Даррелл Швейцер - Секретная история вампиров
Он пожалел, что в мыслях промелькнуло это слово — вовек. Он все-таки продолжал надеяться, что это не навсегда. Он был заперт здесь на очень, очень, очень долгий срок, но не навеки. Он не останется здесь навечно. Не могло быть такого.
Или могло?
Он был невыносимо голоден.
Ах да, таверна. В мыслях он снова туда вернулся. Вот тогда он голоден не был. Он уже съел свою порцию и выпил много вина, красного, как кровь.
Каково было вино на вкус? Он помнил сладость, помнил, как оно затуманивало голову… почти так же, как теперь любая пища. Но вкус? Вкус был воспоминанием воспоминания о воспоминании — до такой степени расплывчатым, что и вовсе перестал быть воспоминанием. Он забыл вкус вина, так же как вкус хлеба или нута. Но вот чеснок — чеснок он все еще узнавал.
Он помнил, какие ощущения были при пережевывании твердой пищи — какой бы она ни была на вкус — и как она превращалась в массу, которую было легко проглотить. Окруженный мраком, он почти улыбнулся: ему не приходилось заботиться о пережевывании чего-либо уже очень давно.
Так что же он только что вспоминал? Как легко мысли разбредались здесь, во тьме! Но ничего не поделать… Ах да, таверна. Вино. Ощущение чаши в руках. Напиток распространял аромат, почти такой же упоительный, как… Нельзя позволять мыслям двигаться в этом направлении, а то их будет уже не собрать. Голод был невыносимым.
Значит, таверна. Вино. Чаша. Последняя чаша. Он помнил, как произнес: «Сказываю вам, что не буду пить от плода сего виноградного до того дня, когда буду пить с вами новое вино в царстве отца моего».
Они кивали. Он не мог вспомнить, внимательно ли они его слушали и воспринимали ли всерьез. Как долго можно воздерживаться от вина? И что можно пить вместо вина? Воду? Молоко? Только в этом случае вы заработали бы несварение…
А он сдержал данное тогда обещание. Он держал слово дольше, чем предполагал, и даже дольше, чем надеялся. Он все еще держал слово и сейчас, по прошествии стольких лет.
Скоро, совсем скоро у него будет чем утолить жажду.
* * *Если верить телевизионщикам, то можно подумать, что он — первый Папа Римский, который когда-либо выбирался. Его предшественник правил долго. Настолько долго, что никто из журналистов не помнил предыдущего избрания. Им, похоже, казалось, что ничего подобного раньше не происходило. Один из них — естественно, американец — по наивности заявил, что, мол, «нового Папу назвали вслед за предыдущим».
Он не был весельчаком, но в тот момент не смог сдержать смеха. Что, по мнению этого растяпы, означает римская цифра после его имени? Его назвали не вслед за предыдущим Папой, а вслед за пятнадцатью предшественниками!
В скором будущем ему предстоит решить, что делать с Соединенными Штатами. Слишком многие американцы полагают, что могут оставаться верными католиками, несмотря на то что пренебрегают канонами, которые им не по душе. Но чем они тогда отличаются от протестантов? Как бы сказать им, что так нельзя, иначе они автоматически превращаются в протестантов? Хорошо, что не приходится решать прямо сейчас, deo gratias.[8]
В этот первый день его правления произошло столько всего. Если этих событий недостаточно, чтобы переполнить душу человека, то ее вообще ничто не сможет переполнить. Скоро он научится быть Папой. Скоро, но не сразу.
Как будто в ответ на его мысли к нему приблизился маленький коренастый итальянец, даже не священник, а дьякон. Подойдя, он стал ждать, когда его заметят. Новый Папа уже видел этого человечка раньше, только не помнил, когда именно и сколько раз. Вернее, он помнил не то, что видел его, — этот дьякон был, пожалуй, самым неприметным из людей, — но помнил его присутствие по сильному запаху чесночных колбасок, который тот словно носил с собой.
Когда стало ясно, что дьякон не уйдет, Папа едва заметно вздохнул:
— Что вы хотели, Джузеппе?
— Прошу извинить меня, святейший отец, но осталось еще кое-что, что должен исполнить каждый новый ключник.
— Вот как? — на этот раз Папа заинтересовался. — А я полагал, что знаю все ритуалы. — Сказать по правде, он был уверен, что знает все ритуалы. Точнее, был уверен до настоящего времени.
Дьякон Джузеппе только покачал головой. Он выглядел очень уверенно, даже самоуверенно.
— Нет, ваше святейшество. Этот ритуал известен только Папе. Только ему и членам ордена Пипистреля.[9]
— Какого ордена?! — Новый Папа также находился в уверенности, что знает все ордены Ватикана, будь то религиозные, или почетные, или и то и другое одновременно.
— Ордена Пипистреля, — терпеливо повторил Джузеппе. — Нас мало, и о нас не слышно, но мы здесь самый древний орден. Мы стоим почти у самого истока всего. — В голосе Джузеппе звучала гордость.
— Вот как. — Папа постарался придать своему тону безразличие. Любой орден, дата основания которого была неопределенной, требовал, чтобы его признали старше, чем у людей имелись основания верить. Несмотря на это, он никогда не слышал об ордене, амбиции которого заходили бы столь далеко. Они находятся у самого истока?
— Получается, что вы пришли сюда вместе со святым Петром?
— Совершенно верно, ваше святейшество. Мы занимались его поклажей, — сказал дьякон Джузеппе совершенно без всякой иронии. Он либо сам твердо веровал в то, что говорит, либо его настоящим призванием были театральные подмостки.
— А мой друг и предшественник… Он тоже исполнял этот ритуал? — спросил Папа.
— Да, синьор, как и все до него. И если вы не исполните это, то не сможете быть Папой Римским в полном смысле. Вы не сможете понять, что такое папство.
«Масонство. У нас здесь свое собственное масонство. Кто бы мог подумать!» Масонский орден, естественно, был не таким древним, как хотели верить его члены. Но это не имело — вероятно, не имело — отношения к делу.
— Ладно, — сказал Папа. — Нужно идти до конца, что бы от меня ни требовалось.
Дьякон Джузеппе поднял правую руку в почтительном жесте.
— Grazie, святейший отец, mille grazie[10] — сказал он. — Я знал, что вы человек… основательный. — Он кивнул, довольный тем, что подобрал правильное слово.
Папа также кивнул, признав справедливость высказывания.
Дьякон Джузеппе повел его по длинному нефу собора Святого Петра, придерживая за локоть. Вдаль от папского престола и в направлении главного входа. Мимо почитаемой всеми статуи святого Петра и алтаря святого Иеронима, мимо капеллы Святого причастия и — по правую руку от Папы — надгробий Иннокентия VIII и Пия X.
Недалеко от главного входа в пол был вмурован красный порфирный диск, отмечавший место, где в старом здании собора, предшествовавшем великолепному творению Бернини, Карл Великий был коронован и стал римским императором. Сейчас, к великому удивлению Папы, диск окружали красные шелковые драпировки, скрывая его из виду.
Папа снова удивился:
— Я прежде никогда не видел этих драпировок.
— Они принадлежат нашему ордену, — сказал Джузеппе так, как будто этот факт все объяснял. Ему, конечно, все было ясно, в отличие от его спутника. Заметив это, он добавил: — Мы нечасто их используем. Следуйте за мной.
Папа последовал за ним. Как только он оказался внутри пространства, огороженного драпировками, он удивился еще раз:
— Я не знал, что диск поднимается.
— Вы и не должны были этого знать, святейший отец, — сказал дьякон Джузеппе. — Вы, наверное, полагали, что ритуал совершается в Священном гроте. Это кажется логичным, тем более что там находятся надгробия пап и даже, как говорят, могила самого святого Петра. Вероятно, так и было многие годы назад, но очень давно. Сейчас посвящение проходит здесь, и здесь его место. Аминь. — Дьякон перекрестился.
— Тут… Ступени вниз? — произнес Папа. Сколько еще чудес таит в себе Ватикан?
— Да. Туда мы и спустимся. После вас, святейший отец, — сказал Джузеппе. — Осторожно, ступени крутые, а поручней нет.
* * *Воздух. Дуновение свежести. Даже за запертыми и защищенными от него дверями он уловил движение воздуха. Его ноздри невольно дернулись. Он знал, что означает свежий воздух, как голодная собака знает, что звонок является сигналом к выделению слюны. Когда он был человеком, то все время находился на воздухе. Он не придавал воздуху никакого значения. Он жил в нем. И, прожив не так долго, на воздухе он умер.
Распятие как вид казни придумали римляне, а не евреи. Евреи даже животных старались убивать наиболее гуманным способом. Когда им приходилось убивать людей, то дело быстро решал меч или топор. Но римляне хотели, чтобы осужденные на казнь мучились и чтобы толпа видела их мучения. Они считали, что в результате преступников должно стать меньше. Количество распятого народа ставило данный аргумент под сомнение, но римляне не рефлексировали на этот счет.
