Царь нигилистов 2 - Наталья Львовна Точильникова
— Бери, тиран несчастный!
— Ага! Сатрап!
— Что с ним делать собираешься?
— Ну, как? Заложить в ломбард, а деньги отдать на лабораторию Склифосовскому.
Когда Саша вернулся к себе, его уже ждал Гогель.
— Александр Александрович, что это? — спросил он. — Водка?
И указал глазами на пузырек на подоконнике.
— Ну, что вы, Григорий Федорович, это чистый спирт, — ответил Саша. — Латинский языком написано: «Spiritus — 95 %». Кто из нас знаток латыни?
— Что вы с ним делаете?
— Мою руки естественно, это же наружное. Но вы, конечно, можете выпить. Впрочем, знаете, когда я его в аптеке заказывал, я не уточнил, какой мне нужен спирт. Так что, если этиловый, отделаетесь ожогом носоглотки, если изопропиловый — может и выживете, но это не точно, раз на раз не приходится. А вот если метиловый — слепота обеспечена. Если, конечно, повезет. У него смертельная доза маленькая.
— Если это яд, я тем более вынужден его забрать. Здесь Владимир Александрович.
— Я давно просил отдельную комнату.
Гогель со вздохом взял пузырек и сунул себе в карман.
— Почему-то, когда здесь стоял лауданум, который в десять раз ядовитее, никого это не волновало, — заметил Саша.
— Лауданум был по рецепту врача, — сказал Гогель.
— А спирт по рекомендации учителя, — соврал Саша.
— Ладно, — смирился Гогель. — Понадобится — отдам.
Саша сел за стол. Взял перо и лист бумаги.
— Кому будете писать? — спросил гувернер.
— Елене Павловне.
Гогель кивнул.
— Я тогда выйду покурить.
— Не скажу, что это хорошо, — заметил Саша. — Но ваша помощь мне пока не нужна, так что не смею задерживать.
Когда Григорий Федорович вышел, Саша метнулся к тумбочке, выгрузил туда Никсов портсигар и прикрыл пачкой листов бумаги. А сверху положил «журнал».
Как же его достала эта дурацкая конспирация!
И вернулся к письму:
«Любезная Елена Павловна!
Спасибо Вам за учителя. Склифосовский замечательный.
Я предложил ему посмотреть под микроскопом на гной и чешуйки из язв Никсы. Вы ведь знаете, что у него золотуха?
Так вот… Я не буду Вам навязывать никаких выводов, но, надеюсь, что, как человек, интересовавшийся зоологией, Вы сможете сделать их сами.
Мы нашли у Никсы гигантские клетки Пирогова, которые Николай Иванович открыл, исследуя мокроту больных чахоткой. У моего брата такие же.
Это конечно еще ничего не значит, но наводит на определенные размышления.
В клетках Пирогова мы нашли бактерии, похожие на палочки. Склифосовскому они не были известны. Я не утверждаю, что эти микробы связаны с чахоткой, но понять, так ли это, просто необходимо, поскольку речь идет о жизни цесаревича.
Николай Васильевич готов посветить этому последний месяц лета, но ему надо на что-то жить, и для исследований понадобится команда. Работы много, хотя, в основном, технической. Думаю, можно нанять студентов-медиков. Они еще не зашоренные, и платить можно не как академикам.
Нужно экспериментальное оборудование, лабораторные животные и желательно отдельное помещение для работы. То, с чем они будут иметь дело, может быть очень опасным.
Я попросил Склифосовского сделать расчет.
Микроскоп я подарил ему. Я Вас этим не обижу?
Это был лучший подарок в моей жизни, но ему нужнее.
Никса готов вложить свои деньги, но, боюсь, это не очень много.
Я совершенно уверен, что месяца нам не хватит. Хорошо бы сманить Николая Васильевича в Питер, но, если он решит доучиваться в Московском университете — надо будет решать проблему. Возможно, брать на его место кого-то еще, возможно, переводить лабораторию в Москву.
Хотя, честно говоря, я думаю, что и две лаборатории — мало.
Что вы думаете о том, чтобы принять участие в финансировании этого проекта?
Я бы никогда не стал просить для себя.
Ваш Саша».
Утром, после завтрака ему принесли сразу два больших толстых конверта, запечатанные сургучом с гербами.
Глава 2
Одно письмо пришло от Елены Павловны, второе — от дяди Кости, и в обоих был вложен, ну, естественно, «Колокол».
У Мадам Мишель к «Колоколу» прилагалась записка:
«Милый Саша!
Конечно я вложу деньги в исследования туберкулеза, хотя от всей души желаю вам со Склифосовским ошибиться.
Что ты думаешь о том, чтобы посетить один из моих четвергов?»
О четвергах Саша был премного наслышан, там собиралась интеллектуальная публика без различия чинов и званий, а, чтобы Елене Павловне было комильфо приглашать сих разночинцев, записки рассылали ее фрейлины, и посетители номинально считались гостями фрейлин. Посему четверги Елены Павловны называли еще «морганатическими вечерами».
Саша поблагодарил за приглашение и ответил, что хоть сегодня (благо четверг), если конечно гувернеры не будут против. И спросил, можно ли взять с собой Никсу, если он захочет.
«Колокол» открывался истерической передовицей под названием:
«Письмо к государю (по поводу проектов центрального комитета)», подписанной Огаревым и неким «Искандером».
То, что последний — это Герцен, Сашу уже просветили.
«Государь, — политкорректно писали разбуженные декабристами. — Мы с ужасом прочли проекты центрального комитета. Остановитесь! Не утверждайте! Вы подпишете свой стыд и гибель России. Как честные люди, от искренней скорби и от искреннего желания добра, ради всего святого, умоляем вас: не утверждайте! Одумайтесь!»
Речь шла об очередном проекте освобождения крестьян, который был еще умереннее предыдущего. Крестьяне теперь должны были выкупать свои наделы не в собственность, а в бессрочное потомственное пользование, и наделы стали еще меньше, а права помещиков еще больше.
Саше вспомнился эпиграф к одной книге о происхождении морали: «Дайте во владение человеку голую скалу, и он превратит ее в сад. Дайте ему на девять лет в аренду сад, и он превратит его в пустыню…
Право собственности творит чудеса: оно превращает песок в золото».
Книга была совершенно материалистической и альтруизм находила, начиная с летучих мышей, а цитату приписывала некоему Артуру Юнгу — английскому писателю, агроному и экономисту.
Саша всегда считал, что собственность лучше пользования, так что был совершенно солидарен с Герценом. Но в отличие от Александра Ивановича знал, что проекты утверждены еще весной.
Та самая статья, из-за которой Сашу завалили «Колоколами» располагалась на второй странице:
«Сен-Жюст при дворе императора Александра Николаевича: тронная речь».
«Это историческое событие случилось в пятницу шестнадцатого июля в гостиной государыни, — начиналась статья. — Тринадцатилетний Великий князь Александр Александрович исполнил никому неизвестную, но совершенно гениальную музыкальную пьесу „К Элизе“, приписал ее покойному Бетховину, и бесстрашно, прямо при государе (хотя и вполголоса) изложил свои
