Внедрение (СИ) - Аверин Евгений Анатольевич

Через три дня рано утром мы собрались в город. Мама заставила одеть лифчик. Он очень неудобный, тянет. Прикрывать мне особо нечего. Но мама говорит, что надо, там врач будет. Отечность с лица ушла. Проступили скулы. Баба Лида сказала, что до болезни я была упитанней намного. Сейчас меня толстой не назовешь. Но и худой тоже. Надела шерстяные колготки, блузку, очевидно, парадную, серую кофту, юбку черную. Пальто зимнее драповое. Шапку вязанную серую с тесемками по бокам выдали. Спорить не стала, головой же скорбная.

Все лужицы в тонких белесых леденцах. Хочется их всех хрустнуть. Темно совсем. Поезд в пять часов сорок пять минут. Редкие фонари выхватывают на дороге черные фигуры. Народ поехал на работу. Мама просвещает по дороге:

– Народу здесь сколько много жило в шестидесятые! Молодежь везде. Танцы на площадке. Кинозал весь битком. Все разъехались. И снабжение было хорошее. Даже мороженное привозили. Но ты уже не застала.

У нас не электричка, а локомотив с вагонами. С тремя. На нем мы доедем до нормальной железной дороги и пересядем на проходящий рыбинский поезд.

Из-за кустов открывается миниатюрный пыхтящий поезд, с миниатюрными вагончиками, как детский. Это не наш. Мама рассказывает, что это «вагончики». Вся огромная территория торфодобывающего района соединена сетью узкоколейки. И эти привезли с участков народ, кому надо в город. Потому что есть Варегово-1, Варегово-2, Варегов-3, Варегово-4 и еще разные другие. Мы живем в самом крупном. На Варегове-3. На – потому что так сложилось говорить. Торф начали добывать от деревни Варегово. Она так и осталась, без номера. На краю поселка есть настоящий маленький вокзал, где билеты продают. На вагончиках можно приехать на карьеры. Это когда торф добыли, а оставшийся котлован залили водой. Вода темная стала, торфяная. И в ней водятся черные окуни, черные щуки, темные караси. Мужики ездят на рыбалку. Только летом аккуратно надо. Торф внутри горит. Выгорают огромные полости вглубь на десять и больше метров, а снаружи ничего незаметно. Человек проваливается и все. Только пепел. И следов нет. Если смотреть на наше Варегово от деревень, то лежит оно будто в котловане. Сначала там болото было. Уникальное болото, особенное. Нигде в мире больше таких подвидов животных и растений не водилось. А на карте болото похоже было на воронку гигантского метеорита. Но болото осушили, торф добыли. Теперь там поселок. И нет никаких животных. И змей нет. Вот на Дуниловском озере есть, хотя там тоже торф добывают. А у нас нет. Только лоси изредка заходят. И грибов нет. Солонина немного попадается. А на тех же Дуниловских картах подберезовиков болотных и черноголовиков хоть косой коси. Карты это осушенное болото, которое канавами перерезали на квадраты.

Мы с мамой забираемся в поезд. Народу полно, но мы нашли местечко с краю. Состав дернулся от прицепившегося тепловоза, и тьма за окном поплыла назад. Через пятнадцать минут мы уже стояли в ожидании проходящего из Рыбинска в Ярославль. Он пришел быстро. Мама говорит, что бывает, приходится ждать и по часу. В поезде мама продолжает меня просвещать.

Народу привезли особо много после войны. Со всей страны. В войну особенно много разрабатывали, торф добывали. Ярославскую ТЭЦ снабжали. Немцы даже бомбили Варегово, хотя на территорию Ярославской области они не входили. А народ разный. Кто сам приехал, кого отрядили, кого сослали. В деревнях общине дадут разнарядку выделить столько-то человек на добычу торфа. А там все родственники, ну и выделяли, кого не жалко. Так торфушки появились. Женщины на тяжелой работе, на просушке. За копейки. А мужики на технике. На тракторах да комбайнах. Там много получают, но и работа адская. На жаре, в торфяной пыли. Сейчас добыча торфа все меньше.

В нашем доме, как и на всем Варегове, и татары живут, и евреи, и мордвы много, сосед наш снизу – эстонец. У школы два корпуса, раньше полная была, а теперь не добирают. Молодые уезжают, а старые мрут.

За разговором дорога не заметна. Народ засуетился, снимая с полок рюкзаки и сумки. Собрались и мы.

