Роберт Силверберг - Царь Гильгамеш (сборник)
А потом я увидел своего товарища Энкихегаля, сына садовника Гурнишага. Он медленно шел ко мне между двумя жрецами. Я окликнул его, когда он подошел поближе, но он мне не ответил. Глаза у него были стеклянные и странные. Казалось, он меня вообще не узнал, хотя только вчера я носился с ним из конца в конец огромного дворца Нинхурсаг.
Теперь жрецы начали снимать с меня мою вышитую одежду и надели ее на Энкихегаля, а мне дали его простые одежды. Они забрали мой золотой головной убор и надели его на голову Энкихегаля. Я был с него ростом, хотя он был на три года старше, и плечи мои были так же широки, как и его. Когда мы обменялись одеждой, они оставили стоять Энкихегаля возле меня, а Алитум стояла возле моей матери.
Подъехала повозка на полозьях, которую везли два осла. Она была раскрашена синей, белой и красной краской, а на ее боковых щитах были золотые львиные головы с гривами из лапис-лазури и перламутра. Огромные груды сокровищ были навалены на повозку. Колесничий Лудингирра, воевавший вместе с моим отцом, шагнул вперед. Он сделал долгий глоток из большого винного кубка, который принесли жрецы, резко фыркнул и потряс головой, словно вино было горьким. Натянув вожжи повозки, он медленно скатил ее вниз, в глубокую яму. Рядом шагали два конюха, чтобы успокоить и сдерживать ослов. Потом последовала вторая, третья повозка, и каждый из возниц, каждый из конюхов пил вино. В яме оказались серебряные и медные сосуды, обсидиан, алебастр, мрамор, доски для игр и стаканчики для костей, кубки, набор стамесок, золотая пила и еще много-много всего, и все было таким великолепным. Затем воины во всеоружии спустились вниз, в яму; дворцовые слуги, цирюльники, садовники, несколько высокорожденных прислужниц, волосы которых были убраны в золотые сетки, а головные уборы были из граната, лапис-лазури и перламутра, последовали за ними. Все они пили вино. И все это молча, только ритмично бил барабан лилиссу.
Вслед за этим один высокорожденный горожанин, который был среди несших катафалк моего отца из храма, подошел к моему отцу. Он поднял рогатую корону, что лежала возле отца, высоко поднял ее и показал всем, и она сияла на солнце. Я не имею права записать имя, под которым этот высокорожденный был тогда известен, ибо потом он стал царем Урука, и нельзя произносить или писать нареченное имя того, кто становится царем. Царское имя, которое он принял, было Думузи. И вот тот, кому суждено было стать Думузи, протянул рогатую корону на Юг, на Восток, на Север, на Запад и потом надел ее на голову моего отца. Великий вопль исторгли люди Урука.
Только Бог носит рогатую корону. Я повернулся к Ур-Кунунне и спросил:
— Мой отец теперь стал Богом?
— Да, — тихо сказал старый арфист. — Лугальбанда стал Богом.
Тогда я тоже Бог, подумал я. Головокружительное ощущение высочайшего восторга пробежало по моим жилам. Или, по крайней мере, как я говорил себе, я хотя бы частично Бог. Часть меня должна быть все-таки смертной, предполагал я, поскольку я родился от смертных. Тем не менее дитя Бога должно быть в какой-то степени Богом, разве нет? С моей стороны дерзко было так думать. Но воистину мне пришлось убедиться, что так оно и было, что я частично Бог, хотя и не совсем.
— А если он Бог, тогда он вернется из мертвых, так же как другие Боги, которые умерли и вернулись обратно? — спросил я.
Ур-Кунунна улыбнулся и сказал:
— В этом никогда нельзя быть уверенным, мальчик. Он Бог, но я думаю, что обратно он не вернется. А теперь попрощайся с ним.
Я увидел, как три здоровенных постельничих и трое колесничих подняли алебастровый катафалк и начали спускаться с ним в яму. Прежде чем они подняли его, они попробовали горькое вино. Из ямы они не вернулись. Никто из тех, кто спустился в яму, не вышел обратно. Ур-Кунунне я сказал:
— Что это за вино они пьют?
— Оно дает мирный сон, — ответил он.
— И они все будут спать в земле?
— В земле, да. Вместе с твоим отцом.
— А я его тоже буду пить? И ты тоже?
— Ты его выпьешь, но не сейчас. Пройдет много лет, прежде чем ты это сделаешь. Я надеюсь, что это будет не скоро. Я же выпью вино сейчас.
— Ты будешь спать в земле возле моего отца?
Он кивнул головой.
— До завтрашнего утра?
— Навеки, — сказал он.
Я подумал над этим.
— Тогда это очень похоже на смерть.
— Очень похоже на смерть, мальчик.
— А все остальные, кто спустились вниз, они тоже умирают?
— Да, — сказал Ур-Кунунна.
Я подумал и над этим.
— Но ведь умирать очень страшно! А они пьют без звука, и потом спускаются в темноту твердым шагом!
— Очень страшно попасть в Дом Праха и Тьмы, — сказал он, — и жить, блуждая во тьме и питаясь сухой глиной. Но те из нас, кто идет с твоим отцом, попадают во дворец Богов, где мы вечно будем служить ему.
