Герман Романов - Спасти Каппеля! Под бело-зеленым знаменем

— Ты имеешь в виду ДВР, о которой мне рассказывал?

— Да, это наш последний шанс. Приморье в истории само пожелало императора, но было поздно. У нас есть полтора года — красных нельзя пускать в Забайкалье!

— Что ты хочешь сделать?

— У нас надежная дивизия — ее хватит для штурма Иркутска.

— А чехи?

— Мы их должны взять за горло, чтоб они не вмешались. И отнять золото, без него не удержимся.

— И как это сделать?

— Часть сил, с батальон, отправим на Култук по тракту. Там разоружаем охрану и минируем один туннель. И если чехи дернутся — рвем его к чертовой матери. А сами уничтожаем все суда в Лиственничном, переходим через Байкал и занимаем оборону по побережью. Не думаю, что до этого дойдет, — чехи не самоубийцы пешком топать, ведь награбленное не увезешь.

— Так, — задумчиво протянул император и почесал пальцем переносицу. — Так вот почему ты на санях полсотни пудов тола везти приказал. Рванет так же, как в Ачинске…

— Так точно! Надеюсь, что этот аргумент подействует на чехов. И опять же! Взрыв в Ачинске произошел на день позже, но произошел ведь! Изменение не существенное, но оно есть. Так и в Иркутске может чуть иначе пойдет, ведь тогда в прошлом, вернее будущем, не решились на его штурм…

— Дойти до него нужно вначале, нам пока топать и топать. — Император прилег на кровать. — Туши свет, Сеня, надо поспать. Полночь скоро, а мы перед рассветом выступаем…

— Вставай же, Семен! Но только тихо-тихо. Есть очень важные новости. — Голос Шмайсера достучался до разума Фомина, а крепкая рука немца растормошила размякшего во сне офицера.

— Что случилось…

Договорить Фомин не успел — жесткая ладонь прикрыла ему рот. А немец склонился и стал шептать на ухо.

— Есть телеграф из Красноярска. Передано, что восстание Политцентра в Иркутске жестоко подавлено прибывшими из Забайкалья бронепоездами и войсками полковника Арчегова. Досталось и чехам — их корпус подписал соглашение с Сибирским правительством Вологодского…

— Что?!!!

— Не ори! Людям еще спать и спать! — прошипел Шмайсер.

— Этого быть не может! Чистейшей воды дезинформация! — Фомин машинально глянул на часы — половина четвертого, он спал ровно четыре часа.

— Я тоже так думал, но проверить надо?! Вот и поляки из Ачинска умотали, так что буксы на вагонах горели. Записи свои подзабыли. Хоть на польском, но читаемо, благо переводчики есть.

— Как ты их раздобыл?

— А мои егеря на что? Взвод конных на станцию и в город днем отправил, информацию собрать, а они у меня толковые и способные. Сам выпестовал! — с откровенной гордостью прошептал Шмайсер.

— Царя разбудишь! — прошипел Фомин и задумался — новости шокировали. А Шмайсер принялся шептать прямо в ухо:

— А знаешь, друже, как эта Сибирская армия еще именуется?

— Нет. А как?

— Императорской. И вернулись там к чинопроизводству до марта семнадцатого. Вот так-то! Наш «фон» Бимман со мной согласен — он тут по своей линии всех подряд шерстит.

— Ни хрена себе, попил водички, — потрясенно сказал Фомин. Он окончательно проснулся и знал, что уже не уснет. Новости ошарашили кипятком. Капитан к фантазиям не склонен — он уже год негласно занимал должность начальника разведки дивизии и ни в чем подобном уличен не был. И главное, что Бимман, то есть полковник Георгий Николаевич Юрьев, тоже чистокровный немец, взявший фамилию жены в пятнадцатом году на волне германофобии, от которой Петербург Петроградом стал, с ним был в том согласен.

Это сразу заставляло задуматься — бывший помощник полицмейстера, а сейчас начальник Шмайсера по разведке, контрразведке и прочим «грязным» делам был расчетлив и к «пустышкам» совершенно равнодушен. Даже в отступлении, где бы ижевцы не проходили, он занимался вербовкой агентуры, оставляя ее на будущее.

— Надо Мики разбудить…

— Да не спит он, — чуть слышно хихикнул Шмайсер, — сразу проснулся и теперь подслушивает нас.

— Я не подслушиваю, а осведомляюсь, — тихо произнес Михаил Александрович и присел на кровати. Спросил нарочито равнодушно:

— Так что нам делать, барон?

— Первым делом надо разбудить денщика, принести горячей воды и наточить бритву…

— Это зачем? — дружно выдохнули «Михайлов» и Фомин, воззрившись на немца так, словно тот спятил.

— Побрить тебя, ваше величество. Пора настала в царственный вид приводить, мундир сменить, а золотые погоны генерал-лейтенанта я тебе давно раздобыл, даже две пары. И униформу соответствующую, не босяком же русскому царю ходить.

