Влад Савин - Страна Гонгури
Все было, как в других деревнях. Бойцы осматривали дома, сараи, погреба; зная, где обычно делались тайники, они находили мешки с зерном и мукой, картошкой и репой, несли на свет крынки с молоком, маслом и сметаной, яйца и кур, даже копченые окорока и колбасы. Крестьяне смотрели молча и угрюмо, но никто не смел сопротивляться хорошо вооруженному отряду. Одни лишь дворовые псы пытались вступиться за хозяйское добро – их откидывали в сторону прикладами и сапогами. А самых злобных – пристреливали, или докалывали штыками. По всей деревне слышались одиночные выстрелы и собачий вой.
– Ты прости, комиссар, что я вперед тебя – сказал матрос – я в прошлом еще году за хлебом ходил, и знаю: пока мы им речь, кто-то тишком да тайком по домам, успеть что спрятать получше. Скорее надо, а лучше сразу, с налета – и по амбарам, чтобы опомниться не успели. А кто несогласный – выходи! Сразу того в расход и спишем, как элемент безусловно враждебный!
И матрос удобнее перехватил винтовку.
– Может, так и легче – согласился товарищ Итин – да только не один хлеб нам здесь нужен. Если мы не просто власть, а еще и народная – надо, чтобы мужики эти хлеб давали не силе, а правде нашей подчиняясь. Чтобы – душой всей за нас встали. Силой любой может – и правый, и враг. А правда на свете одна – наша.
Дело было почти закончено; оставалось лишь мобилизовать достаточное число подвод с возчиками и лошадьми, чтобы под охраной доставить собранное на ближнюю станцию железной дороги. Однако уже было время думать о ночлеге. Собранные продукты были тщательно сосчитаны, переписаны и заперты в крепкий амбар, выставлены часовые, которым товарищ Итин сказал:
– За провиант – головой отвечаете. Чтобы ни крошки не пропало. Я захочу если себе что взять – стреляй в меня.
Отряд привычно располагался на постой – часть бойцов разместилась в домах побогаче, прочие же заняли стоящий на отшибе большой сарай с сеном, сложив там же отрядное имущество; рядом разожгли костер из разломанного на дрова ближнего забора и сели вокруг. Настало лучшее время в походе – свободное от устава, когда можно заняться личным: поговорить о чем хочется, и просто отдохнуть после маршем прошедшего дня; лишь водка не была дозволена, потому что сознательные бойцы революции – это не трактирная пьянь. Внизу журчала речка, за ней до горизонта уходила степь, с редкими кустами и невысокими холмами вдали. Позади, за домами деревни, огородами и лоскутами пашни, виднелся лес. Солнце стояло уже совсем низко; в небе зажглась первая вечерняя звезда.
– Места здесь красивые – сказал боец с перевязанной рукой – как война кончится, может быть приеду рыбки половить. С обрыва того, среди цветочков сидя. Скоро уже победа – и по домам. Первым делом, по улице героем пройдусь – звезда на фуражке горит, ремни скрипят, сапоги сверкают. Затем хозяйство поправлю, корову куплю, хату обновлю. Хороши конечно электрические фермы и трактора, как у Гонгури – но покамест и корова в хозяйстве очень полезна.
– О чем мечтаешь, деревня! – презрительно отозвался матрос – как война кончится, так будет вместо фронта трудфронт: строить, себя не жалея, и за планов выполнение биться, за тонны металла и угля, за урожай, за науку всякую передовую. Сказал Вождь: чтобы коммунизм победил, каждый должен способствовать, любым делом своим, словом и мыслью – каждую минуту. А ты – цветочки, корова, еще смородину у плетня вспомни! О своем мечтаешь, не об общем – значит, не в полную силу тянешь, и объективно, трудовому народу ты враг! А знаешь, что с врагом народа трудового делать положено?
– А ты не пугай, флотский! – сказал перевязанный, пытаясь свернуть цигарку – уж я в такую силу тянул, что врагу не пожелаешь, с мое пережить! За революцию я с самого первого дня, потому как происхождения самого бедняцкого: сперва батрачил, после солдатчина, раз-два в морду, как стоишь перед их благородием, скотина. А тут война – и шесть лет в окопах, где холодная вода по колено, а вшей с себя горстями собираешь – три года на фронте за народ трудовой, как до того еще три за отечество. На войне о завтрашнем вовсе не думаешь – там каждый день живым тебе, как подарок от бога, то ли будет, то ли нет, так что первый раз сегодня, помечтать право имею. А если сам ты такой сознательный, и за народ – так баб тех сегодня зачем прикладом?