И он продолжал рассказывать мне, как почетно умереть вместе с царем. Я видел в его глазах ясный свет мудрости и необыкновенную радость. Тогда я спросил его, как он может знать, что попадет во дворец Богов вместе с Лугальбандой, а не в Дом Праха и Тьмы. Огонь в его глазах погас, он грустно улыбнулся и ответил, что ни во что нельзя верить окончательно, а особенно в это. Он дотронулся до моей руки, отвернулся и сыграл мне короткую мелодию на арфе, затем шагнул вперед, выпил вино и спустился в яму, напевая по дороге.
В яму спустилось еще около шестидесяти или семидесяти человек. Последние двое были Алитум в одежде моей матери и с ее украшениями и мальчик Энкихегаль в моей одежде, и я понял, что они умирают вместо нас. Это поселило во мне страх и я подумал, что если бы обычай был чуть другим, я бы пил это вино и спускался» в яму. Но страх был тогда только маленькой мышкой, ибо в то время я все-таки не до конца понимал истинное значение смерти и думал о ней как о каком-то сне.
Барабаны затихли, и рабы стали кидать землю в яму, она должна была все закрыть: и колесницы, и ослов, и сокровища, и конюхов, и прислужниц, и дворцовых слуг, и тело моего отца, и арфиста Ур-Кунунну. Потом стали работать ремесленники, запечатывая вход кирпичами необожженной глины, так что через несколько часов не осталось и следа от того, что под ними лежит.
Все, кто пришел сюда и не спустился в яму вслед за царем, вернулись в храм Инанны.
Осталась моя мать, я, высокородные горожане и другие важные лица, но не было никого из дворцовых слуг и воинов, ибо они остались в яме с моим отцом. Мы собрались перед алтарем, и я почувствовал присутствие богини совсем рядом, — оно почти душило меня. Буря противоречивых чувств бушевала в моей душе. Я никогда не чувствовал себя таким одиноким, таким брошенным. В мире для меня было столько тайн. Казалось, что я грезил наяву. Я оглянулся, ища глазами Ур-Кунунну. Разумеется, его здесь не было, и вопросы, которые я хотел ему задать, уже никогда не получат ответа. И тут пришло мое понимание смерти: те, кто мертвы, недосягаемы для нас и не ответят, когда мы их зовем. Я чувствовал, будто мне протянули кусок обжаренного мяса, я собрался его съесть, а меня оставили кусать воздух.
Кругом звучали молитвы, снова и снова били барабаны, а я думал только о смерти. Я думал, что мой отец ушел навсегда, но это не плохо, поскольку он стал Богом. Он и меня отчасти сделал Богом. У него никогда не хватало для меня времени: то он был на войне, то еще где-то, хотя он и обещал научить меня деяниям мужчин в один прекрасный день. Этому я научусь от кого-то другого. Ур-Кунунна тоже ушел. Я никогда не услышу его пения. И мальчик Энкихегаль, мой товарищ по играм, и его отец Гинишаг, садовник, и все те, другие, кто был частью моей повседневной жизни, — все ушли, исчезли. Их больше нет. Меня оставили кусать воздух.
А я? Я тоже умру?
Нет поклялся я, я не позволю такому случиться со мной. Только не со мной. Я ведь отчасти Бог. И хотя Боги иногда умирают, как умерла однажды Инанна, когда спустилась в подземный мир, они умирают ненадолго. Так и я.
Ведь я должен столько увидеть в этом мире, сказал я себе, и совершить великое множество подвигов. Я брошу смерти вызов, решил я. Я одолею смерть. Я чувствую к смерти презрение и не уступлю ей. Смерть, ты мне не противник! Смерть, я тебя одолею!
Потом я подумал, что если я все-таки когда-нибудь умру — ну что же, я ведь только отчасти Бог, и мне суждено быть царем, — я отправлюсь на небеса, как Лугальбанда. Мне не придется спускаться в мерзкий ДОМ ПРАХА И ТЬМЫ, как это должны делать обычные смертные.
Еще я подумал, что в этом нельзя быть уверенным. Даже Инанна спустилась вниз в это страшное место, хотя ее и избавили от такой участи, но если я туда отправлюсь, разве меня избавят? Я почувствовал великий ужас. Неважно, кто ты, думал я, неважно, сколько слуг и воинов уснут в погребальной яме, чтобы они служили тебе в загробной жизни, все-таки ты можешь быть послан в это страшное мерзкое место, и презрение к смерти, которое я чувствовал секунду назад, уступило место страху — всепоглощающему страху, который пронесся по моей душе, как великий холод, странное чувство вошло в мою душу, то странное чувство, которое приходит, когда человек спит, и я не знал, спал ли я в этот момент или нет. На мою голову словно давили, она готова была лопнуть. Такого чувства я никогда не испытывал, хотя мне приходилось встречаться с ним много раз позже, и оно ощущалось куда сильнее чем в первый раз, когда оно лишь слегка коснулось меня. Это Бог пытался войти в меня. В этом я уверен, хотя и не знаю, какой Бог.
