Ярослав Бабкин - Приключения человека в шляпе
стратега. Его глаза пылали, на лице застыло восторженное выражение, казалось, он
уже видел себя на головном панцервагене, врывающемся в глубокий тыл противника и захватывающем мосты и города… Но предложить ему принять успокоительное, было бы явно не вежливо. Бедняге положительно стоит обратиться к доктору. До войны в Вене я знавал несколько прекрасных специалистов… Ну да ладно.
– Нет, вы не понимаете, – продолжал развивать охватившую его идею Левинский, – в
прошлой войне проблема была не в прорыве обороны, как всем кажется, а в том, что обороняющийся успевал построить новую быстрее, чем наступающий ее прорывал… Тут я уже не выдержал.
– Поздно уже, давайте-ка лучше спать, полковник.
Конечно, это было не очень-то по-джентельменски так прозаично обрывать полет его фантазии, но он задел больную тему. Напрорывался я обороны в ту войну… до сих пор, ощутив запах прелого сена, вздрагиваю и начинаю судорожно хвататься за правую ягодицу, где по уставу должна была находиться сумка с противогазом… А уж что иногда по ночам снится, лучше и вовсе не вспоминать.
– Да, да конечно, извините, – спохватился полковник, – просто это давний спор с товарищами по оружию, вот я и увлекся.
– Да ничего, я тоже погорячился, – перспектива, наконец-то лечь спать, придала мне добродушия. На следующее утро Эрык Левинский удалился навстречу своей судьбе, а на борт поднялось несколько новых пассажиров. Одного из них я узнал сразу – высокий худой шатен с моноклем в правом глазу и в безупречном темном костюме в тонкую полоску. Жиль Гастон дю Понт. В определенной степени мой коллега… И один из
идейных врагов. Охватившее после великого кризиса Францию поветрие везде и всюду видеть римское влияние сказалось и в науке. Возможно, тут есть и что-то личное. Слишком уж упирали итальянцы на эту идею, когда разваливали Тройственную монархию. Нет, я не в восторге от того, что представляла собой Апеннино-Дунайская держава Виттельсбахов накануне своей гибели, но я все же там родился…
Но не буду морочить Вам голову всеми этими научными и политическими дискуссиями. Скажу кратко – наши с дю Понтом разногласия носили глубоко принципиальный
характер и частенько сопровождались бурной полемикой в специальных изданиях… В общем, я не имел ни малейшего желания находиться в его компании. Париж в то утро был восхитителен. Его не смогли испортить даже грандиозные небоскребы, массивными глыбами возвышавшиеся вокруг исторического центра. Пока
цеппелин маневрировал над мировой культурной столицей, практически все пассажиры прильнули к иллюминаторам. И скажу вам честно, там было на что посмотреть… Когда город окончательно скрылся на горизонте, все вернулись к обычным занятиям
– разговорам обо всем и одновременно ни о чем конкретном. Мы с дю Понтом заняли стратегически выбранные места на противоположных концах кают-компании и демонстративно расположились спиной друг к другу. Но долго это продолжаться не могло. Жиль был слишком известен среди широкой публики и не прошло и получаса
как вокруг него завязалась дискуссия о великой цивилизаторской роли римлян среди «диких северных варваров». Я пару раз порывался сделать несколько язвительных
комментариев, но каждый раз сдерживался, отчего настроение у меня стало донельзя желчным.
– Эти французы стали такими скучными, – прервал мои размышления женский голос, это была вчерашняя актриса, Берта Хелена.
– Да что вы, по сравнению со шведами…
– Я не о том. Все эти рассуждения про национальную и расовую политику так утомляют…
– О, вы еще не слышали Муссолини, – я усмехнулся.
– Слышал, слышал, – к нам присоединился Хеммет Синклер.
– Ну, вот он то как раз потрясающе киногеничен, – заметила Берта.
– Что?
– Ну, идеален для кинематографа, харизматичен, прекрасно смотрится в кадре – пояснила девушка. Она произносила «кинематограф» вместо «синематографа», тогда это было признаком своего рода близости к этому занятию, неким профессиональным шиком.
– Я вижу, вы неплохо разбираетесь в режиссуре, – продолжал внедряться в наш разговор Хеммет.
– Вы мне льстите, – она смутилась, – честно говоря, я мечтаю снять собственный фильм, но пока мне еще многому надо научиться…
– Только держитесь подальше от политики, – заметил Синклер, – Вы даже не представляете, насколько это неджентльменское занятие. И от политиков тоже…
– Вы преувеличиваете, – она засмеялась, – они совершенно безобидны.