– А нечего хлеб прятать! – зло бросил матрос – чтоб на базаре продать с прибылью, когда нам в паек одни сухари несвежие! Знаешь, что с клепальщиком тем стало – это ж я товарищу Итину про него рассказал? Через неделю, пришел он домой второй раз – жена с малыми в могиле, а в комнате пусто: все на рынок снесли, за еду. Умерли от голода – когда там мешочники поганые хлебом торговали, взял тогда клепальщик гранату – и на базаре том прямо в ряды! Патруль тут же – и в чрезвычайку его, ко мне. Законов мудреных я не знал, и судил по справедливости: наш провинился – на фронт, контра – сразу к стенке. А что тут судить – потому как сам так же бы сделал, отпустить хотел, и говорю – иди, но если еще раз, то на фронт тебя, без жалости. А он в ответ: сам желаю, чтобы на фронт, потому как жить мне теперь незачем! Уважил – а после пошел сам с хлопцами на тот базар, и всех, кого с хлебом поймали – в расход на месте! Гадье спекулянтское – всегда давил и давить их буду, как клопов! Ты не о них думай – о наших, кто сейчас без хлеба! Или забыл, как в городах весной – суп из крапивы ели?
– Зимой и крапивы не было! – сказал кто-то из бойцов – пайки лишь тем, кто в цехах, заставляли под надзором есть, чтобы семьям отдавать не смели – чтобы силы были у станка стоять! А иждивенцы – как могут! Приходила соседка к соседке, с дворовым комитетом: у тебя, Матрена, трое детей, и все живы еще, значит запасы какие-то втайне имеешь, показывай давай! На смену идешь – а навстречу тела мертвые на саночках везут. Не приведи господь – еще раз пережить такое!
– Нам все ж паек казенный положен – миролюбиво сказал перевязанный – хоть и сухари, а все еда. А этим как теперь быть, с их детьми малыми? Мир завтра будет, придешь ты домой – а там другой такой как ты постарался, и что тогда? В кого тогда – гранату? Если твою семью сейчас – тоже вот так?
– Верно! – сказал еще один боец – у меня вот тоже, жена с малыми в деревне. Земля у нас не пахотная, все леса, урожай чуть, самим едва хватает, а лишку и вовсе нет. А закон о хлебосборе – для всех один. И думаю вот – а вдруг, вернусь, а там – как здесь?
Все смотрели на матроса – а тот не знал, что сказать. Тогда заговорил сам товарищ Итин – и все обернулись к нему, в полной тишине. Потому как был товарищ Итин первым сподвижником самого Вождя – а значит и всей революции. И голос его был – как окончательный вердикт, спорить с которым могла лишь явная контра. А с контрой спорить не положено – ее следует уничтожать без всяких слов, как последнюю ядовитую гадину.
– Война идет – сказал он – как на войне, когда страшно в атаку подняться, под пули – а встаешь, чтобы победа была. Так и здесь – классовая война, она через каждого проходит, и никому нельзя в стороне. Отсидеться, о себе, семье своей заботясь – или хлеб свой долей в победу общую отдать? Не для себя забираем – ради дела великого и праведного. Потому что мы, Партия – авангард: лучше знаем, как всем распорядиться. Пусть даже против воли несознательных, кому свое дороже, это как – из окопа подняться страшно, и тебе взводный стволом в зубы. Убьют – так убьют. Голод – что делать! Потому ты, товарищ, думай – может, хлеб, семьей твоей сданный, хоть на шаг малый победу нашу приблизил. Ради счастья будущего – кто сам не доживет, так дети их счастливы будут. И потому, как трудно ни было – одна у нас всех дорога, скорее вперед. Зубы стиснув, кровь свою на камнях оставляя. Мы себя не жалеем – а прочие пусть хоть тыл нам обеспечат. Трудно им – а кому сейчас легко?
Все молчали. Лишь трещал костер, выбрасывая снопы искр. Кто-то рядом подбросил дров, стало светлее.
– Может, так оно и есть – наконец произнес перевязанный – у нас в батальоне конь был, Орлик. Просто чудо, а не конь. Геройский – однажды командира раненого спас: лег рядом, чтобы взобраться легче, и сам в тыл отвез. Умный – сразу соображал, откуда стреляют, где враг, где свои, и мины на дороге – как собака чуял. Год целый с нами был. Когда из окружения выходили, в лесах вяземских – других лошадей съели, на него рука не поднималась. Но день последний настал – кругом болота, чащоба непроходимая, и ни крошки нет. Мы уж терпели все, как могли – но сил нет, пришлось и его. Он сразу понял все – как человек плакал, кричал. Тошно всем было. А в ночь следующую – на прорыв пошли. Сначала молча, а как обнаружили нас, так не за свободу, за пролетариат, даже не "ура" обычное, а "за Орлика!" – и с такой злостью вперед, что в траншее вражьей никого живого не осталось! Так вот и вышло – победа наша, за жизнь невиноватого животного. Может, коммунизм оттого чуть ближе стал. Коммунизм – где все по правде будет, по справедливости.
