Кен Фоллетт - Игольное ушко
Звук радио приглушили, и мистер Фабер спросил:
– Кто это?
У него было удивительно правильное произношение, без примеси кокни[6] или иностранного акцента – очень приятный, нейтральный говор.
– Можно вас на пару слов? – отозвалась она.
Он, похоже, колебался с ответом. Потом сказал:
– Но я не одет.
– Так и я тоже, – хихикнула она и отперла дверь своим дубликатом ключа.
Он стоял перед радиоприемником, держа в руке нечто, напоминающее отвертку. На нем действительно были брюки, а вот майку он уже снял. Его лицо побледнело, и он выглядел перепуганным насмерть.
Она вошла и закрыла за собой дверь, не представляя, что еще сказать. Внезапно ей на ум пришла фраза из какого-то американского фильма, и она произнесла:
– Не хотите угостить выпивкой девушку, которой одиноко?
Вышло глупо, это она поняла сразу, поскольку знала: спиртного он у себя не держал, а для прогулки в бар ее наряд точно не подходил, – но зато прозвучало чертовски обольстительно.
И, как ей показалось, произвело ожидаемый эффект. Ни слова не говоря, он медленно подошел к ней. У него в самом деле росли волоски вокруг сосков. Она тоже шагнула ему навстречу, а потом он обнял ее, она закрыла глаза, подставляя лицо, и он поцеловал ее. Она изогнула стан в его руках, а затем почувствовала острую, страшную, непереносимую боль в спине и открыла рот, чтобы закричать.
* * *А ведь он слышал, как она споткнулась на лестнице. Дай она ему всего минуту, он успел бы спрятать передатчик на место, убрать шифровальные блокноты в ящик стола, и тогда ей не пришлось бы умереть. Но прежде чем он успел избавиться от улик, в замке повернулся ключ, а когда она открыла дверь, его рука уже сжимала рукоятку стилета.
Движение же ее тела в его объятиях означало, что с первого удара Фабер не сумел попасть в сердце, и ему пришлось засунуть пальцы ей в рот, чтобы не дать закричать. Он нанес второй укол, но она вновь пошевелилась, и острие угодило в ребро, лишь поверхностно ранив ее. А потом брызнула кровь, и он понял: убить ее чисто не получится. Чисто выходило только в том случае, если стилет пронзал сердце с первой же попытки.
Теперь же она корчилась слишком бурно, чтобы прикончить ее новым уколом. Все еще не вынимая пальцев изо рта, он прихватил ее челюсть, а тело прижал к двери. Она громко ударилась затылком о деревянную поверхность, и ему оставалось только пожалеть о том, что он приглушил музыку, но кто мог предвидеть подобное?
Он медлил с убийством, так как оказалось бы гораздо лучше, если бы она скончалась, лежа на кровати. Лучше с точки зрения плана сокрытия следов, который уже складывался у него в сознании. Вот только он сомневался, что сумеет дотащить ее туда без лишнего шума, поэтому, обездвижив ее окончательно и прижав голову к двери, стилетом описал широкий полукруг, практически полностью разорвав ей горло. Получилось неряшливо, поскольку стилет не режущее оружие, а горло не та часть тела, которую выбрал бы для убийства Фабер.
Он сумел вовремя отскочить, чтобы не попасть под первый, ужасающе мощный выброс крови из раны, но потом снова протянул руку, чтобы не дать трупу с грохотом упасть на пол. Стараясь не смотреть на ее шею, он доволок тело до постели и уложил.
Ему уже приходилось убивать, и собственная реакция не стала для него сюрпризом – так случалось, как только он ощущал себя вне опасности. Он подошел к раковине в углу комнаты и склонился над ней в ожидании. В маленьком зеркальце для бритья он видел свое лицо – побледневшее, с выпученными глазами. Бросив на себя еще один взгляд, он подумал: убийца! А потом его стошнило.
После этого он почувствовал себя намного лучше. Теперь можно браться за работу. Он досконально знал, что нужно сделать, еще до того как прикончил ее.
Он умылся, почистил зубы и привел в порядок раковину. Потом сел за стол рядом с рацией. Просмотрев страницу блокнота, нашел нужное место и взялся за ключ. Он заканчивал выстукивать длинное сообщение о войсках, готовившихся к отправке в Финляндию, которое оборвал на полуслове, когда ему помешали. Сначала он шифром записал его в блокнот. Передав текст до конца, он подытожил его словами: «Большой привет Вилли».
Затем аккуратно уложил передатчик в специально предназначенный для него чемодан. В другой чемодан поместились остальные пожитки Фабера. Сняв брюки, он губкой снял с них пятна крови, а потом протер все свое тело сверху донизу.
Только после этого он снова посмотрел на труп.
