что будущий император может уже начинать вникать в хитросплетения управления и политики, — сказал я и приметил две диаметрально противоположные эмоции, яркие, мощные.
Одна эмоция была радости. Это так Екатерина, даже с присущим ей исключительным артистизмом, не могла сдержаться от проявления даже не радости, но счастья.
Иная же эмоция принадлежала Павлу. Его тяготило подобное времяпровождение. Я не догадывался, а знал, что Павел Петрович не хотел даже косвенно прикасаться к делам управления империей. И это именно сейчас, раньше он бы лучился удовольствием от причастности к управлению империей, но, видимо, иные удовольствия оказались более сладостными. У него лямуры наметились.
У нас сыном, в некотором роде, конфликт. Вечная проблема отцов и детей. Я настолько хотел сделать из Павла идеального правителя, что не замечал его чаяния, эмоций. Сейчас вот натворили дел с Катей и что делать далее не знаем. Любовь то у Павла Петровича оплачена, по сути, нами.
Да, у наследника не может быть иного пути, как стать императором, но пока еще тринадцатилетний сын,
