Алексей Борисов - Смоленское направление. Кн. 3
— Бать, может, покуда гость по острову шляться будет, мы рыбки половим?
— Нет, сын, Захар просил гостя слушаться, а он ясно сказал: — Сидеть на берегу, а если потребуется, то вещи в лодку снести.
— Жаль, сиг жирнющий, так и просится в сети.
— На твой век ещё хватит…, - Игнат провёл ладонью по бороде, как заправский философ, — лучше на воду смотри, плавун не пропусти.
Достигнув заметного с воды ориентира, рыбак подтянул на себя верёвку, подтаскивая надувную лодку к своей и разбудил меня, похлопав по ботинку.
— Просыпайся, на месте уже, вон, скала из белого камня. Только не вспомню никак, вроде в прошлом году её не было. Куда теперь?
— Там, чуть правее, место, где причалить можно. — Спросонья ответил я, протирая глаза.
— Волхва коса? Знаю. Сынки, давайте за вёсла.
Вскоре, семейство Игната как выяснилось, мастера на все руки, рубило жерди для плота, толщиной с ногу взрослого мужчины. Любой русский человек, а возможно, даже и иностранец сумеет изготовить плот из автомобильных камер. Главное, знать несколько нюансов.
Центр тяжести плота на камерах, находится несколько выше, чем деревянного. Посему, необходимая остойчивость достигается увеличением эффективной ширины плота. А если камеры несколько выступают за обводы рамы, то для остойчивости это только лучше. Такой плотик при длине в семь, а ширине три аршина может принять до двухсот пудов, если груз размещается в центре и у подгребиц. С устойчивостью, правда, не всё ладно. Лобовое сопротивление камер слишком высоко, но в данной ситуации, когда объём груза решает всё, и плыть приходится не по течению реки, а по озеру — можно смириться. Плот хорошо всходит на волну и обладает достаточной стойкостью к валу при развороте лагом.
Надув камеры от грузовика, и положив сверху готовую решётку из жердей, мы зафиксировали все крепления тросом. Дело оставалось за малым, от башни до Волхва косы было триста шагов. О том, чтобы подвести плот к порталу и вести погрузку на воде, даже речи не велось. Любой острый камушек погубит всю работу. Пришлось выкатывать тележку. Улеб и Сулев меняясь по очереди, перетаскивали мешки, пока мы с Игнатом обсуждали возможности береговой ловли и средневекового сейнера[2].
— Можно и у бережка рыбки натаскать, да только она тиной пахнет. Мой отец только на большую воду ходил, и его отец тож. А можно, как Поганкин, что в Подборовье живёт. Он снетку промышляет, когда она на нерест идёт. Но, то неправильно. Если не голодаешь — рыбу, идущую на нерест, ловить нельзя. Два денька она всего нерестится, неужто обождать невмочь?
— Такие люди, как Поганкин, во все времена были. А вот ты, не хочешь на большой лодке рыбу ловить? Сыновья подрастают, они уже славные помощники, а чем судно больше, тем увереннее рыбак на нём себя чувствует, да и уважения у односельчан прибавится.
— Не, Лексей, от размера лодки улов не зависит. У нас озеро мелководное, это только в проливе, между Пнёво и Изменкой глубина в четырнадцать аршин, мне моя лодка в самый раз, не купчишка же я, рыбак. А на счёт уважения, мой труд сам за себя говорит.
— Ну как знаешь. Улеб вроде последний мешок тащит, пора. Кстати, этот мешок для тебя. Ты его сразу в свою лодку переложи.
Спущенный на воду плот загрузили поклажей. Игнат посадил на него Сулева, на случай если что-то пойдёт не так. Накинув петлю, привязанную к корме своей лодки, на лапы якоря плота и перебрался в долблёнку. А уже оттуда, дал наставление сыну избегать попадания в кильватерную струю при поворотах и, подняв парус, отчалил. Плот немного посопротивлялся, пытаясь остаться как можно дольше на песчаной косе острова, жердь с тросом затрещала, но выдержала. Самолвянин пошерудил гребью,[3] и вскоре вся конструкция потащилась за буксиром. Через полчаса о рыбацкой лодке напоминал лишь крохотный парус, уходивший на восток.
В деревне Игната встречали всем миром. Во-первых, подобного плота на надутых рыбьих пузырях невиданного морского зверя в глаза никогда не видели, во-вторых, Захар рассказал односельчанам, что привезут какие-то механизмы для изготовления ковров, ну а в завершении ко всему, строители ждали железных цепей, петель и полос для ворот.
— Сначала мешки принимайте, сундуки потом, — распорядился Игнат, — Улеб, помоги брату.