Теперь он уже мог сохранять хладнокровие. Идет война. На войне есть враги. Если бы он не убил ее, она стала бы причиной его собственной гибели. Она представляла собой угрозу, и все, что он чувствовал сейчас, – это облегчение. Угроза устранена. Ей не следовало застигать его врасплох.
Тем не менее заключительная часть работы вызывала у него отвращение. Он распахнул ее халат и задрал подол ночной рубашки, обмотав его повыше талии. На ней были трусики, и он порвал их так, чтобы обнажился волосатый лобок. Дурища несчастная! Ведь все, чего она хотела, это соблазнить его. Но он уже никак не мог выпроводить ее из комнаты, так чтобы она не заметила передатчика, а британская пропаганда привила этим людям повышенную бдительность к вражеским шпионам – просто до смешного. Если бы у абвера в Великобритании оказалось столько агентов, сколько насчитывали местные газетчики, Германия давно бы победила.
Он отошел на несколько шагов и вновь посмотрел на нее, склонив голову набок. Что-то выглядело явно не так. «Поставим себя на место сексуального маньяка. Будь я помешан на стремлении овладеть такой женщиной, как Юна Гарден, и убив ее, желая добиться своего, что бы я непременно сделал?»
Ну конечно! Насильник наверняка захотел бы увидеть ее бюст. Фабер склонился над телом, ухватился за ворот ночной рубашки и разорвал до пупка. Ее тяжелые груди свесились по обе стороны.
Полицейский патологоанатом сразу установит: изнасилования все-таки не было, – но Фабер не придавал этому значения, поскольку прошел курс криминалистики в Гейдельберге и знал, что многие нападения с целью изнасилования непосредственно половым актом не сопровождаются. Кроме того, даже ради собственной безопасности он не зашел бы в маскировке так далеко. Даже во имя фатерланда. Он же не эсэсовец какой-нибудь! Вот эти выстроились бы в очередь, чтобы изнасиловать труп… Но лучше выбросить подобные мысли из головы.
Он снова вымыл руки и оделся. Пробило полночь. Он выждет еще час, прежде чем уходить. Позже это станет сделать безопаснее.
Он сел и принялся анализировать, в чем заключалась его ошибка.
Он допустил промах, сомнений быть не могло. Если бы его «легенда» не имела недостатков, он никогда не попал бы в подобную ситуацию. А если бы он не попал в подобную ситуацию, никто не раскрыл бы его тайны. Миссис Гарден узнала его тайну, или, если быть точным, узнала бы, проживи на несколько секунд дольше, из чего следовало: он не обеспечил свою безопасность, а значит, в его «легенде» присутствовал изъян, который и привел к ошибке.
Прежде всего ему необходимо снабдить свою дверь засовом. Лучше прослыть хроническим трусом, чем позволять квартирным хозяйкам, пользуясь своими ключами, врываться к нему в нижнем белье.
Но это промах, лежавший на поверхности. Глубинная же причина заключалась в том, что он вызывал к себе интерес, будучи холостяком. Фабер подумал об этом без тени мужского тщеславия, а исключительно с раздражением. Ему было известно, что он привлекателен, и потому его одиночество, вероятно, кому-то могло показаться странным и необъяснимым. И он принялся обдумывать варианты, как сделать это естественным в глазах других людей и пресечь в будущем любые поползновения со стороны таких, как миссис Гарден.
В поисках версий лучше всего начать с попытки разобраться в своей реальной личности. Почему он оказался одинок? Он заерзал на стуле – заглядывать себе в душу ему не нравилось. Хотя ответ лежал на поверхности. Он жил один по профессиональным причинам. Если существовали скрытые психологические мотивы, он ничего не хотел о них знать.
Остаток нынешней ночи ему предстояло провести под открытым небом. Хайгейтский лес подойдет. Утром он сдаст чемоданы в вокзальную камеру хранения, а завтра к вечеру будет уже в своей комнате в Блэкхите.
Пока придется полностью переключиться на вторую «легенду». Именно поэтому он и не опасался быть пойманным полицией. Коммивояжер, снимавший на выходные комнату в Блэкхите, мало походил на железнодорожного клерка, убившего квартирную хозяйку в Лондоне. Индивидуум из Блэкхита был веселым, вульгарным и шумным. Он носил кричащих расцветок галстуки, угощал в пабах каждого встречного-поперечного, и даже прическа у него выглядела иначе. Полиция пустит в ход описание неряшливого и невзрачного извращенца, чурающегося женщин, пока им вдруг не овладеет бешеная похоть. Разве кому-нибудь придет в голову обратить внимание на смазливого разъездного торговца, носившего модные костюмы в полоску, и тоже, разумеется, не чуждого похоти, но которому нет нужды убивать женщин, чтобы увидеть обнаженную грудь?
