Олег Северюхин - Рыбалка на другой планете
На глазах девушки навернулись слезы, но она улыбнулась и сказала:
– Я так завидую ей. Ей всегда доставалась самая лучшая любовь, но я предала ее и вместо того, чтобы быть рядом с ней, сижу и распиваю ароматный кофе в далекой Сибири. Не перебивайте меня. Я знаю, что вы мне не верите и я не хочу ничего доказывать. Лучше идите своей дорогой и не мешайте мне перед смертью выпить чашечку кофе.
Я оглянулся вокруг. Не было никаких признаков того, что кто-то ей угрожает. Я схватил чашечку и выплеснул кофе на землю.
– Что вы делаете, – возмутилась она. – Официант принес мне кофе, не потребовав денег сразу, а у меня нет денег, чтобы расплатиться за кофе.
– Хорошо, я закажу вам кофе, но зачем вы хотите покончить счеты с жизнью? – спросил я.
– Вы совершенно ничего не поняли, – сказала незнакомка, – мне придется умереть, но не от кофе. Если хотите все узнать, то поцелуйте меня, – и она призывно подставила мне губы для поцелуя.
– Боже, да она же сумасшедшая, – подумалось мне. – И чего меня дернуло связаться с придурочной?
– Нет, я не сумасшедшая, – сказала девушка, – я сама не знаю, как оказалась здесь. Русский язык мой родной. Меня зовут Галин. Мои родители сразу после революции эмигрировали во Францию, и я не успела забыть свой язык. Только что закончилась война, но СССР не может быть той страной, где я оказалась. Я не буду ничего рассказывать, вы должны почувствовать это сами и решить, та ли я женщина, которая нужна вам. Целуйте!
– Эх, была не была, семи смертям не бывать, а одной не миновать, помирать, так с музыкой, – подумал я и прикоснулся к губам девушки.
Моторы «Боинга» натужно ревели. Самолет раскачивало из стороны в сторону. Иногда он падал в такую глубокую воздушную яму, что пассажиров и их вещи поднимало под самый потолок самолета, а потом резко швыряло на пол и заносило в бок.
Галин держалась за мою руку и плакала. Иногда она назвала меня Марсель и просила обнять ее.
– Марсель, я боюсь умирать, обними меня. Эдит никогда не узнает этого и не будет сердиться на нас, Марсель.
Я смотрел в иллюминатор на облака и мне в тумане виделся ринг, где я в тяжелом поединке завоевал звание чемпиона мира. Зачем оно мне нужно? Я подарю любому свой чемпионский титул, лишь бы остаться жить. Боже, почему жизнь так скоротечна?
Я крепко обнял Галин и стал ждать удара, который поставит все на место. Все будут равными, не будет гениев и не будет простых людей, все будут просто людьми.
Оттолкнув от себя Галин, я бросился к своей спортивной сумке, чтобы достать фотографию Эдит и взглянуть на нее в последний раз.
Рядом со мной разбился стеклянный предмет, и я открыл глаза. Мой бокал лежал на гранитной плитке, а я ничего не мог понять: где я и что со мной.
Подошедший официант любезно осведомился:
– Кофе вашей дамы записать в ваш счет?
Но рядом со мной никого не было. Недопитая чашечка кофе одиноко стояла напротив меня.
Зачем я ее оттолкнул?
Колесо жизни
В 1957 году мне было семь лет, но мне почему-то казалось, что я уже был взрослым и по какому-то недоразумению я стал маленьким. Мне приходится играть с мальчишками, которым еще предстоит идти в школу и учиться всему, что я уже давно знал.
Два года назад, пролистав отрывной календарь за 1955 год, я отчетливо вспомнил Никиту Сергеевича Хрущева, бывшего первого секретаря московского городского комитета коммунистической партии, Долорес Ибаррури, несгибаемую Пасионарию, председателя коммунистической партии Испании и многих других деятелей коммунистической партии и советского правительства, с кровью вошедших в историю России. Взрослые только ахали, когда я безошибочно называл фамилии и имена тех, кого мне показывали в календаре, говорили, смотрите какой способный мальчик, гладили меня по голове и мгновенно забывали о том, о чем они только что беседовали со мной. Я помнил не только то, кем они были в 1955 году и до этого, но и знал, что с ними будет потом. Каким-то внутренним чувством я понимал, что говорить об этом взрослым совершенно не обязательно.
Мы бежали по летнему, залитому солнцем тротуару, и катили перед собой обода велосипедных колес без спиц, подталкивая их или палочкой, или крючком, сделанным из стальной проволоки. Лязг тонкого металла обода об асфальт был громким, и он создавал ощущение нахождения в прозрачной кабине одноколесной машины, несущейся по тротуару при помощи волшебной силы, готовой поднять тебя ввысь и понести над землей, над твоим городом, над большой рекой и унести так далеко, куда не ступала нога ни одного путешественника.