Самые тяжёлые ящики с цепями и шестернями подъёмного механизма снимали последними. Киевляне деловито вскрыли их, а Илья вытащил втулочную цепь. С увеличенной копией велосипедной цепи, мастер столкнулся впервые, посему и уставился на неё с недоумением.
— Игнат, а рисунков, Лексей, случайно не передал?
— Нет. Всё, что дали — перед вами. Я завтра обратно на остров пойду, если что, говори сейчас — на словах передам.
— Нашёл! Вот они, к обратной стороне крышки сундука прикреплены были. — Сообщил Василий, протягивая Илье пухлый пакет.
— Так, сейчас посмотрим, что там у нас.
Подъемный мост опускался и поднимался при посредстве трёх цепей. Делалось это следующим образом. Над воротами в стене, проделывались продолговатые отверстия; они направлялись сверху вниз. В каждое из них продевалось по одной дубовой балке. К ним крепились тяговые круглозвенные цепи, нижними концами соединяющиеся с углами моста. С внутренней стороны, то есть двора, эти балки соединялись поперечной перекладиной. Получалась вилка. Концы балок объединялись стальной дугой, от которой спускалась железная приводная втулочная цепь. Она-то, с помощью звёздочки, насаженной на ось механизма и выполняла работу по подъёму и спуску.
— Осилите? — Спросил Гюнтер, стоявший рядом.
— Нет ничего такого, придуманного человеком, чего бы другой не смог повторить. Мы в Орешке нечто подобное уже мастерили, только вместо механизма, там противовес был. А тут, рисунки в помощь, вроде, всё понятно.
— Ну, раз понятно, то за работу! Хватит прохлаждаться, известь привезена, а на стройке конь не валялся. — Гюнтер подошёл к следующему ящику.
Захар поддел топором крышку, послышался скрип гвоздей о дерево и под промасленной бумагой оказались болты с гайками, поверх которых лежала пара гаечных ключей. Соседние были наполнены гвоздями, дверными петлями и замками. В общем, всё то, что необходимо для стройки.
В трёх последних разместились станки для изготовления ковров. Рисунков, связанных с ворсистым ремеслом, нашлось с четыре дюжины. Этим занялась Нюра. Три девочки, восьми лет, приехавшие в Самолву с семьями первых переселенцев, сосватанных ещё при постоялом дворе в Пскове, стайкой окружили княжну и передавали из рук в руки красочные иллюстрации. Простенькие узоры выполнялись сложнейшими, на первый взгляд, узлами и были показаны с разных сторон. А если следовать по направлению за стрелочкой, как показано на рисунке, то разобраться оказалось проще простого. Рыбаки вязали свои узлы гораздо сложнее, не в пример ковровым. Сам станок представлял собой раму, которую ставили вертикально. На нижнюю и верхнюю рейки крепились нити основы, между ними проходила эллипсоидальная, идеально отшлифованная палка, разделяющая их. Сверху (для удобства) подвешивались клубки окрашенной пряжи, соответствующие предполагаемому рисунку ковра и собственно сам челнок с нитью утка[4]. От простого деревенского ткацкого станка, всё, мало чем отличалось. Только ворс пряжей надо создавать между двумя нитями основы и одной утка, не забывая прибивать специальной щёточкой, да ножницами лишнее срезать.
В брезентовых мешках лежали пряжа и нитки, а три тюка, по два с половиной аршина длиной содержали готовые ковры. В сопроводительной записке было написано, что один из предоставленных ковров можно продать, так сказать, на предмет исследования рынка, а два — оставить себе.
Подарочные экземпляры вывесили на всеобщее обозрение, воспользовавшись воротами Захара. Ненадолго, всего на час. Но за это время каждый самолвинец успел потрогать и восхититься тонкостью работы. И надо было такому случиться, что в этот момент, когда ковры уже решили снимать, в деревню приехал псковский купец.
Игорь Васильевич был похож на Сократа. Выступающие надбровные дуги лба украшали жгуче-чёрные брови с редкой проседью. Дельфиний лоб с крестообразным шрамом и пронзительно-синие глаза, смотревшие на всё происходящее с некоторой отрешённостью. Казалось, что у купца на все случаи жизни есть ответ, и ничем новым, его не удивить. Курчавая, пятивершковая борода загибалась совочком и сочеталась со слегка вздёрнутым картошкой носом. Овчинная безрукавка, доходившая владельцу до колена, была истёрта, но ещё сохраняла свой товарный вид. Из-под неё просматривалась сероватого цвета рубаха, имеющая на локтях заплаты. С незатейливым рисунком, вышитым красной нитью по воротнику, было не разобраться, из-за закрывающей орнамент, бороды. На портки Игоря Васильевича было лучше не смотреть. Любой генерал умер бы от стыда, видя кривовато вшитые лампасы из красной ткани по бокам брюк.
