Неизвестная война (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич

— Надо, — поддержал меня красноармеец.

Красноармейца звали Виктором. Фамилию он называть не стал, должность тоже, а мы и не спрашивали. Мне показалось, что парень из комиссаров, только не хочет говорить об этом вслух. Еще бы. Комиссаров расстреливают сразу. Мне вообще не пришлось ничего объяснять. Как сказал Серафим — "Володя из подполья".

— А далеко ли сбежишь? — усмехнулся Стрелков. — По Северной Двине лед не раньше октября-ноября встанет, а сейчас? Пытались по льду уйти, догнали, а потом каждого десятого расстреляли, чтобы другим неповадно было.

— Если не сбежим сейчас, осенью переведут в Иоканьгу, — сообщил я. Чтобы придать правдоподобие своему «послезнанию», сказал: — Когда на допросе был в контрразведке, кто-то из беляков проговорился — мол, недолго тебе на Мудьюге ошиваться, скоро всех политических на Иоканьгу переведут, а там и Мудьюг раем покажется.

— Иоканьга? — переспросил кто-то из «сухопутных».

Серафим Корсаков, знавший Белое море лучше всех нас вместе взятых, вздохнул:

— Иоканьга — это полная жопа, дорогие товарищи. Это бухта за Полярным кругом, там ветра, голые скалы кругом, ни одного дерева. И оттуда уже не сбежишь. Если до железной дороги — верст сто, а дорога у белых. А по тундре — все двести, а то и триста. По тундре не уйти, в дороге помрем.

— Товарищи, я не против, — сказал Стрелков. — Только как? Вода кругом.

— А если корабль захватить? — предложил Виктор. — Вон, пароходик, что нас вез, он маленький. Если захватим, то вверх по течению можно уйти.

Я уже представил себе, как мы захватываем «Обь», водружаем на нем красный флаг... но Серафим разрушил мои планы.

— На пароходе далеко не уйдем. Канонерку вслед пошлют — бах, тут нас и видели! И вообще, обычно сюда лесовозы ходят, что бревна в Норвегию возят. Арестантов в трюм, потом около Мудьюга на якорь да в шлюпки. С лесовозом нам самим не совладать.

Идея с захватом лесовоза мне тоже не понравилась. Мы же его даже развернуть не сумеем. А коли развернем, то он по Двине не пройдет, на мель сядет. А в Норвегии что делать? Если только с Нансеном познакомиться или с Григом. Нет, Григ уже умер. Тогда тем более нечего там делать. Значит, нужно придумать что-то другое. Не бывает так, чтобы нельзя ничего придумать. Но если лесовозы и пароходы отпадали, значит нужны иные плавсредства. Хм. А ведь я что-то подобное видел.

— Товарищи, а что там за карбасы стоят? — поинтересовался я.

— Карбасы? — переспросил Стрелков. — Так известно какие, крестьянские. Из-под Архангельска сюда рыбу ловить ходят. А что карбасы? Карбасы!

Вот-вот, и я говорю — карбасы!

[1]Б.А. Вилькицкий (1885 — 1961 гг.) — ученый и путешественник, открывший Северную землю. Советским правительством был назначен начальником гидрографической экспедиции Западно-Сибирского района Северного Ледовитого океана. Выехал в Архангельск и в августе перешёл на сторону Северного правительства.

[2] Из Архангельска в Сибирь к Колчаку отправили 3 генералов, и 99 офицеров, в том числе 12 инженеров и 6 летчиков, около 100 тыс. пудов военного снаряжения из английской военной помощи, в том числе 50 000 винтовок. В Архангельск из Сибири морскими судами доставлено продовольственных грузов: 118 585 пудов пшеницы, 2025 пудов муки, 2326 пудов масла, 130 пудов сыра, 1208 пудов мяса и 2190 пудов валенок.

Глава 2. Побег ​

Утром в барак принесли пайки. Но применительно к обстоятельствам, их уже можно называть не пайки́, а па́йки. А как иначе, если ты сидишь в тюрьме? Каждому досталось по четыре ржаных галеты и по кружке воды. Бывалые сидельцы просветили, сообщив, что на день одному узнику положено полфунта хлеба, пять золотников мяса или рыбы, десять крупы и два сахарного песка. Но сахара ни разу не видели, потому что охранники ставят из него бражку, а потом гонят из нее самогон. В принципе, нормы сопоставимы с теми, что были у нас в восемнадцатом году, но лучше бы побольше.

Как всегда, мысленно перевел старые весовые единицы в метрические. Полфунта хлеба — двести с небольшим грамм, мясо — двадцать с небольшим грамм, крупа — сорок грамм. Подозреваю, что реальные нормы немного выше, но охранники вполне могли оставлять «излишки» себе. Может, свинарник обустроили, да мало ли. Галеты можно менять на что-нибудь полезное. Помнится во время службы в армии обращал внимания, что хлеборез вставляет в приспособление для выдавливания «шайбочек» сливочного масла, пергаментную бумажку, но не задумывался, почему. Спустя пару лет мой друг детства Владик, с которым мы играли в солдатики, два года тянувший лямку «хлебореза» и сумевший за это время накопить деньжат на фирменные джинсы и еще какие-то тряпки с американскими лейблами, пояснил, что его работа была золотым дном! Тут тебе «излишки» и сахара, и хлеба. А маленькая пергаментная бумажка на каждой солдатской порции в двадцать грамм «экономила» какую-то сотую, если не тысячную долю, которая впоследствии превращалась в килограммы! Правда, вздыхал тогда мой приятель, приходилось делиться с начстоловой.

В девяностые годы наши пути с Владиком разошлись. Я ушел в государственную структуру, а он, наоборот, вначале в бизнес, а потом в криминал. Конец, собственно говоря, закономерен. Однажды друг попал под автоматную очередь. И не омоновцев или СОБРА, а словил пули от своих же подельников. Помнится, узнав о гибели приятеля, через знакомых в милиции стал выяснять подробности. Узнал, что все оказалось предельно просто. Владик взял у своих сотоварищей энную сумму денег для покупки автомобилей не то в Польше, не то в Германии (сейчас уже и не вспомню, какие авто, но для того времени что-то крутое), все приобрел честь по чести, только попытался чуть-чуть заработать, но его отчего-то не поняли.

Труп пахана вынесли его приближенные и под охраной одного из тюремщиков деловито потащили прочь. Нас никто не спросил: отчего человек умер, своей ли смертью или помог кто? За оградой была выкопана длинная траншея, куда и складывали тела, присыпали известью, а потом, по мере надобности, закидывали землей.

На работу погнали тоже за пределы лагеря. Наш барак в количестве пятидесяти человек конвоировало шесть охранников, вооруженных берданками без штыков. Я шел и старался рассмотреть все, что нам могло пригодится. Давешние карбасы как стояли, так и стоят. Или их стало больше? Вчера посчитать не догадался, сравнивать трудно. Мачты не сняты, весла не убраны. Стало быть, лихих людей не опасаются.

Труд узников заключался в следующем — корчевать деревья, а потом сваливать их в огромные кучи. В чем смысл подобной работы я не очень-то понимал. Может быть, здесь собираются заниматься земледелием или расширяют территорию для обустройства нового лагеря? А может, просто ради того, чтобы чем-то занять заключенных, чтобы мы уставали, и не было времени для болтовни и дурных настроений?

Корчевали так. Вначале окапывали дерево, пытаясь пройти как можно глубже и ближе к корням, затем в углубление вставляли ваги — длинные крепкие жерди, подкладывали под них камни и чурбаки, изо всей силы налегали на ваги, а остальные в это время накидывали на верхушку дерева веревки и тянули на себя. Подозреваю, что именно так наши предки и расчищали леса, освобождая себе территории под пашни. Правда, сваленные деревья они сжигали, превращая в ценное удобрение, а не оставляли гнить под солнцем и ветром.

Дело бы шло быстрее, если у нас нашлась хотя бы парочка топоров, а вместо жердей — ломы, но это нам не давали. Еще хорошо, что охранники разрешали пользоваться лопатами. И то, постоянно держали на прицеле тех, кто ими пользовался.

В обед привезли похлебку — мутную болтушку, слегка пахнущую крупой и мясом, но ни крупы, ни мяса в ней не было. Обед оказался не слишком горячим, но хотя бы теплым, и то хорошо. Вот на соли сэкономили, она это белая смерть и будем считать, что о нашем здоровье позаботились. В обед полагалось еще по четыре галеты. И спасибо, что товарищи подсказали взять свою кружку на работу, а иначе остался бы без супа. Кружка, привязанная веревочкой к галифе, колотилась о задницу.