Юрий Волошин - Казаки-разбойники
Лука с опаской поглядывал на свою пару коней, стараясь не прозевать какой-нибудь неувязки или недогляда.
Обоз миновал Подол, втянулся в Крещатый Яр и по нему поднялся на дорогу до Василькова. С обеих сторон зеленели деревья и густые кусты с зарослями крапивы и лебеды. Многие были уже изрядно обобраны жителями для похлебки и борщей, люди спешили насытиться молодой зеленью весны.
Лука с тоской оглянулся на юг, где остались родная деревня Мироновка и братская могила родных.
Оставив по правую руку Паньковщину и переправившись по гати через речку Клов, обоз вышел на шлях и покатил в сторону Василькова, где намечалась ночевка. Солнце уже припекало, хотелось пить, но лишь удалось несколько раз брызнуть себе в лицо не совсем чистой воды из речки да смочить босые ноги.
Лука избавился от первого волнения и теперь поглядывал вперед и назад в надежде перекинуться парой слов с товарищами. Но те не обращали на хлопца никакого внимания. Становилось скучно, клонило ко сну, но допустить это было стыдно и боязно. Даже дядька Макей за сон в дороге по голове не погладит.
Пришлось затянуть песню, что возникла в памяти, хотя всех слов он и не помнил. Кто-то поддержал, и скоро часть обоза нестройными голосами тянула песню, постукивая в такт кнутовищами по оглоблям.
Скоро и речка Лыбедь осталась позади, Киевские горы растаяли вдали, а впереди виднелась всхолмленная местность в пятнах, квадратах пашни, где копошились селяне и лошади с волами. Заканчивалась посевная.
На обед остановились в дубраве. Распрягли коней, бросили им по охапке свежей травы, наскоро накошенной сноровистыми конюхами. Дым костров приятно щекотал ноздри.
Поздно вечером прибыли в Васильков и расположились на лугу за городком.
Лежа под мажарой, Лука высматривал редкие звезды, просвечивающие в щели между оглоблей и сбруей, развешанной на ней. В голове роились волнующие мысли, хотелось чего-то непонятного и хорошего, и все это обязательно сочеталось с Ганкой или какой другой девкой. Это волновало, тревожило и не давало заснуть. А вставать приходилось еще в сумерках. Работы с лошадьми, упряжью и грузами было много.
Первую дневку устроили вблизи Фастова на берегу речки Уновы.
Здесь к обозу присоединился отряд казаков человек в триста. Они уже ждали два дня и торопили с продолжением пути.
Сотник Мелецкий не соглашался.
– Панове, мы не можем без отдыха. Кони устали, а угнаться за вами будет трудно, – пан Мелецкий решительно рубанул рукой. – Придется ждать день.
– Да и то, – вдруг согласился сотник Яцко Качур. – Куда спешить-то? Успеем навоеваться. Это от нас не уйдет, панове. Останемся. Вместе веселее.
Потом долго тащились вдоль Каменки, – эта часть пути была одной из приятнейших. Воды вдоволь, травы и тени достаточно. И деревни попадались, где казаки успешно добивались благосклонности молодых вдов, которых было достаточно после голода, мора и казацких восстаний.
– Лука, – как-то обратился к юноше Макей, – я смотрю и удивляюсь на тебя.
– Что так, дядько Макей? – удивился Лука.
– Ты уже большой, а девок стесняешься. Гляди, сколько кругом молодиц! И у каждой в голове засела мыслишка о казаке.
– Ну и что? При чем тут я? – ответил, слегка смутившись, юноша.
– При том, что ты обижаешь баб, хлопец, – вдруг сурово бросил дядька Макей. Лука отвернулся, поняв, что имеет в виду десятник. Его обдало жаром волнения. Слов для ответа не находилось. А Макей продолжал безжалостно:
– Сегодня мы рано остановимся на ночлег. Поручу тебя Степке Сычу. Он в делах с бабами весьма удачлив. Пора тебе становиться казаком, хлопец. И не возражай десятнику! Иначе… – и Макей покачал увесистым кулаком.
И действительно, еще солнце не склонилось над зубчатой верхушкою леса, а голова обоза уже остановилась на ночлег. После ужина появился Сыч.
– Эй, Макей! Где твой хлопец? Поспеши! Еще успеть поспать надо!
Луку бросило в жар, руки и ноги задрожали, не то от страха, не то от волнения. А Макей уже толкал его в бок, приговаривая:
– Слыхал? Поторопись, а то Степанко не любит ждать. Проваливай, пока добром говорю. Иди!
Лука готов был провалиться сквозь землю от стыда, волнения и нерешительности. Однако Сыч грубовато толкнул его в бок и загоготал:
– Гы-гы! Хлопец, чего нюни развесил? Идем, я помогу тебе сделаться казаком! Это не страшно, сам быстро поймешь. Будешь благодарить. Шагай.
Они быстро удалились, а Сыч все бубнил, что и как надо делать с бабой. Лука слушал вполуха и больше переживал, поглядывая вперед, где виднелись белеющие хаты деревни.