С потоком сосредоточенного утреннего люда мы обогнули здание вокзала. Обнаружился стоящий троллейбус, который быстро заполнялся темной массой. «Это наш», – заторопилась мама. Мы успели. Правда, места нам не досталось. Я смотрела в заднее окно. Потом мы пересели на другой троллейбус и, наконец, приехали. В больнице мама долго разбиралась, к кому Нас усадили в очередь. Через полчаса вызвали, как иногородних. Под недобрыми взглядами других мам мы зашли в кабинет.

Меня смотрел шустрый дядя в белом халате. Спросил, сколько мне лет, как зовут маму, какая сейчас дата. Попросил написать несколько предложений и прочитать маленький текст. Я ответила на все вопросы и выполнила все задания. Нажаловалась на слабость. Врач постучал по коленкам, рукам, ладошкам. «Смотрит сухожильные рефлексы и проверяет кистевые аналоги патологических рефлексов», – вдруг выплыло в сознании, – «Жуковского, Бехтерева, Маринеску-Родовичи».

– И как рефлексы? – осторожно спросила я.

– А вы знаете, – повернувшись к маме, ответил невропатолог, – очень прилично все. Даже неожиданно хорошо. После недельной комы и тяжелого заболевания.

– А какой все-таки диагноз? – мама смотрит, как мышка, защищающая своего мышонка, – нам толком так ничего и не сказали.

– А толком и не знают, – отвел взгляд в сторону доктор, – написали «осложнение ОРВИ с признаками менингита, отеком головного мозга». По-хорошему, надо было вызвать специалистов на санавиации, взять посевы. Но пока выжидали. Заболели вы в пятницу, потом выходные. Пока решали, соображали. С отеком мозга перевозить побоялись.

Ага, «решали». Баба Лида говорит, что если кого из начальства положили, так и все выходные бегали бы.

– А в школу мы как пойдем?

– Не знаю, – тянет слова врач, – прямо сейчас не выпишут. Я думаю, до нового года понаблюдаем. Осложнения могут быть, рисковать не надо. Так, сегодня двадцатое ноября, значит, через месяц, в двадцатых числах декабря ко мне на прием. Сейчас я заключение напишу.

Потом мы с мамой доехали до центра и решили погулять. В сером небе появились голубые просветы. Пройдя по аллее, зашли в столовую пообедать. Столовая маме не понравилась. Мы взяли по порции риса с котлетой, и по компоту с булочкой. Рис лежалый какой-то, котлета маленькая. И вышло почти на два рубля. Раздатчики и кассир смотрят, как на врагов. Мама за столом объясняет, что чем меньше мы съедим, тем больше они заберут домой. Зарплаты у них маленькие, и кормятся работники с того, что утащат. А наше мнение на зарплате не сказывается.

Про папу разговор не заладился. Решили, что потом поговорим, когда я совсем поправлюсь.

После обеда по дороге зашли в «Пирожковую». Очень вкусные оказались пирожки с повидлом. Решили прогуляться пешком до вокзала. По дороге увидели купола церкви.

– Зайдем? – предложила я.

– Нет, – мама замялась, – давай в другой раз. Вдруг кто увидит.

– Ну и что. Разве это запрещено?

– Официально не запрещено, но проблем устроят много. С очереди на квартиру снимут, в характеристиках будут писать, путевки не дадут.

– Квартира у нас есть. Путевки, сама говоришь, дают начальству и их детям. До характеристик еще далеко.

– Ну, мы потом зайдем. Ладно?

– Ладно. А ты в Бога веришь?

– Я? – Мама растерялась, – не знаю. Чувствую, что что-то есть. А ты?

– Я убеждена. Нет, не так. Я знаю, что Он есть.

– Только не говори никому.

– Но почему? Кого бояться? Все люди, абсолютно все умрут и убедятся в Его существовании.

– Давай потом про это поговорим.

Глава 2

Я гуляю сама. В одиночестве слышу и вижу свои мысли. Каждый образ имеет цвет, запах, вкус, особый звук. Аллейка – главная прогулочная тропа Варегова длинной с километр. Можно и по дороге гулять, машин мало. Но за аллейкой есть парк, в котором черные старые деревья и стая ворон, и нет людей. Встречаются знакомые и одноклассники, но я никого не узнаю. Изображая смущение, объясняю, что ничего не помню, и извиняюсь. Никто меня не навещал, значит, подруг у меня нет. А учителям зачем ходить? Одна в соседнем подъезде живет, с мамой общается. И мама этим общением недовольна. Как я понимаю из разговоров с бабой Лидой, маму уговаривают на специальный интернат для УО – умственно отсталых. Полгода школы я пропущу точно. Вся надежда на директора, который хорошо знал и деда, и бабушку.