Кир Булычев - Возвращение из Трапезунда

– Спи, мама, – прошептал Владимир Ильич, – спи, Оленька.

Он высморкался и медленно пошел с кладбища. Надя догнала его, взяла под руку. С другой стороны шла Маша. И так случился миг, когда никто более не нужен, когда мир смыкается.

Извозчик ждал у ворот – вчера Мария Ильинична передала Володе небольшую сумму из партийной кассы, и они смогли позволить себе раскатывать на извозчике.

Владимир Ильич помог взобраться в пролетку жене и сестре, потом уселся сам.

– Это тебе не броневик, – пошутила Мария, и Владимир Ильич не рассердился, а рассеянно улыбнулся.

– Куда ехать, барин? – спросил извозчик.

– На Херсонскую? – Ленин сомневался, правильно ли он помнит адрес Бонч-Бруевича.

– Херсонская, три, – сказала Мария Ильинична.

Вынырнув из потока времени, Андрей очутился в том же узком проходе между зданием комендатуры и высоким каменным забором. Дул страшный ветер, стонали и хрипели почти невидимые в рассветной мгле деревья. Окна везде были потушены, и такое было ощущение, что во всем городе – ни души.

«Может, и к лучшему, – подумал Андрей, – что я очутился здесь на рассвете, – по крайней мере есть время осмотреться».

И тут же его охватило беспокойство за Лидочку – как она там, плывет ли еще в потоке времени или уже ждет на набережной?

Стоять на месте было холодно, да и нетерпение не давало оставаться недвижным. Андрей поднял воротник студенческой тужурки – стало чуть теплее – и осторожно пошел в сторону судебного здания. Во дворе он остановился, глядя на темные окна второго этажа и выискивая глазами кабинет Вревского. Не преуспев в этом, Андрей обогнул здание суда и через полуоткрытые ворота вышел на улицу.

Там было темно – единственный в поле зрения фонарь на перекрестке. Второй, тусклый, в разбитом колпаке, еле светил над входом в суд. Прибитая к двери белая картонка привлекла внимание Андрея. Ему с чего-то вдруг показалось, что это – объявление о поиске и вознаграждении за его голову. Факт того, что он отсутствовал на этом свете более двух лет, не вмещался в сознание.

Кривыми буквами на картонке было выведено:

Картонка частично закрывала стеклянную вывеску «Городской суд», угол которой был отбит.

Во всем в этом была несуразность – кто посмел разбить вывеску, кто посмел наклеить на нее какую-то нелепую картонку о «совете»? Кто с кем советуется? Рабочие с солдатами?

Порыв ветра с моря заставил Андрея поежиться – где же спрятаться? Он пошевелил пальцами в карманах и понял, что у него нет с собой ни копейки, ни бумажки – ничего. Все отобрано при обыске, когда его сажали в камеру. Он как бы не существует. Не ко Вревскому же идти с жалобой – отдайте мой студенческий билет и двадцать рублей, что были в него вложены!

Под утро каждый город являет собой наиболее пустынное зрелище. Даже припозднившиеся гуляки уже добрались до дому. А первые дворники и торговцы, что съезжаются на базар, еще не поднялись.

Андрей быстро пошел вниз к набережной, припрыгивая, чтобы согреться. Никто не встретился ему. Постепенно светало.

Глупость положения заключалась в том, что Андрей не мог сунуться даже в ночлежку, потому что у него не было ни гроша.

Андрей пошел быстрым шагом, хотя быстрый шаг не согревал – ветер выдувал все тепло, что набирало тело от движения, надеясь отыскать какую-нибудь шаланду или пароходик, где можно спрятаться. Опыта у Андрея по этой части никакого не было, а холод мешал сосредоточиться и придумать выход. Может быть, отправиться в полицейский участок и заявить, что тебя обокрали? Ты студент из Петрограда, приехал на лечение и вот – такая незадача – ни копейки… Пока будут разбираться, можно выспаться. В плане обнаружился недостаток: в разгар этого душещипательного разговора открывается дверь, и входит Вревский, впрочем, достаточно одного из полицейских, которые знают Берестова в лицо. Нет, план этот слишком рискованный. Попасть в тюрьму, из которой с такими приключениями убежал, может лишь существо весьма глупое.

Набережная была пуста. Здесь было светлее, чем в городе. Можно гасить фонари.

Андрей пошел еще быстрее, чтобы не думать о пронизывающем ветре, и тут впереди увидел выходящих на набережную трех солдат – все трое с винтовками за плечами. Андрей еще толком не разглядел их, но уже всей шкурой почувствовал – это патруль. Патрулю холодно и скучно, и он, конечно же, остановит студента.

Андрей тут же свернул в дверь – дверь была не заперта. За ней был черный неосвещенный вестибюль. А куда дальше – неизвестно. Андрей нащупал рукой правую стену и пошел вдоль нее, ощущая пальцами шершавость масляной краски. Вот впадина, ниша – это еще одна дверь, дверь заперта. Снова стена…

Сзади хлопнула входная дверь.

– Эй, где ты? – послышалось оттуда. Значит, они увидели, куда он скрылся.

Сзади загорелся ручной фонарь.

В эти мгновения руки и ноги Андрея действовали самостоятельно, как у зайца, которого со всех сторон обложили волки.

Андрей забрался под лестницу, в тесное пространство, куда хозяева или жильцы дома втискивали, по русскому обычаю, то, что уже никогда никому не пригодится, а выкидывать жалко; там стояли старые сундуки с тряпьем.

Солдаты потоптались у входа, водя лучом фонаря по подъезду, не уверенные, безвреден беглец или крайне опасен и вот-вот выстрелит из револьвера. В конце концов осторожность победила, и патруль ушел, а Андрей понял, что не было бы счастья, да несчастье помогло. Он оказался загнан в сухое, относительно теплое место, и, устроив гнездо в тряпках, Андрей проспал часа три до тех пор, пока начавшийся день не заставил многочисленных и шумных жильцов этого подъезда выскочить на лестницу и начать беготню и свары над головой Андрея. Андрей вылез из-под лестницы и тут же столкнулся нос к носу с юной девушкой, которая шла с ведром воды. Девица вылила ведро ему под ноги и завопила, словно увидела дракона.

Когда же Андрей, подгоняемый криком, вылетел из подъезда и, движимый инстинктом самосохранения, нырнул в подворотню, он встретился с двумя грузчиками, что несли громадное зеркало в резной раме. Андрея они не заметили, зато он целую секунду мог глазеть на себя. Он не закричал и не убежал подобно той пугливой девице, потому что был смелым и выдержанным мужчиной. Он попытался вжаться в стенку, чтобы его не заметило страшное ночное существо, вурдалак, покрытый густым слоем паутины, тянувшейся за ним белыми кисейными хвостами, лестничной пылью, скрывавшей черты лица и руки, с волосами, стоявшими вертикально и цветом своим и общим видом схожими с громадным куском пакли.

Андрей в ужасе зажмурился, а когда через секунду открыл глаза вновь, то грузчики с зеркалом уже миновали его, и Андрею ничего не оставалось, как поверить в то, что чудовище – не кто иной, как он сам.

Андрей кинулся следом за грузчиками, которые уже внесли зеркало в черный ход гостиницы «Мариано» – там было в тот момент пустынно. Андрей огляделся и, на счастье, увидал то, о чем и мечтать не смел, – туалетную комнату для служебного персонала гостиницы, не только с писсуаром, но и умывальником, возле которого висело вафельное полотенце и лежал обмылок.

С помощью этих предметов, а также расчески Андрей за какие-нибудь две минуты смог привести себя в видимость порядка и, когда вышел вновь во двор, вдруг сообразил, что светит солнце, стало тепло и жизнь замечательна, но зверски хочется жрать.

Несмотря на мытье и чистку, Андрей все равно выглядел сомнительно, и гулять по набережной ему не следовало. Проблемы еды, убежища, тепла оставались – даже газету купить было не на что. Правда, с газетой тут же образовалось – он увидел край газеты, торчащий из урны, и вытащил ее, подумав, как быстро человек, становясь нищим, теряет обычную стеснительность, ограничивающую жизнь добропорядочного обывателя. Сколько раз Андрею приходилось удивляться тому, как нагло ведут себя босяки, а сейчас он понял, что куда ближе к бродягам, чем к законопослушным ялтинцам.

Газета от 17 апреля 1917 года, судя по бумаге, была относительно свежей – только неясно, вчерашней или ранее. Дело в том, что урна в сквере была туго набита мусором, мусор даже вываливался из нее. Значит, и на самом деле произошли пертурбации, так как при пертурбациях у нас первым делом перестают убирать улицы.

Характер пертурбаций, название которым было «революция», Андрей вскоре извлек из газеты, которая сообщала о дебатах в Петроградском Совете, решениях Временного правительства, приезде в столицу вождей эсдеков Мартова и Ульянова, о митинге у Финляндского вокзала. Тут же следовал комментарий редактора «Таврии», в котором тот убедительно доказывал, что Ульянов и его присные были пропущены через Германию германским правительством, потому что они существуют на немецкие деньги для того, чтоб разорить Россию, а затем передать ее немцам. Но самое ужасное: война еще продолжалась и военные действия происходили как во Франции, так и в Прибалтике.