Сыч весело оглядывал хаты, около которых по вечерам сидели мужики и молодые бабы вперемешку со старыми и пожилыми, девками и хлопцами. Он придирчиво оглядывал молодиц, весело отвечал на шутки и их призывы и шел дальше.
– Вот тут мы и отаборимся, хлопец. Это нам подойдет.
Три молодицы стреляли в них глазами, и Сыч смело и решительно ответил на шутки, в которых слышались откровенные призывы.
– И много вас, таких казаков, понаехало? – спросила чернобровая молодица, с интересом заглядывая в глаза Степанка. – Видели, как ваш обоз колесил к роще.
– На вас хватит, бабы, гы! – осклабился Сыч и подкрутил ус, свисающий вниз.
– А как тебя кличут, хлопец? – спросила другая баба с круглым смешливым лицом и игриво показала в улыбке ровные влажные зубы.
– Лука, – буркнул, покраснев, хлопец.
– А где ж твои усы, казак, где чуприна, ха-ха?
– Еще не посвящен, бабы, – пришел на помощь Сыч. – Еще все наживется. Вот вернемся с похода в Неметчину, тогда поглядите, что за молодец будет перед вами. Надо только немного погодить и приобщить хлопца к казачеству, гы-гы!
Все засмеялись, а чернобровая спросила, игриво поведя плечом:
– Небось, захотелось домашней снеди казакам?
– То было б очень кстати, Марфутко, – ответил с готовностью Сыч.
– Бабы, ведите казаков в хату. Мы мигом соберем стол, – заторопилась чернобровая и встала, оправив вышитую юбку и рубаху на груди.
– Ой, бабы! – вскочила третья с озабоченным лицом. – Я забыла загнать уток. Побегу, а то не соберу.
Сыч мимолетно бросил взгляд на Луку, подмигнул и сказал тихо:
– Порядок, хлопец! Все идет, как надо. – И к Марфуше: – Вы, я вижу, вдовствуете, бабоньки милые?
Чернобровая вздохнула, ответила, понурив голову:
– Судьба не обминула нас, Степанко. Загинули наши еще в прошлом году. А где теперь найдешь человека на хозяйство? Эх!
Молча зашли в хату. Засветили лучину, каганец, завесили угол с иконами и лампадой рушником, вышитым крестом. Скоро на столе появился хлеб, зеленый лук и еще теплый борщ.
– Живем бедно, так что вы уж не обессудьте. Чем богаты…
– Не беспокойся, Марфута, – беспечно махнул рукой Сыч. – Мы прихватили с собой малость. На вот – порежь этот огрызок, – и протянул большой кусок копченого сала с аппетитными толстыми прожилками мяса, – да и штоф нам не помешает, – победоносно и со стуком поставил он посуду на стол.
– Ой! Как здорово! – не утерпела от восклицания круглолицая Мотря. – А можно детишкам немного, а?
– Бери, молодица! Чего уж там. Для детей завсегда готов… Много у тебя их, Мотря?
– Двое, Степан, – серьезно ответила женщина. – Девочка и хлопчик. Три и два годика. Маленькие еще. В соседней хате с бабкой сидят. Я сбегаю?
– Беги, но не задерживайся долго. – Степан был за хозяина и всем показывал это с удивительным довольством. – А твои где пострелята, Марфутка?
– Гостят у тетки. Через три хаты. Они любят гостить там. И ночевать будут там, – многозначительно закончила она.
Лука ничего не говорил. Он только слушал и дрожал от возбуждения, поглядывал на товарища и удивлялся, как он легко и свободно мог разговаривать с незнакомыми женщинами, ничуть не стеснялся и был весел.
Появилась Мотря. Она явно спешила и смущенно оглядела собравшихся за столом.
– Как раз вовремя, Мотря, – заметил Сыч. – Лука, подвинься, дай бабе сесть.
Юноша подвинулся, пряча пылающее лицо и радуясь, что солнце закатилось, а света огонька лучины было явно маловато.
– Ты что это отодвинул кружку? – тихо спросила Мотря, пододвигаясь к хлопцу.
– Не хочу, – буркнул тот, ощущая дрожь в теле.
– Не трожь его пока, Мотря, – бросил Сыч и опрокинул келих в рот. Крякнул, занюхал коркой хлеба и добавил: – Я его знаю. Душа не принимает. Оно и к лучшему. Еще молодой, успеется. Казаком станет – и душа примет. Куда ей деться!
Он весело засмеялся, а Лука чуть не горел. Мотря подкладывала ему сала, лука, подливала борща. Вкуса он почти не ощущал, лишь прислушивался, как гулко бухало в груди сердце. Вдруг до его слуха долетели слова Сыча:
– Крали мои милые, не пора ли на боковую? Уж стемнело, чего бы не случилось. Огонь загасить пора.
Лука обессилел, а Сыч с жестокими нотами в голосе продолжал:
– Мотря, смотри, не обидь хлопца. Он у нас хороший, гы-гы! Поручаю его тебе.
Мотря встрепенулась, вскочила и сказала чуть охрипшим голосом:
