Западный рубеж - Евгений Васильевич Шалашов
Стало быть, главная задача — минимизировать потери. Как именно, я пока не знаю, но придумаю.
В Москве меня теперь ничего не держало. Все дела сделаны, отчеты составлены. Оставалось только «пристроить» художника-самоучку, да попрощаться с Наташей.
Но, как и положено начальнику, вначале следовало проверить личный состав и бронепоезд, отдать приказ паровозной команде — согласовать график движения с железной дорогой, а завтра с утра выезжаем.
В Москве я уже дней пять и, к моему удивлению, красноармейцы до сих пор не разбежались, и не спились. Возможно, «втихаря» и попивают в своем вагоне, но чрезвычайных происшествий не произошло, и пьяных я пока никого не видел. Но чем быстрее мы отсюда уедем, тем лучше, потому, что сколько бы ни старался командир взвода занять бойцов, рано или поздно они начнут беситься от безделья. По Москве они уже погуляли, на рынках и барахолках потолкались, а зрелищных мероприятий, вроде театра или цирка, в первопрестольной не было. А, нет, в Большом театре давали какой-то балет, но желающих отправиться на представление не было.
Наш бронепоезд все больше и больше напоминал цыганский табор. Мало нам развешенного вдоль и поперек путей нижнего солдатского белья, так кое-кто из личного состава начал потихонечку обустраивать на перроне нечто среднее между шатрами или палатками, приспосабливая какую-то мешковину, куски дефицитного брезента. Я из-за этого ругался, требовал убрать. Слушались, все убирали и разбирали, но как только я уходил, все возвращалось на круги своя. Но слишком сильно ругать бойцов не стоило. Май двадцатого выдался слишком жарким, а спать в раскаленном за день бронепоезде — удовольствие ниже среднего. Подозреваю, что в вагонах на ночь оставалась лишь Нюся, да Тимофей Веревкин. Для юной женщины в палатках не было места, а художник, как я подозревал, просто не замечал жары.
Кстати. Не буду я Веревкина никому отдавать. Оставлю его при себе. Авось пригодится.
Известие о скором отъезде вызвало нескрываемую радость. Понятное дело, в Москве хорошо, а дома лучше. Озадачив личный состав, отправился в гостиницу «Метрополь». Официально, разумеется, я ушел по делам.
Наталья Андреевна встретила меня вопросом:
— Кеды пан выежджа?
Это она по-каковски спросила, по-польски? Ух ты, «старая» большевичка, так ты еще и полиглот.
— Чи пани муви по-польски? — улыбнулся я.
Кажется, настал черед удивляться Наталье Андреевне моим познаниям, хотя в моем лексиконе было всего несколько польских слов и выражений.
— Розумем по польску, але муве бардзо желе, — хмыкнула женщина. — Чи пан Аксенов муви по-польски?
— Муве только по росийски, — вздохнул я, и спохватился: — Милая пани, а чего вы на польский язык перешли? Или, вам известны какие-то секреты?
Я сделал строгое лицо, а дочь графа Комаровского усмехнулась.
— А вы не забыли, товарищ Аксенов, где я работаю? Все, что касается внешнеполитических вопросов, обсуждается в Коминтерне. Обсуждения, разумеется, чисто формальные, но ЦК РКП (б) обязан поставить Коммунистический интернационал в известность о его кадровой политике в отношении других государств. Если честно — сама была удивлена, услышав твою фамилию. Впрочем, в ваши секреты я залезать не стану, своих хватает, но польский язык, Володя, учить придется. Как ты в Польше собираешься работать?
— Попрошу путеводитель по Варшаве, — мрачно сообщил я.
— Надо говорить: «Попрошэ о пшэводник по Варшаве в езыку росыйским», — назидательно сказала Наталья Андреевна, став похожей на молодую учительницу.
То, что услышал, мне не понравилось. Нет, чисто теоретически, я Коминтерну доверяю, но стоит ли давать информацию о том, что еще только в проекте? И вообще, надо ли делиться секретными данными с организацией, состоящей, в основном, из иностранцев?
Вслух, понятное дело, свои сомнения я высказывать не стал. Зачем обижать Наташу? Да, а откуда она знает польский язык? Хотя…
— Пани, а ваша фамилия, случайно, на самом деле не Камаровски? — поинтересовался я.
— А то! — гордо отозвалась Наталья. — Наш род — от герба Остоя. Между прочем, самый древний род Польши. А герб…
Наташа откашлялась, а потом важно произнесла:
— В поле червлёном два полумесяца золотых, обращённых рогами один влево, другой вправо; а меж ними остриём вниз меч, крыж которого имеет вид креста. Над шлемом пять страусовых перьев.
— Ух ты, — восхитился я. — Так ты, пани, еще и из шляхты.
— Фи, — сморщила носик графинюшка. — Мой род уже столько лет служит России, что мы уже не воспринимаем себя поляками. Прапрадед вместе с Суворовым Прагу брал, за что золотое оружие от императрицы получил. И язык польский батюшка учить заставил. Его, отчего-то, на все польское пробило.
— Так может, оно и не хуже, — рассудительно сказал я. — Все-таки, знания лишними не бывают.
— Ага, — поддакнула Наталья Андреевна, потом вздохнула: — Не представляешь, как я страдала из-за папочкиной причуды. В гимназии — латынь, древнегреческий, французский с немецким, а дома английский с польским.
— Бедная девочка, — искренне пожалел я Наталью, но она только отмахнулась.
— Вон, специально для тебя прихватила.
Наташа кивнула на подоконник, где лежало несколько книг.
Я принялся перебирать книги. Разумеется, Наталья взяла Сенкевича.
— «Огнем и мечом», — перевел я название. Когда-то читал. Правда, на русском языке. Там что-то про Речь Посполитую во времена восстания Богдана Хмельницкого.
— О́гнем и ме́чем, — поправила меня Наталья.
— Ме́чем так ме́чем, — покладисто согласился я, потянув к себе другую книгу, потоньше.
Это оказался русско-польский разговорник. Я ждал, что там окажется нечто вроде фразы «как пройти в библиотеку», с переводом, но половина разговорника занимала грамматика, и правила произношения польских звуков.
Наткнувшись на звук «Z», прочитал, что это «Z —