— С чего ты решил? Ты же раньше настрого запрещал мне бриться!

— Сменилась ситуация, появились новые для нас вводные. В Красноярск вошли минусинские партизаны, коих поднимают на восстание этими листовками. Прочти, государь, очень интересно, прямо захватывающе.

Михаил Александрович взял в руки листок бумаги, который ему сунул Шмайсер, зажег свечку и принялся читать, беззвучно шевеля губами. Потихоньку его лицо вытянулось в гримасе бескрайнего удивления.

— Как это понимать прикажете? «За царя и советскую власть»?! Меня признали Троцкий и Ленин, и лишь Колчак упрямится?! Что это за чушь?!

— За этой, как ты сказал, чушью стоят двадцать тысяч штыков — сила нехилая, а по местным меркам мощь неимоверная. Пора большевикам своей демагогии отведать, пусть она как бумеранг к ним вернется.

— Ты хочешь…

Фомин недоговорил, задохнулся словами. Ну и Шмайсер, ну и сукин сын. Предложение был восхитительным, но в нем имелся только один недостаток. Один, но решающий.

— А если это не более чем слухи? И в Иркутске господствует Политцентр, а не это новоявленное Сибирское правительство? — Михаил Александрович тоже уяснил, где слабое звено.

— Тогда будем прорываться с боем. А красных «тепло» встретят одураченные ими крестьяне.

— Нужно тебе срочно легализоваться, Мики. Сейчас каждый час дорог! — На помощь Шмайсеру пришел Фомин. — Под твое начало все встанут с охотой, у отчаявшихся людей сразу появится надежда. Грех не воспользоваться моментом, а это хороший шанс. И Ачинск брать — он ключ ко всему.

— Надо собрать на площади всю бригаду, все другие части, всех селян. Ты им скажешь, что, видя людские беды и все такое, решил взять на себя власть и даруешь народу все…

— Как все?!

— Все, что захотят, то и даруешь. Пусть налоги не платят, обещай все. Но только пусть за тебя встанут. И про Сибирскую армию скажешь, что идет на помощь. И то, что Ленин и его шайка обманывают…

— Про большевиков сказать можно, но такое обещать я не смогу, это же ложь, как эта листовка.

— Мики, не будь чистоплюем! — Фомин напал на императора с другого бока. — Нужно спасать людей, спасти хотя бы Сибирь! Ты же слово дал, что наши смерти не забудешь?!

— Ты же не лгать будешь, а вещать. Но про сроки говорить зачем? Нам, главное, удержаться. Если Арчегов не придет, пойдем до Байкала. Если же идет примем бой здесь, захватим Красноярск В городе огромные склады и артиллерия. И спасем всех беженцев — пути на Красноярск забиты эшелонами, а там женщины и дети. А для начала попробуем Назарово поднять — село богатое, народ здесь зажиточно живет. Затем на Ачинск двинемся — нельзя его красным оставлять — иначе третья армия в окружении погибнет.

— В селе солдат и обозников из разных дивизий тысячи три народа. Половина на ногах крепко держится, можно в строй ставить. Еще Барнаульский стрелковый полк полковника Камбалина подходит, — шепот Шмайсера был преисполнен надежды и лихой веселости.

— Сотни три штыков наберется? — сразу спросил Фомин, цеплявшийся за любое пополнение.

— Полторы тысячи человек, из них чуть больше тысячи штыков. Хороших солдат. Они с Алтая отходят. Нужно срочно брать полк под свое начало. Решайся же, государь?! Наша дивизия за тебя насмерть встанет!

— Хорошо. Но смотрите, друзья, под монастырь не подведите! — после долгой мучительной паузы отозвался император. Затем вытащил свой чемодан, открыл его, порылся и извлек две пары золотых погон и сверкающий золотистый сверток адъютантских шнуров.

— Мне их покойная жена сделала, еще в Брасово, — император тяжело вздохнул, словно выталкивая из себя слова. — Я их сберег. И для вас хранил! Не примете — смертельно оскорбите. Возьмите.

— Это же штаб-офицерские, а я капитан, — растерянно вымолвил немец, держа в руке погоны.

— Флигель-адъютант, на них мой вензель, жена вышивала. Ты чего молчишь, Семен Федотович?

— Так трудновато себя генерал-майором ощущать, ваше величество! Но плох тот полковник, что не мечтает стать генералом.

— Это выше, намного выше обычного генерал-майора. Это погоны генерал-адъютанта, вензеля мои, аксельбанты соответствующие. Ну, господа?

— Благодарю, ваше величество. Отслужу. — Глаза циника Шмайсера чуть подернулись влагой. Он начал прикреплять новые погоны к старой шинели. Этой же операцией занялся и Фомин. Вот только радости он не чувствовал от свалившегося на плечи генеральства. Зато пятая точка прямо отчаянно вопила, что спал он четыре часа в последний раз, и больше такого не предвидится.