Time - Альберт Григорьевич Горошко
Только сегодня!
Городской парк , Зимний зал.
Мадам Вересковская – предсказания будущего.
Вход 10 копеек.
Человек был молод и странен. Мне показалось, что я его уже где-то видел. Из кармана потертого плаща торчал сверток то ли газеты, то ли журнала. Из-под гимназистской фуражки висели пружинки светлых кудрявых волос, круглые очки спадали на тонкий прямой нос, губы шевелились в неслышном шепоте. Чудак что-то записывал в истрепанный блокнотик химическим карандашом и вдруг обернулся ко мне.
– Интересуетесь? – спросил он меня птичьим голоском. Губы его были синими от карандаша.
– Чаво? – изобразил я деревенщину.
– Будущим интересуетесь? – повторил он более низко, тряхнул головой, и взял меня за локоть. – Приходите в наш клуб вечером в шесть, в “Дом рабочей молодежи”. Будет лекция доктора Севидова о слиянии времени…
Я выдернул руку и зашагал прочь – что-то неприятное в его цепком взгляде и хватке насторожило меня. Мне никак не хотелось, чтобы меня тут вот так сразу “раскусили” и направили куда надо!
Как ни странно, но, собираясь в прошлое, я совершенно не задумывался о том, что я здесь буду делать. К родственникам пойду? Они еще в это время в городе не жили. В гости к знакомым? Таковых я еще пока не имею. Может быть, просто посмотреть город? И вообще, есть ли какая-то польза от этой моей экскурсии? Скорее всего, да, но может быть и вред. Я, к сожалению, не вникал в причинно-следственные связи и прочие теории, а поэтому риск сделать ошибку был достаточно велик.
Мне захотелось перекусить после часовой пробежки по храму, и я купил горячий пирожок с капустой у уличной торговки. Она отсчитала мне в ладонь горсть промасленных медяков сдачей на мой полтинник, и я, шагая, позвякивал теперь, как связка ключей. Я приближался к окраине города, которая приходилась как раз на начало моего микрорайона. Дальше простиралась пустошь, и совсем недалеко синел лес. Побродив пару часов по городским окраинам, я так и не нашел никого, кто сдавал бы угол внаем.
Я раскрыл чемоданчик и достал тетрадь с записями из архива и кое-какой полезной информацией. Мои предки жили в селе Зуйково в 20 верстах от города. Пешком идти не хотелось, и я нанял извозчика. Мы долго торговались, пока он не согласился на сорок копеек. Я, пряча улыбку, высыпал ему в треух так отягощавшую меня медь и запрыгнул в телегу. Мужик терпеливо пересчитал медяки, достал из-за пазухи ситцевый узелочек, развязал его, сложил туда свой новый заработок и спрятал обратно. Так же не спеша встряхнул вожжи, и пегая лошаденка, качнув головой, лениво потянула нас в осенне-зимнюю расхлябицу. Мужик был не из лихачей.
Глава шестая
Прадед
Мы ехали по разбитой проселочной дороге, глина вперемешку со снегом, казалось, не хотела расставаться с колесами и отрывала железо с ободов. Пару раз нам пришлось вынимать телегу из глубокой колеи. Навстречу не попадалось ни души, одни лишь испуганные сороки, хрипло треща, суетливо пролетали над головой. Заснеженные поля перемежались унылым редколесьем, и встречный ветер задувал за воротник.
– А что, к зазнобе едешь? – спросил меня, кашлянув, мужик.
– Да нет, отец, по делам, – ответил я и отвернулся, не желая продолжения разговора. Какая там зазноба, усмехнулся я про себя, но, одумавшись, продолжил:
– Насчет сапог я, шьем мы их, да сбыта нету.
– А ну, кажи, – и я снял с ноги запачканный сапог. – А что, добротно скроено, только кому они такие в деревне нужны?
– Так я и еду узнать кому.
Наконец, появилась первая деревенька. Несколько сирых домишек приткнулись у дороги, да длинный журавель с куском рельса на хвосте замер, покачивая пробитым ведром на ветру. Закопченные трубы жидко дымили в двух домах, остальные не проявляли никаких признаков жизни. И нигде даже не залаяла собака – мы проехали мимо, никем не замеченные. Меня поразило то, что облик деревни был почти таким же, как в конце двадцатого века. Казалось, будто я нахожусь в своем времени; неужели время остановилось в глубинке? Себя выдавали разве что крыши домов из дранки вместо шифера, да деревянное ведро на колодце взамен железного.Незаметно для извозчика, я сделал снимок его со спины на фоне деревни.
Повсюду уже виднелись следы запустения. Избы стояли сиротливо и молча, покосившись набок, дворы зарастали двухметровыми лопухами, дороги терялись в старых колеях, поля покрывались щетиной пырея. Наиболее активные, а может быть , наоборот, ленивые, заколотив ставни и двери, распродав все лишнее, навьючив телеги мешками с тряпьем и пожитками, целыми семьями снимались из неуютных и неперспективных деревень в города. Я вспомнил, что и мой прадед в 32-м, собрав все, что можно было собрать после ”раскулачивания”, уехал в город искать лучшей доли. Я бы очень хотел его сейчас встретить.
Вдруг мой кучер оживился и хлестанул кобылу плетью:
– А ну пшшшлааа, твою душу!
Лошадь меланхолично дернула боком, мотнула хвостом и перешла на рысь. “Видимо, мужик что-то вспомнил, решил побыстрее вернуться”, – подумал я. Телега затряслась на ухабах, жалостливо скрипели колеса. Я закутался в воротник.
Зуйково появилось перед нами на холме, увенчанное деревянной церквушкой с синей маковкой. Это было небольшое село дворов в сто тридцать, с одним кирпичным двухэтажным домом. Я спрыгнул с телеги и стал искать коричневый пятистенок в четыре окна. Таковых я насчитал с десяток.
– Где живут Воронковы? – спросил я сидевшего на завалинке седовласого деда в старом тулупе. Он показал на дальний конец села.
– Спасибо, дедушка! – и я зашагал к дому, о котором мне в детстве так много рассказывала моя бабушка.
Я постучался железным кольцом в калитку – мне открыла немолодая женщина в телогрейке, подбитой изнутри косматой овчиной.
– Хозяйка, пусти на постой.
– А ты откуда будешь такой шустрый? – спросила она, глядя снизу вверх, и морщины вокруг ее глаз собрались в лучики – боже, я узнал прабабушку, фото которой лежало в нашем семейном альбоме.
– Марья, кто там? – донесся из сеней негромкий мужской голос, и на порог вышел мужчина лет сорока пяти с высоким лбом и бородой с проседью. Это был мой прадед Евдоким Андреевич.
Мои ноги подкосились, все поплыло у меня перед глазами и превратилось в туман…
Глава седьмая
Гость
Проснулся я в узкой и длинной комнате, отгороженной голландской печкой и деревянной перегородкой от остальной части дома. Первое, что я увидел, открыв глаза, был портрет моих прабабушки и прадеда, наверно, после венчания. Маленькая фотография, приклеенная на картон, уже пожелтевшая от времени. Сейчас она висела на стене, а я ее помнил по старому семейному альбому, уже почти истертую, бережно хранимую детьми, а потом и внуками.