– Нет, нет, не обольщайтесь, – горячо возразил Хеммет.
– А вы что думаете о политиках? – девушка попыталась найти поддержку у меня. Я несколько растерялся. Значительную часть того, что я думал о политиках, было решительно невозможно произнести при дамах.
– Ну… Среди них есть самые разные люди…
– Но крайне мало приличных, – улыбнулся Синклер.
– Вы на редкость язвительны, – она обиделась.
– Ну что вы, – он словно не заметил ее раздражения, – я просто само обаяние. Но надо же как-то компенсировать глубокомысленное молчание нашего ученого друга. Ну да, я не всегда могу блеснуть красноречием, особенно в разговорах о политике… Но с другой стороны, Хеммет был уж слишком назойлив.
– А вы, часом, не коммунист? – теперь язвила уже Берта.
– Нет, но если честно, левые мне симпатичнее разнообразных фашистов, ничего не могу с собой поделать, – Синклер развел руками.
– Давайте лучше поговорим о чем-нибудь еще, – сдалась девушка, потом обратилась ко мне – Вы ведь остмаркец?
– Сложный вопрос, честно говоря, я и сам не знаю, кто я такой… Уроженец несуществующего государства, «профессиональный иностранец» как сказал обо мне один из коллег. В данный момент я числюсь гражданином Великого Герцогства Силезского… Но не будем о грустном, так вы говорили, что хотели снять собственный фильм?
За разговорами день прошел быстро. А поскольку нового попутчика вместо польского
танкофила в каюте у меня не оказалось, то я смог перед сном детально порыться во
взятых с собой бумагах и как следует заняться подготовкой к предстоящей в Египте миссии. Манускрипты меня волновали умеренно. Крайне маловероятно, что удастся найти что-то действительно оригинальное. Скорее всего, еще некоторое количество
стандартных античных текстов, вряд ли это будет полное собрание всех сорока книг
Полибия или еще что-то столь же ценное. А вот фото статуэтки это другое дело. По сути, самая интересная задача в моей карьере. Ту обсидиановую фигурку я нашел совершенно случайно и в совершенно немыслимом месте. В самом конце войны, когда боевые действия окончательно приобрели хаотический характер, и нормальная (если к войне вообще применимо это слово) война между государствами определенно стала перерастать в гражданскую, мой батальон занесло в Анатолию. Турки, столетиями наши исконные враги, как-то незаметно оказались вдруг союзниками, и несколько месяцев мы дрались плечом к плечу с ними. Один из турецких аскеров и передал мне эту статуэтку перед смертью. Насколько я смог понять из его сбивчивых объяснений, он просто обязан был вручить эту вещь «знающему и сведущему человеку», а поскольку вокруг никого кроме меня не оказалось… в общем, вот таким, приличествующим скорее приключенческому роману образом, я и стал обладателем того, что поначалу посчитал обычной безделушкой. Уже потом, я обнаружил, что ничего подобного ни в одном музее нет, причем вещь явно была достаточно древней, и мало походила на современную подделку. Да и подделку чего? Где оригинал?
Еще больше меня заинтересовали надписи. Вокруг основания статуэтки тянулась цепь орнаментальных значков, вполне похожих на письменность, но опять же начисто лишенную каких-либо аналогий. На нижней же стороне было грубо нацарапано несколько слов греческими буквами. Одно из них – Стимфалополис – было похоже на название города. Мне стоило нескольких лет разысканий выяснить, что это название носил один из небольших
гарнизонов в Верхнем Египте эпохи Птолемеев. Остальная часть надписи сохранилась
очень плохо, и читались лишь отдельные слова «намант… дусиос… брива», скорее всего, были галльскими, а не греческими «враг… демон… мост». Понять, что
именно соединяло заштатный египетский гарнизон с Галлией, мне пока не удавалось. Равно как и то, откуда вообще взялась эта фигурка, и с какой древней культурой она могла быть связана.
Вернувшись, я показал вещь Карлу, и его она заинтересовала еще больше. В отличие от меня, человека довольно ленивого и не слишком любопытного, профессор был настоящим ученым с мертвой хваткой. Несколько лет он посвятил собственным изысканиям, но даже они не привели ни к какому осмысленному результату. Много раз Карл сокрушался, что был бы он лет на двадцать моложе и не случись гражданской войны на Ближнем Востоке, он лично бы отправился в Турцию разбираться в происхождении статуэтки… Не удивительно, что обнаружение парной вещи нас так взволновало.