В какой-то момент лязг колеса слился в одно тонкое гудение и внезапно жара, грохот и слепящее солнце сменились прохладой, тишиной и полной темнотой. Так всегда бывает, когда заходишь с улицы в затененные сенцы деревенского дома. В сенцах глаза быстро привыкают, а темнота, в которую я попал, не исчезала. Вдалеке вспыхивали редкие огни, но они светили в глаза, не освещая того, что находилось вокруг. Я даже не видел себя. Где-то в стороне слышался шум машин, голоса людей, но никого поблизости не было.
Постепенно я начал различать свои руки, одежду, как в кино после начала сеанса. И все происходящее вокруг мною воспринималось как кино, потому что никто совершенно не обращал на меня внимания, даже проходящие машины не сигналили мне, чтобы я ненароком не попал под их колеса.
Я потряс головой и ощупал себя. Вроде бы сам цел, но голова очень тяжелая. В левой стороне груди в области сердца была резкая боль. Трудно поднять левую руку. Я сунул правую руку под гимнастерку и сразу понял, что это штифты двух орденов Красной Звезды впились в грудь при падении. Откуда я падал? Вдалеке что-то бухало, и звук ударной волной качал меня из стороны в сторону. Я достал из кармана документы. Читаю. Капитан Репин Иван Алексеевич, должность – командир артиллерийской батареи войсковой части 29803. Так, это же моя батарея ведет бой и мой наблюдательный пункт должен быть где-то рядом. Я пошел в сторону вспышек и громких звуков.
В десяти шагах я увидел группу солдат, что-то собиравших у огромной воронки в земле. Увидев меня, они бросились ко мне с криками:
– Товарищ капитан, товарищ капитан, вы живы!
Какой-то усатый пожилой солдат, часто моргая глазами, сказал:
– Думал я, Иван Алексеевич, что от вас только один обрывок шинели остался.
Я совершенно не помнил, кто я и где нахожусь. По-медицински это называется амнезией. Память отшибло. Но я четко знаю все, что будет потом.
Мне доложили, что танковая атака немцев отбита. Подбито три танка, два бронетранспортера. Стрелковый батальон впереди прочно удерживает позиции. У нас потери пять человек. Управление батареи в полном составе. Погибли от прямого попадания авиабомбы на наблюдательный пункт. Я подписал донесение, и молча лег на разостланную на земле шинель.
Мое молчание с разговаривающими со мной людьми становилось неестественным. Я чувствовал, что могу говорить, но я не знаю, что мне говорить, и как обращаться к людям, которые меня окружают. Я прокашлялся и сказал:
– Вы извините, но я совершенно ничего не помню. По документам я знаю, как меня зовут, и кто я, но я совершенно не знаю, кто вы. Расскажите мне о себе и расскажите, где мы находимся и какой сейчас год.
Мне представились командиры взводов и командир взвода управления. Рассказали, что мы имеем задачу поддерживать второй батальон 105 стрелкового полка, готовящегося к штурму Сапун-горы недалеко от города Севастополя. Сейчас июль 1944 года и я в течение полугода командую этой батареей. Командир первого взвода предложил мне отдохнуть, а завтра отправиться в медсанбат, чтобы врачи посмотрели, нет ли каких других последствий контузии.
Солдаты уже углубили воронку, из которой меня выкинуло взрывной волной, накрыли ее плащ-палатками и получилась неплохая землянка, которую на скорую руку можно выстроить на каменистой крымской земле, чтобы укрыться от непогоды.
Старшина батареи, Василий Андреевич, тот усатый, который подал мне обрывок шинели, и вестовой Арсентьев накрыли ужин. Потихоньку подошли командиры взводов, чтобы выпить за мое благополучное спасение.
Наркомовская водка благотворно подействовала на меня. Я уже не чувствовал скованности, помнил имена окружавших меня людей и постепенно возвращался в ту жизнь, из которой меня пыталась выжить немецкая авиабомба. Все вокруг было прекрасно. И темная крымская ночь, усеянная крупными жемчужинами звезд, и добродушные люди, сидевшие рядом со мной за столом из грубых досок, накрытых плащ-накидкой. Я мечтательно потянулся и сказал:
– Скоро, ребята, война закончится и жизнь будет все равно лучше, потому что не будет войны.
Разговор медленно крутился вокруг сроков окончания войны и того, как мы будем жить. Удобно устроившись на чужой шинели, я сказал:
