Вениамин Гиршгорн - БЕСЦЕРЕМОННЫЙ РОМАН

Было трудное время правления царя «миротворца». Безработная военщина скучала. И удивительно ли, что Его Высочество, командир одной из гвардейских частей, пытался найти мирное применение своей застоявшейся воинской доблести? Отсюда вполне понятное, регулярное, носящее повальный характер обследование всех злачных мест столицы в компании однополчан-гусар.

Его Высочество очень огорчало то, что господа гвардейские офицеры развлекались подобно любому штатскому, и потому он всюду старался создать настроение и уют бивуака в неприятельской местности. Проявленный Его Высочеством интимный, художественный интерес к цыганке-хористке совершенно неожиданно завершился полновесной пощечиной со стороны жениха вышеупомянутой цыганки. Крамола была должным образом ликвидирована, однако в Петербурге болтали о происшествии больше чем следует, и Его Высочество был срочно отправлен в морское путешествие для поправления расшатанных нервов. Болезненное существо, каким внезапно оказался Его Высочество, было снабжено свитой в сто тринадцать человек и доктором Александром Ивановичем Владычиным…

Путешествие продолжалось два года.

В мае 1894 года доктор Владычин вернулся в наследственную орловскую усадьбу. Здесь он впервые увидел своего сына Романа. Ребенок испугался и заплакал, когда незнакомое бородатое лицо склонилось над ним. Доктор тоже заплакал… Рождение ребенка стоило матери жизни…

Доктор пытался воспитывать Романа, и это почти удалось в части домашнего распорядка, своевременного появления к обеду и ужину, преодоления арифметических премудростей и орфографии, но дальше этого не шло – настоящей теплоты, материнской заботливости Роман не знал. Он вырастал одиноким, серьезным, чуть-чуть одичалым мальчиком.

С некоторого времени отец стал замечать, что Роман тяготится некоторыми домашними особенностями… Калейдоскопически меняющиеся в доме женщины – «тетя Люба», «тетя Эльза», «тетя Вера» – вызывали недоумение Романа. Это смутило чуткого отца. Доктор решил отправить сына к своей сестре в Америку, в Балтимору. Он совершенно справедливо полагал, что семейная обстановка, соединенная с обучением в американском колледже, сделает из Романа человека… И он не ошибся.

Роман блестяще окончил университет, его дипломная работа обратила на себя внимание профессуры. «Этому русскому» предсказывали блестящую будущность.

В университете Роман близко сошелся с эмигрантом-поляком Станиславом Церпицким. Церпицкий ввел его в социал-демократический кружок, и Роман с неменьшим увлечением, чем над точными дисциплинами, сидел над книгами, открывавшими ему новый, неведомый, потрясающий своей неумолимой правдой мир.

В 1917 году Роман получил лаконическую телеграмму: «Доктор Владычин убит немецком фронте приезжайте упорядочения дел».

Бросив все, Роман через Японию поехал домой в Россию.

3

Урал.

Екатеринбург.

Здесь – почти Европа. Кто говорит – Екатеринбург город сибирский и, следовательно, азиатский, а другие не согласны.

Вокзал там – замечательный. Туннели и виадуки. Правда, все заросло подсолнечной шелухой, но ведь год был 1917-й…

Извозчик в кафтане с гофрированным задом нестерпимо потеет на козлах.

– Где у вас тут можно остановиться? – обратился к нему Владычин.

– В «Полу-рояль» доведется… Способно будет.

Извозчик зачмокал и задергал, а Владычин пустым взглядом уставился в засаленную спину извозчика.

Горбился Вознесенский проспект. Серо-зеленая пыль текла с колес пролетки… Извозчик кнутовищем указал на белый дворец, мимо которого проезжали.

– Харитоновский дом… Приваловские миллионы про него писаны… А потайный ход, значит, через весь город шел, и станки там фалыиивомонеточные стояли.

Да, здесь не Европа. Здесь не Азия. Здесь – Россия…

Романа извозчик доставил в гостиницу «Пале-Ро-яль».

И потекли дни. Серые и скучные. Нудные и керен-ские.

Во втором часу ночи, когда еще сон не выбил из рук сторожей надоедливые колотушки, когда над городским прудом всплескивались смех, визг и песни с последних лодок и опустевший бульвар был захвачен приютившимися по темным местам томными парочками, на постель Романа осторожно, с опаской, поводя огромными пустыми глазами, припадая прозрачным тяжелым брюхом к одеялу – на постель Романа – взошла вошь.

В седьмой раз наглое чудовище взбиралось на постель Романа, начиная жестокую тифозную ночь. Это становилось нестерпимым. Надо было раз и навсегда… Надо было покончить… Покончить, покончить… Надо было, наконец, покончить…

Роман подобрал под себя ноги, съежился и, упираясь в подушку неверными руками, сел. Пустые огромные глаза следили за ним, и Роман понял, что это случится сейчас. И когда вошь, протянув волосатые лапы, пошла на него, припадая тяжелым брюхом к одеялу, Роман встал; он поднял босую ногу и последним отчаянным усилием придавил отвратительную скользкую спину врага.

Расколовшись надвое, выпав из бреда, вошь открыла Роману внезапный темный провал, и Роман, цепляясь за края кровати, сорвался вниз, с высоты 41° в прохладную и освежающую пустоту.

Человек в белом сказал:

– Ну, теперь хорошо… Выживет.

В больнице Роман познакомился с главным инженером одного из уральских заводов, и тот уговорил его остаться работать на Урале. Это представлялось лучшим выходом – Роман был без денег и, главное, без социального положения.

Романа смешила мысль о том, что он, помещик, бездельник, рантье – и владычинская орловская усадьба осталась стоять без хозяина до того времени, пока не пришли бородатые мужики с энергичным, горластым фронтовиком во главе и, вызвав управителя, доложили тому, что «общество, значит, господские поля решило поделить, потому как земля – наша, и протчее…».

И 10 июня 1918 года в городе Екатеринбурге (ныне Свердловск) в доме № 9 по улице Гоголя у Гиршгорна снял комнату техник Верх-Исетского завода Роман Владычин.

4

31 мая 1918 года Челябинск был внезапно захвачен чехами.

Сначала не поняли как и почему. На самом деле, трудно было уяснить, почему из чешских эшелонов, ожидавших третьих звонков для отправления дальше на Восток, повыскакивали вдруг солдаты, прошли в комендатуру станции и арестовали всех там находившихся. Так же просто небольшими отрядами в городе были захвачены казармы, и никто сразу не понял, зачем это все. К вечеру появились приказы:

«Ко всем честным гражданам:

Наши доблестные друзья – чехо-словаки… иго комиссаров… взяв в руки оружие… Все на фронт…»

На Екатеринбург! На Екатеринбург! Ближе к Москве… Колокольный звон сорока сороков, салюты, благословение народа… И бело-зеленые сибирские освободители повалили на север.

Вперед! Вперед! Вперед! Впереди – Екатеринбург. В Екатеринбурге есть дом на углу Вознесенского проспекта и переулка того же названия… Ипатьевский двухэтажный дом принадлежал Ипатьеву, екатеринбургскому подрядчику, и теперь в этом доме, окруженном высоким, наспех сколоченным дощатым забором, будками часовых-красноармейцев, заточен самодержец всея Руси, его императорское величество государь император Николай II. Вперед, солдаты! Вперед, на Екатеринбург! Этот дом должен стать вторым Ипатьевским монастырем. Вперед, солдаты. Не обращайте внимания на каламбуры истории – вперед на Екатеринбург.

Пусть смяты красные. Пусть пали Кыштым и Касли, пусть из Уфалея, через оставляемый Екатеринбург, промчались последние отряды дальше на север, пусть это тяжелая неизбежность, но отступавшие обещали:

«Мы скоро вернемся-а!…»

И они вернулись через год.

И постановление о расстреле Николая Романова и его семьи, и несколько револьверных выстрелов, заглушённых шумом автомобильного мотора, – разве это не слишком запоздалое эхо залпов 9 января и Ленской бойни?

И.один обугленный палец и несколько драгоценностей в куче пепла, где-то на торфяном болотце, – разве это не достаточно суровое завершение трехсотлетнего траурного шествия «Ипатьевский монастырь – Ипатьевский дом»?

Вперед, солдаты! Вперед – на Пермь! Не обращайте внимания на злые каламбуры истории, вы в них все равно ни черта не понимаете…

Вперед за эту, как ее там, единую, неделимую, скажем. Вперед…

Год прошел…

Белые – на излете.

5

Мы привыкли, что почти каждый вечер Роман в своей полупустой комнате корпел над чертежным столом.

В это время вступ к Роману был закрыт и все наши попытки товарищеского общения безжалостно и энергично пресекались; на наши возмущенные протесты и демонстративную навязчивость Роман, с завидным лаконизмом, неизменно отвечал:

– Все равно ничего в этом не понимаете…

Вначале мы обижались, но потом привыкли и примирились со своей участью «лирических профанов»… В такие вечера мы, отвергнутые, собирались у Келлера или у Липатова для несложного дружеского времяпрепровождения.